Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Аксеничев Олег - Страница 36

Не молятся на крови, заменившей святую воду.

Не молятся без креста — а на Бомелии распятия не замечалось.

Не говорят «Отче наш, бывший на небесах», сомневаясь в нынешнем существовании Господа.

Не обращаются с такими словами к убиенному, лежащему под вашими ногами:

   — Агнец, которого служители Адонаи сделали символом чистоты, я приношу тебя в жертву Люциферу. Мир Сатаны да пребудет всегда с тобою!

Господи, и как служить царю, сотворившему такое?!

   — Господи, и как служить царю, сотворившему такое?!

Признаться, услышать русский говор в борделе, достаточно далеко отстоявшем от портового района, Андрей Молчан не ожидал.

Утомив Анарду ласками и чувствуя приятную истому в собственном теле, Молчан решил спуститься вниз, раздобыть у Благочестивой Марты вина и немного еды.

И нате вам — за угловым столом, в окружении пары субъектов разбойного вида, видимо, прилипших тут же, в таверне, в поисках дармового угощения от пьяного иноземца, сидел московит. По красному кафтану судя — стрелецкого звания. Из русского посольства, как подумалось Андрею, что через три дня собиралось покинуть Англию.

Местные выпивохи, ничего не понимая в разглагольствованиях московита, согласно кивали головами. Один уже завладел ладонью Благочестивой Марты, щедро заказывая на всю компанию. За чужой счёт, конечно.

На поясе московита висел большой пухлый кошелёк. Срезать его — Боже избави, Марта в своём заведении за порядком следила строго. Да и вообще, грабить иностранца — дело ненадёжное, хорошо, если после поимки ограничатся отрубанием воровской ладони.

А угоститься за чужой счёт — и не преступление вовсе, не так ли, судари и сударыни?

   — Каким людям на Москве головы посносили?! Канцлеру Висковатому да казначею Фуникову! Боярам да дьякам лучшим!

Вот новости!

Молчан прижался к стене, вслушиваясь в пьяную болтовню.

О новых казнях в Москве Андрей ещё не знал.

Серьёзные головы полетели, не иначе как новгородское дело продолжение получило.

   — Брат у меня зарублен был на Поганой Луже, слышите, суки? Брат родной, старший! Защищал меня, когда в свайку играли с арбатскими... Не жить Ироду этому! Вернусь — зарежу! Как посольские поедут отчёт давать, так и зарежу!

Марта принесла огромный поднос. Стол перед и без того пьяным стрельцом оказался уставлен бутылками и кувшинами с напитками, тарелками и блюдами — мясо и овощи, судари мои, от запаха одного слюной изойти можно, Марта для хороших гостей расстаралась, оцените!

   — Нехристи нерусские, — рыгнул стрелец, разливая по глиняным стаканам пенящийся эль. — А ну, пейте за упокой души невинно убиенных! Не чокаясь, свиньи, и без ора! Ненавижу... Всех ненавижу! Зарежу его, вернуться бы только... Государь, мать его!.. Убью!

Дальше можно было и не подслушивать.

Итак, посольский. Стрелец. Брат казнён в Москве, на Поганой Луже. У стрельца на правой щеке — след сабельного удара.

Примет достаточно, чтобы опознать и заковать в кандалы ещё здесь, в Англии, до отъезда.

Надо только расплатиться с Благочестивой Мартой, вывести лошадь из конюшни и гнать к порту, искать корабль, идущий в Московию.

Или — нет. Корабль, вероятно, уйдёт из Бристоля. Искать надо посольство московитов, а это — дело техники, Молчан до рассвета справится, и стрелец окажется в оковах, даже не протрезвев.

Андрей подозвал Марту, высыпал в протянутый пухлый кулачок горстку серебра. Постоял ещё на лестнице, выслушивая пьяные обещания убить русского тирана.

И вернулся к Нари, сопровождаемый хозяйкой заведения.

На подносе у неё на сей раз было гораздо меньше снеди, чем оказалось перед стрельцом, но Молчан и не собирался плотно ужинать, не за тем сюда ходил.

   — Лучшей женщине — лучшая еда, — сказал Андрей, когда Марта, понимающе улыбаясь, закрыла за собой дверь.

   — Вина и мужчину, — откликнулась Анарда.

