Как Иисус стал богом - Эрман Барт Д. - Страница 86

Как таковое, христианство могло стать средством объединения расколотой империи, что признает сам Константин в послании двум своим адресатам: «Во-первых, я сильно желал учения всех народов о божестве, по существу дела, привести как бы в один состав» (Жизнь, 2.65)^[143]. Проблема состояла в том, что сама Церковь была неоднородной по составу из-за раскола, вызванного учением Ария. Этот раскол в особенности затронул церкви в Африке, к огорчению Константина: «Поэтому, когда всю Африку объяло истинно невыносимое безумие, и некоторые люди с безрассудным легкомыслием дерзнули разделять народное богопочтение на различные толки, я, для остановки болезни, не находил другого удовлетворительного в этом случае врачевания» (Жизнь, 2.66). Константин, таким образом, решил исцелить болезнь, порожденную богословскими спорами в Церкви, с тем, чтобы сделать христианскую веру более полезной для привнесения религиозного и культурного единства в империю.

Второе объяснение озабоченности Константина, которое иногда предлагается, связано с его языческим прошлым. В течение многих веков было широко распространено убеждение, что боги обеспечивали благополучие Рима, когда им оказывалось должное почитание в государственной культовой практике. Поклоняться богам надлежащим и точно предписанным образом означало заслужить их милость, а их милость выражалась в благе для государства – например, военных победах или процветании во время мира. Константин унаследовал эту точку зрения и вполне мог перенести ее на свою христианскую веру. Теперь он поклонялся не традиционным богам Рима, но Богу христиан. Но этого Бога тоже следовало почитать должным образом, а если среди общины верующих существуют серьезные разногласия, это едва ли могло быть приятно Богу. Христианство уделяло гораздо больше внимания «богословской истине», чем традиционные религии Греции или Рима, и делало более сильный акцент на «жертвенной практике». Для христианской религии было важно знать истину и практиковать ее. Однако широко распространившиеся разногласия по поводу истины привели к глубокому расколу в христианской среде, а такое положение вещей не было угодно Богу. Следовательно, ради блага государства, за которым в конечном счете надзирал сам Бог, эти разногласия необходимо было преодолеть.

Константин не был ученым богословом и потому оказался несколько захваченным врасплох тем накалом, который приняли дебаты между Арием и Александром. Самому Константину предмет спора казался ничтожным. В самом деле, разве имеет значение, было ли время, прежде которого Христос не существовал? Неужели это так важно? Для Константина – нет. Как он пишет в своем послании: «Когда же я рассуждал о начале и предмете этих споров, то повод к ним мне показался весьма незначительным и вовсе не стоящим такого прения» (Жизнь, 2.68). Однако раздоры все же имели место. Поэтому император попытался уговорить Ария и Александра положить конец их богословским разногласиям, чтобы христианство в качестве единого целого могло двигаться вперед и решать более насущные проблемы империи.

Доставить послание Константин поручил влиятельному епископу из Кордовы, Испания, по имени Осип. Выполнив поручение, Осип вернулся из Александрии сухопутным путем, который привел его в Антиохию, Сирия, где как раз собрался синод епископов, чтобы обсудить богословские вопросы, поднятые Арием. Этот синод разработал вероисповедную формулу (то есть, символ веры), которая противоречила взглядам Ария. Под символом веры подписались все участники синода, за исключением троих – одним из которых был Евсевий Кесарийский. Однако было решено дать этим троим еще одну возможность защитить себя и свои христологические взгляды на другой встрече. И таким образом был созван Никейский собор.

