Эльфийские хроники (сборник) - Фетжен Жан-Луи - Страница 3

— Что ты говоришь?

Неддиг начал пятиться. Эльф по-прежнему не двигался. Неддигу даже показалось, что эти странные слова только что произнес не этот эльф, потому что выражение лица у него было абсолютно безучастным. Чем дальше послушник отступал назад, тем менее четким становился силуэт эльфа в полумраке сумерек. Еще несколько шагов — и его уже станет попросту невозможно различить в темноте, даже если очень сильно напрячь глаза. И тут вдруг Неддиг сделал полуоборот и бросился бежать: он помчался со всех ног по дуге через кусты в направлении лагеря.

К счастью, на поляне уже развели костер, и его свет помог ему правильно сориентироваться в пространстве. Он выскочил на поляну, как ошалелый, — тяжело дыша, с покрасневшим лицом, весь в ссадинах и царапинах. Его монашеское одеяние было утыкано застрявшими в нем иголками и сухими сучками. Уже наступила ночь, и он не видел перед собой ничего, кроме силуэтов людей на фоне пламени. Пока он, остановившись, пытался отдышаться и взять себя в руки, двое из этих людей (он не смог рассмотреть, кто именно) направились к нему. Судя по их худощавости и невысокому росту, это были женщины. Он пошел им навстречу, чтобы спросить, где находится монах, но тут вдруг при свете костра заметил лежащие на земле тела, которые он поначалу принял за куски распиленных на части стволов деревьев. Он тут же осознал, что тела эти были трупами и что к нему сейчас приближались не женщины.

Один из этих двоих подошел к нему почти вплотную, выхватил серебряный кинжал и резким движением перерезал горло Неддигу еще до того, как тот успел закричать.

Наутро Махеолас, проснувшись, открыл глаза и увидел над собой странное зеленое небо, которое кое-где светилось золотистым светом. Прошла секунда-другая, прежде чем он сообразил, что лежит на земле под широкими зелеными листьями папоротников, между которыми кое-где пробиваются солнечные лучи, и вспомнил об ударе веткой, от которого он потерял сознание. Он почувствовал, что на лице у него засохшая кровь. Осторожно пощупав пальцами лоб там, где болело, он обнаружил огромную шишку. Он попытался подняться на ноги и тут же понял, что малейшее движение причиняет ему сильную боль. Его одежда пропиталась аж до кожи очень холодной жидкой грязью, и он одновременно и ежился от холода, и чувствовал, что у него жар. Ему, несомненно, стало бы страшно, если бы его сознание сейчас не было сейчас всецело занято чувствами гнева, холода и голода.

Неддиг ударом ветки сбил его с ног. И бросил потерявшего сознание товарища одного в лесу — на милость волкам, змеям и еще неизвестно каким гнусным тварям, кишащим в этих зарослях. Охвативший Махеоласа гнев и возникшее у него желание отомстить придали ему сил, и он, превозмогая боль, пошел быстрыми шагами, пока не достиг поляны, на которой находился их лагерь.

Однако как только он выбрался из зарослей к стоянке людей, его гнев сразу же улетучился, а сердце замерло так, как будто его сжала чья-то ледяная рука. Поляна была усеяна трупами. Они были белыми и казались еще более ужасными от того, что лежали в черной грязи. Из тел людей торчали длинные тонкие стрелы. Лица убитых были перекошенными, а глаза у некоторых из них — открытыми.

Остановившись как вкопанный на опушке леса, послушник задрожал от страха — сильной и мелкой дрожью. Его сердце бешено заколотилось от волнения, которое вызвало у него это ужасное зрелище. Куда ни брось взгляд, везде на земле лежали знакомые ему люди. Он не увидел ни одного человека, которого не смог бы назвать по имени, он не увидел ни одного незнакомца. Складывалось впечатление, что поселенцы даже и не пытались защищаться и что они не убили ни одного из тех, кто уничтожил их всех до одного.

По жестокой иронии судьбы на небе не виднелось ни облачка, день обещал быть погожим, а в лесу вовсю щебетали птицы. Легкий ветерок теребил волосы и одежду погибших, и начинало казаться, что они все еще живы и подают ему, Махеоласу, какие-то знаки. Единственное, что сейчас было ясным для Махеоласа, — так это то, что он остался один. Что бы он сейчас ни стал делать — остался бы здесь или ушел бы прочь, — делать это ему предстояло в полном одиночестве. Все, кроме Эдерна, были против того, чтобы принимать его, Махеоласа, в монастырь, и он теперь сомневался в том, что ему там окажут хороший прием, если он явится туда и сообщит, что все поселенцы погибли.