Она подошла к подносу, налила вино в два стеклянных бокала, взмахнула гривой рыжеватых волос.

   — Ты не против?

Молчан был не против.

Утром он оставил Нари спящей, постаравшись одеться как можно тише.

Благочестивая Марта расплылась в улыбке, получив приятно звякнувший мешочек.

Выглядела хозяйка борделя так свежо, словно и не металась всю ночь от клиента к клиенту.

Что не скажешь о московите, вымотанном и истомлённом.

Тем не менее, ехал Молчан не спать, но к дому сэра Френсиса Уолсингема.

Слуга в чёрном, знавший московита в лицо, провёл того в приёмную, сообщив, что хозяин недавно встал и ещё не завтракал.

Сэр Френсис вышел запросто, ещё в халате.

Но глаза руководителя тайной полиции королевы смотрели ясно и цепко.

Ещё раз доказывая истину, что жизнь семейная приумножает годы, в то время как распутство их сокращает.

   — У вас новости, сэр Эндрю?

Уолсингем, не тратя времени даром, сразу перешёл к делу.

   — Прошлой ночью я стал свидетелем интересного, как я думаю, разговора.

Сэр Френсис даже не улыбнулся, услышав, что разговор был подслушан в борделе. Внимательно вникал в подробности, заставил повторить приметы стрельца.

   — Почему вы решили, что мне станет интересен этот, не лишённый театральности, монолог?

   — У вас, как и у милорда Сесила, — ответил Молчан с поклоном, — есть интересы в Московской компании.

Не спросил, а отметил как факт, подумал сэр Френсис. Многое замечает. И далеко пойдёт... если, конечно, мы ему ноги не подрежем... или голову...

   — Мне показалось, что нашим торговцам в Московии пригодится такая информация. А как ею распорядиться — воля ваша, сударь!

«А ведь он уже считает себя англичанином, — подумал Уолсингем. — Хороша оговорка — наши торговцы!»

   — Я доволен вами, сэр Эндрю! Можете сегодня не ходить на службу. Мне кажется, почтенный доктор Ди обойдётся на какое-то время без няньки. Отсыпайтесь, сударь, скоро у нас будет много работы.

— Благодарю, сэр Френсис.

Откланявшись, Молчан поехал к себе на постой.

Отмечая цепким взглядом, как неизменными тенями следуют за ним двое, прилипшие ещё у борделя. Вели его хорошо, но опыт, полученный в Разбойном приказе под началом Грязного, оказался полезен. Андрей знал, что за ним следят, но не делал попыток уйти от присмотра.

А какой смысл? Кто мог за ним следить?

Только люди, у которых был общий с ним самим хозяин. Уолсингем.

Этой ночью Андрей увидел, схоронившись у распахнутого окна, как собутыльники выводили из борделя упившегося до бесчувствия стрельца. Как бережно его посадили в седло, и ещё два всадника медленно тронулись, страхуя качающегося в седле пьяного.

Стрельца специально подвели к Молчану, это было ясно. Проверка, и не такая уж тонкая, явный экспромт.

Но стрелец был настоящий, да и история его внушала доверие.

В Москву поедет человек, решившийся убить царя, но Молчан не предупредит никого из своих.

Он мог уйти от слежки. И раскрыть себя — ведь честному человеку нечего скрывать. Провалить дело, ради которого с таким трудом и тщанием вживался в чужую жизнь.

Молчан припомнил, о чём говорил перед отъездом с Умным. Не Ивану Васильевичу он служил за три моря от Руси, но — Родине.

А царь... Неужто его охранить некому? Зачем тогда опричники, зачем рынды?

Да и разве Господь допустит смерть Своего помазанника?

А допустит — так по грехам царским.

Поэтому Андрей спокойно доехал до своего нового жилища и безмятежно проспал, к зависти соглядатаев, целый день, проснувшись только к ужину.

Через сорок дней Елисей Бомелий сообщил царю Ивану Васильевичу, что было видение.

Один из посольских стрельцов, вернувшихся из Англии, задумал немыслимое — убить своего государя.

Опознать злодея будет просто, по сабельному шраму на щеке — Бог шельму метит. Да ещё Бомелий узнал в том видении, что старшего брата этого стрельца предали смерти во время казней на Поганой Луже.