Символ Веры (СИ) - Николаев Игорь Игоревич - Страница 31

Гильермо украдкой покачался на диванчике, чувствуя, как мягко пружинит хорошая набивка. Посмотрел на стены, где чередовались резные деревянные панели и матерчатая обивка. В таком окружении его старенькая шерстяная ряса, подпоясанная обычной веревкой, смотрелась ... неуместно, в общем, смотрелась. Почти как го или японские шахматы в скриптории, только игры были интересны и понятны.

Боскэ закрыл глаза и чуть запрокинул голову, стараясь отрешиться от всего стороннего. Бог с ним, Он всегда рядом и все в Его власти. Какие бы испытания не ждали Гильермо, они соответствуют промыслу Божьему и окажутся не более тяжки, чем способен вынести монах.

- Верую во единого Бога Отца Всемогущего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого, - беззвучно и не открывая глаз прошептал Леон католический Символ веры. - И во единого Господа Иисуса Христа, единородного Сына Божия, от Отца рожденного прежде всех веков, Бога от Бога, Света от Света...

* * *

«Одержимость»

Это слово было сказано и развеяно ветром. Однако не исчезло вместе с колебаниями воздуха. Нет, оно осталось в зале, словно могильный камень на свежезасыпанной могиле. Любая фраза, даже мысль теперь несли его отпечаток. Все говорилось и думалось с оглядкой на бюллетень епископа Эчеверриа, финальный документ, подводящий итог полугодовой эпопее. Написанный сугубо для своих, в одном экземпляре, от руки. Не имеющий ни единого шанса выйти за пределы комнаты иначе, нежели прочно запертым в памяти посвященных. Документ, в котором все называлось прямо, без попыток скрыться за общими словами вроде «Dementia praecox»^[13], «диссоциативное расстройство личности» и тому подобное.

«Топчет крест... богохульствует... провалы в памяти...»

Безумие? Нет, для людей веры ответ был очевиден и ужасен в своей простоте. Самое страшное, что может постичь особу духовного звания. Самая скверная напасть, которая только могла обрушиться на Церковь, сразив Предстоятеля. Понтифик неизлечимо болен, скорбен разумом. Одержим.

Александр Морхауз на мгновение прикрыл глаза и дотронулся до четок из розового коралла. Полированные шарики едва слышно стукнули, напоминая стук камней в го. Привычный звук успокоил, вернул душевное равновесие. Морхауз еще раз быстро перебрал в уме факты и события.

Первое - скрыть все происшедшее. Сделано. К сожалению не так быстро, как следовало бы, слухи все равно поползли. Но слухи не есть знание, это яд, что опасен слабому, а Церковь сильна. Пока сильна...

Второе - изолировать безумца, вычеркнуть его из бытия. Сделано. Одержимый старец навсегда сгинет в anus mundi, самом далеком мексиканском монастыре. Мир никогда более не услышит о нем. Понтифик Пий XI более не существует, надо лишь определиться - отрекся ли он или безвременно почил в бозе. Но это еще успеется.

И третье...

А вот это предстоит решить здесь и сейчас. И ради этого кардинал-вице-канцлер Александр Морхауз поставил на кон все, даже пошел на поклон к ди Уголино.

Сегодня решится все...

В зале не было ни стола, ни пюпитров, ни бюро. Ничего, кроме камня, бархата и кресел, более похожих на царские троны. Даже высокие и узкие окна в этот час скрывались за толстыми занавесями, хотя вечер давно уже сдался темной, безлунной ночи. Предполагалось, что здесь не хранят бумаг и записей, что в этом небольшом зале сидят лицом к лицу первые среди равных, решая вопросы жизни и смерти.

Сегодня их было двадцать семь человек. Неформальные, однако, от этого не менее могущественные вожди трех основных группировок кардиналитета Католической Церкви - со свитой из ближайших сподвижников. И еще несколько человек, не выбравших сторону раскола, но важных для собрания. Среди них, разумеется, вездесущий ди Конти.