Никейский собор

Первоначально предполагалось, что собор будет проходить в Анкире (нынешняя Анкара, Турция), но по практическим соображениям его перенесли в Никею (также в Турции)^[144]. Это был первый из семи крупнейших церковных соборов церковных епископов, которые историки назвали вселенскими (то есть всемирными) соборами. Однако в данном случае термин не совсем уместен, поскольку в нем участвовал не весь мир, а лишь группа епископов, которые к тому же не представляли в широком смысле слова весь мир или даже весь христианский мир. Среди участников почти не было епископов из западной части империи, большинство из них прибыли из восточных стран, таких, как Египет, Палестина, Сирия, Малая Азия и Месопотамия. Даже епископ Рима, Сильвестр, не приехал, прислав вместо себя двух легатов. Историки по-разному оценивают число епископов, участвовавших в соборе. Афанасий Александрийский, который в то время был еще молодым человеком (но впоследствии стал влиятельным епископом Александрии), позже указывал, что присутствовали 318 епископов. Собор открылся в июне 325 года н. э.

Ключевой вопрос, который предстояло разрешить собору, касался учения Ария и его сторонников, включая Евсевия Кесарийского. Евсевий открыл заседание, приведя свою собственную вероисповедную формулу – то есть богословское изложение того, что следовало считать истинным и непреложным относительно Бога, Христа, Духа и так далее. По-видимому, большинство участников собора рассматривали эту формулу как в целом приемлемую, однако она казалась двусмысленной в некоторых ключевых пунктах и потому не удовлетворила многих епископов, так как не опровергала прямо еретические утверждения Ария. После того как епископы обозначили свои богословские позиции, они наконец пришли к единому символу веры. Этот символ состоял из крайне сжатых богословских утверждений: начинался он с краткого утверждения относительно Бога Отца (краткого потому, что никто не оспаривал характер или природу Бога), затем следовал куда более длинный ряд утверждений о Христе (поскольку именно это было главным предметом заботы), и в заключение почти невероятно короткое утверждение относительно Духа (поскольку последний еще не стал предметом спора). Символ веры завершался рядом анафем, или проклятий, в адрес тех людей, которые делали определенные еретические заявления – причем все эти заявления были связаны с утверждениями Ария и его последователей. В конечном счете этот символ веры лег в основу того, что сегодня называется Никейским символом веры. Здесь он приведен полностью (читатели, знакомые с Никейским символом веры в том виде, в каком он произносится сегодня, заметят ключевые различия – в особенности в том, что касается анафем; современная версия представляет собой более поздний пересмотр):

Веруем во Единого Бога, Отца, Вседержителя, Творца всего видимого и невидимого.

И во Единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, рождённого от Отца, Единородного, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, Света от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу, через Которого всё произошло как на небе, так и на земле. Нас ради человеков и нашего ради спасения сошедшего и воплотившегося, вочеловечившегося, страдавшего и воскресшего в третий день, восшедшего на небеса и грядущего судить живых и мертвых.

И в Святого Духа.

А говорящих, что было время, когда не было Сына, или что Он не был прежде рождения и произошёл из несущего, или утверждающих, что Сын Божий из иной ипостаси или сущности, или создан, или изменяем – таковых анафематствует кафолическая [и апостольская] Церковь^[145].

Об этом соборе и его символе веры написаны целые тома. Для наших целей мне хотелось бы выделить лишь несколько моментов. Во-первых, как я уже подчеркивал, в символе веры намного больше места отведено Христу, чем Отцу, а о Духе едва упоминается. Важно было установить «правильное» учение о Христе. Чтобы утвердить это учение и исключить любую двусмысленность, и были добавлены анафемы.

В самом символе говорится, что Христос «из сущности Отца». Он – не подчиненное божество. Он «единосущен Отцу». Греческое слово, использованное для выражения понятия «единосущности» – которое также может быть переведено как «той же самой сущности» – это homoousios, термин, которому было предназначено сыграть важную роль в дальнейших дебатах о Христе. Как оказалось и как мы убедимся в эпилоге, ни созывом собора, ни принятием символа веры не удалось разрешить все спорные вопросы, касающиеся природы Христа. В действительности эти вопросы продолжали существовать, арианизм продолжал процветать, и даже когда арианский спор был окончательно разрешен, возник целый ряд других проблем, касавшихся все более сложных и тонких деталей и нюансов. Если Константину не доставляли удовольствия противоречия, возникавшие в его дни, он с презрением отнесся бы к тому, что за ними последовало.