Одному только Богу известно, сколько времени он стоял неподвижно, таращась на это ужасное зрелище. В конце концов голод и жажда стали мучить его так сильно, что он решился тронуться с места, пройти мимо безжизненных тел своих товарищей и проскользнуть в их общую хижину. В надежде найти там съестные припасы он стал лихорадочно рыться в сундуках и тюках со скромными пожитками поселенцев, бросая к двери все, что могло пригодиться. Когда глаза полностью привыкли к темноте, Махеолас заметил в укромном углу хижины какой-то силуэт, сжавшийся в комочек на полу и слегка освещаемый солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели между листьями ветвей, из которых была сделана крыша. Махеолас медленно подошел ближе и разглядел тело человека. Опустившись на колени, он коснулся его кончиками пальцев. Одного этого прикосновения хватило для того, чтобы тело распласталось на полу и открылось исхудалое и необычайно бледное лицо отца Эдерна, застывшее в жуткой гримасе. Потрясенный до глубины души этим ужасным зрелищем, Махеолас вскрикнул и отпрянул, при этом продолжая смотреть на своего наставника, не в силах оторвать взгляда.

На голове и теле монаха не было видно никаких ран. Возможно, он умер от страха. Послушник, не ощущая в себе ни необходимой воли, ни достаточной силы для того, чтобы сделать какое-нибудь движение или принять какое-либо решение, наверное, так и сидел бы неподвижно до тех пор, пока не умер бы от голода или холода, но тут вдруг какая-то еще функционирующая частичка его уже почти полностью парализованного рассудка услышала звуки голосов, доносящихся снаружи, и это неожиданное проявление присутствия здесь каких-то живых людей сразу же вывело его из состояния прострации. Он резко вскочил и выбежал из хижины.

— Я здесь! — крикнул он.

И тут он увидел их. Их было пять или шесть — а может, и больше. Все примерно такого же роста, как и он, в длинных плащах травянисто-зеленого цвета, с черными волосами и синевато-бледной кожей. В руках каждый незнакомец держал либо лук, либо длинное копье. Один из них, резко вытянув руку вперед, показал на него пальцем:

— Эннас! Афадаг аданетх!

И тут же они устремились к Махеоласу с разных сторон. Он машинально схватил лежащую у ног палку, однако вскоре его охватил непреодолимый страх, и он бросился со всех ног наутек. Несколько мгновений спустя он услышал над ухом свист стрел, увидел, как одна из этих стрел воткнулась в пень впереди и справа от него, и затем вскрикнул от боли: другая стрела чиркнула его по боку и застряла в ткани туники.

Его спасли его худоба и слишком широкие одежды, развевающиеся на нем во время этого его отчаянного бегства.

Наконец он достиг опушки леса и прошмыгнул в чащу, как дикий кабан. Он мчался сквозь заросли густого кустарника и деревьев, чувствуя, как ветки хлещут и царапают его и как ежевика впивается своими шипами в ноги. Из-за густой листвы он почти ничего не видел перед собой и с большим трудом переводил дыхание. Взбежав вверх по какому-то склону, он вдруг понял, что достиг края обрыва, и резко остановился, чтобы не рухнуть вниз. Обрыв этот представлял собой очень крутой берег реки, поблескивающей в лучах солнца. Мгновением позже что-то ударило его в спину, и он, издав крик ужаса, полетел вниз.

Вот что говорится в сказаниях:

«И прибыли Племена богини Дану — Туата Де Дананн, — переносимые тучами и туманом. Много лет назад или даже столетий эти боги поселились на островах на севере мира. Они жили в четырех городах, где создали священные талисманы, которые до сих пор поддерживают существующий порядок вещей. Первый город, в котором жил друид Морфеса, назывался «Фалиас». Второй назывался «Муриас» и был выбран мудрецом Семиасом. В третьем городе, который назывался «Гориас», обосновался Эсрас. В последнем из этих четырех городов, который назывался Финиас, жил маг Уискиас.