Разные люди, но все как один - в солидном возрасте, самому младшему накануне исполнилось шестьдесят. Все в одинаковых красно-малиновых мантиях и красных шапочках «бирреттах». И все - с одинаковыми взглядами стеклянных, ничего не выражающих глаз. Здесь не место эмоциям, во всяком случае не сейчас, когда ситуация замерла в неустойчивом равновесии и даже неосторожный взгляд имеет особую цену. Лишь Бальтазар Косса, лидер обновленцев-радикалистов, нервно облизывает губы. Но это его обычное состояние, скверная привычка. которая ничего не значит и ни о чем не говорит.

- Надо признать, хорошая ... мысль, - сказал Косса. Очень осторожно сказал, избегая слов «предложение» или «решение». Мысль, пока ничего более.

- Хорошая мысль, - повторил Косса. - Ее стоит ... обдумать. Компромиссная фигура, которая не принадлежит к чьему-либо стану. Чистая, светлая душа из народа.

Кардинал оглядел собрание и повторил более уверенно:

- Да, из народа. Тот, кто окажется близок и понятен всем. Достойный человек из самых низов, символ надежды для всех истинно верующих. Он поможет нам пригасить нездоровые слухи, что ползут по миру. Явит urbi et orbi новый лик Престола. Успокоит волнения.

«А еще это вернет душевное спокойствие прихожанам, которые с новой силой понесут деньги в наши церковные кассы» - подумал Морхауз, перебирая четки. - «И восстановит нашу репутацию в картелях, где оборачиваются капиталы Святого Престола, а также всех малиновых попугаев, что ныне собрались тут.»

«Римлянин» Косса перевел дух и закончил уже на деловой ноте, словно повторяя за Морхаузом:

- И за его спиной мы сможем спокойно разрешить все наши разногласия. без пагубной спешки, в мире и согласии, пусть хотя бы внешнем.

Морхауз глубоко вдохнул и выдохнул, понимая, что близится его звездный час. Или время грандиозного провала - это уже по результатам. Бальтазар Косса измерил силы и понял, что с обширным лагерем строгих консерваторов ему не тягаться. Значит «обновленцы» у него, Александра, в кармане.Теперь силы почти равны, но к сожалению только «почти». Бертран де Го, главарь «авиньонцев» буквально в последние часы переманил нескольких сподвижников от самого Морхауза. С ними у реформаторов было бы зафиксированное преимущество. Без - неустойчивое равновесие.

Страх и волнение ушли, перегорели. Кардинал снова был собран и готов к схватке. Единственное, что нервировало, это нерешенный вопрос Уголино. Древний хрыч ничего толком не пообещал, даже не намекнул, чем он собирается помочь умеренным реформаторам. А значит, рассчитывать на него не приходилось.

- Ширма, фиговый листок, - Раймон Бертран де Го картинно поджал губы в нарочито брезгливой гримасе. Мягкий французский акцент «авиньонца» бесил Морхауза - казалось, что уста де Го извергают не слова, но переслащенную патоку.

- Это недостойно и глупо, - решительно продолжил француз. - Церковь превыше этих жалких трюков. Мы - князья Престола, мы не унизимся до ярмарочных фокусов!

Среди консерваторов прокатилась глухая волна - кардиналы переглядывались, кивали, негромко соглашались. Очень негромко - сейчас поединок шел между лидерами.

- Что предлагает нам смиренный собрат Александр? - саркастически вопросил де Го, демонстративно принижая статус Морхауза. Означенный собрат сохранил на лице смиренность, однако сжал четки так, словно то была удавка на шее поганого французишки.

- Он предлагает нам ком-про-мисс! - выговорил противник, закатывая глаза на каждом слоге. - Компромиссный папа! Где это видано? Когда это было видано?!

Ответ у Морхауза был приготовлен заранее.

- Помнится, нечто подобное уже имело место, - Александр сильно наморщил лоб, как будто и в самом деле мучительно пытаясь вспомнить. - Кажется, подобный, так сказать «компромиссный папа» основал орден целестинцев?

Легкий шум снова прокатился среди собрания, кардиналы оценили удар. Раймон де Го был целестинцем, а этот орден шесть веков назад основал Целестин V. Тот самый Целестин, который вел простую, праведную жизнь монаха и отшельника по имени Пьетро Анджелари, а затем был избран конклавом в сходных обстоятельствах - на пороге тяжелого кризиса Церкви.