Символ Веры (СИ) - Николаев Игорь Игоревич - Страница 32

Де Го побагровел, поняв, что пропустил удар, причем глупо, по-детски. Впрочем французам всегда была присуща поверхностность в изучении истории папства, они спешили жить днем сегодняшним.

- Да он даже не священник, этот ваш святой человек из народа! - возопил кардинал Раймон. - Если уж идти по следам предшественников, то следует избрать фигуру более известную и более заслуженную!

Кардиналы закивали. Ободренный де Го набрал полную грудь воздуха и сказал:

- Мы не можем позволить себе нарушать правила...

Посох ди Конти ударил в мраморный пол, словно молния языческого бога Зевса. Дерево ударило в камень с оглушительным треском, оборвав возмущенную тираду француза. Бия посохом, кардинал Уголино прошествовал в центр зала. Морхауз мысленно перекрестился.

Прочно утвердившись в центре внимания, Уголино обвел собрание поистине дьявольским взором, от которого некоторые собратья перекрестились уже вполне явственно. Больно уж страшен и зловещ казался старый согбенный итальянец.

- Стыдитесь, братья! - возвестил ди Конти, подняв посох и махнув им, как будто намереваясь обломать о чью-либо спину.

«Ты что задумал, старый осел...»

Морхауз нервно сжал кораллы. Не то, чтобы он отказывался от поддержки, но как-то все это было ... неожиданно. Александр был готов к выпаду француза и намеревался парировать. Но Уголино сломал всю партию, разыгрывая собственные ноты.

- Черт побери, я как будто читаю сладенькую историю для благовоспитанных девочек! - зычно проорал Конти, все так же размахивая резной палкой из прочного дуба. Было решительно неясно, как в пожилом теле может скрываться столько сил и голоса.

- Истинно говорю вам, предпоследние времена приближаются! Потому что глупость человеческая есть тягчайший из грехов, и близок день Страшного Суда, если недуг глупости не пощадил даже моих собратьев!

Согбенный старик в искренней ярости отшвырнул палку под ноги Раймону де Го. Француз машинально откинулся назад, вздрогнув от неожиданности.

- Правила! - с невыразимым презрением выговорил седой кардинал. - Вы еще скажите «мораль»! Или даже «толстовщина»!

Сложное русское слово, давно ставшее нарицательным, Уголино выговорил без малейшей запинки.

- А может нам всем дружно сбросить эти гнусные тряпки? - ди Конти потряс полой роскошной мантии, словно намереваясь ее разорвать. - Наденем рубища, изгоним менял из храмов и уволим бухгалтеров, что ведут наши дела?!

Итальянец выпрямился и скрестил руки на груди. Борода его воинственно задралась почти параллельно мраморному полу. Морхауз с удивлением отметил, что ди Конти на самом деле достаточно высок, просто возраст и болезни скрючили старика.

- Позвольте напомнить вам простые истины, братья мои, - внушительно попросил Уголино. - «И Я говорю тебе: ты - Пётр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; И дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то и будет связано на небесах, что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах.»

Уголино поднял руку, сжатую в костистый кулак.

- Есть лишь один Бог, и лишь одна Церковь, в чьих руках ключи Царства Небесного. А мы - суть князья Церкви. Мы - воля и рука Господня на земле. Никто не властен над нами в делах церковных, потому что нельзя быть слугой и господином самому себе. Мы - и есть Церковь, а Церковь есть мы!

Кардинал медленно опустил кулак, обводя сумрачным взором собратьев.

- И только мы решаем, что хорошо для истинной веры, для Святого Престола. Мы связываем и решаем дела церковные на земле, потому что так повелел Господь. И если даже адские врата нам не угроза, то, что говорить о каких-то правилах, которые мы сами себе устанавливаем?!

Уголино значительно поднял палец, указывая в невидимое небо.

- Здесь и сейчас нам предстоит принять решение. И руководствоваться в этом надлежит лишь одним - пойдет ли сие на пользу Престолу и людям,  что стоят у его подножия, то есть нам. Правила, мораль, устав... - все это мишура! Имеют значение только наша воля и наше решение. А толпа прислужников, что кормится нашими щедротами и золотом, обоснует все, что угодно. И преподнесет миру наше решение самым правильным образом.

Итальянец сделал короткую паузу - ровно на столько, чтобы вдохнуть, не позволяя перебить себя оппонентам.

- Священник, не священник - это не важно. Потому что если мы сочтем, что это во благо - он станет дьяконом, священником и епископом, как Мартин V в 1417 году. За три дня, как Мартин, или за один час - это опять же решать только нам. Потому что только мы есть Правило и Основание. Dixi, братья.

* * *

Пронзительный, громкий лязг ударил по ушам, запрыгал меж стен, отражаясь от высокого потолка. Казалось, от него даже стекла завибрировали. На самом деле шумело не так уж громко, просто в комнате было слишком тихо, и потому контраст вышел особенно оглушительным.

Андерсен чуть склонился вперед и выдвинул мощную нижнюю челюсть вперед, как ящик стола. Одновременно он поджал губы, от чего лицо великана приобрело выражение одновременно и задумчивое, и суровое. Секретарь сноровисто подскочил и быстрой рысцой устремился в дальний угол. Только сейчас Гильермо понял, что звенел, наверное, телефон, только скрытый. И сейчас на звонок ответят.

Так и получилось - секретарь нажал на панель, которая повернулась на оси и открыла взорам аппарат. Только с обычным телефоном он имел мало общего. Это было странное сооружение, похожее одновременно на слуховую трубку, небольшую пишущую машинку и блок пневмопочты - Гильермо видел все эти приспособления на рисунках в журналах, что изредка окольными путями попадали в монастырь. Еще из агрегата торчали странные провода и штепсели, но об их назначении оставалось лишь догадываться.

Секретарь чем-то щелкнул, набрал короткую комбинацию на незаметном циферблате. Все это время звонок продолжал вопить. Наконец зловещая машина умолкла и пискнула, мигнув желтой лампочкой. Лишь после этого секретарь вытащил наружу телефонную трубку и поднес к уху. Трубка тоже показалась Гильермо ненормальной - один ее конец буквально вставлялся в ухо, а другой, «говорильный», выглядел непропорционально большим. После секундного удивления Боскэ понял, что на самом деле это не фантазия сумасшедшего оформителя, а хорошо продуманная конструкция. Никто, даже стоя рядом, не мог услышать ни слова из динамика в ухе, а широкий микрофон скрывал губы говорящего, да еще и глушил звук.

Секретарь слушал и молчал, на его лице не отражалось ни единой эмоции. А вот Байнет наоборот, мрачнел с каждой секундой, как будто сам факт одностороннего разговора значил что-то крайне важное. Валики бровей надвинулись на глаза великана, как тяжелые камни. Мрачный взгляд остановился на Гильермо.

Все так же без единого слова секретарь убрал трубку - именно убрал, а не повесил. Снова чем-то пощелкал, закрыл панель. Вздохнул и только после этого повернулся к спутникам.

- Ну? - мрачно и кратко вопросил Андерсен.

Секретарь, не отвечая, прошел к Гильермо, а затем... затем случилось то, чего Боскэ мог бы ждать в последнюю очередь. И даже если бы ему рассказали заранее - все равно не поверил бы.

- Безусловно, это с одной стороны преждевременно и не отвечает канону, - мягко, безукоризненно ровным тоном сказал секретарь Леону. Каждое слово звучало отточено и без малейшего зазора ставилось в плотном ряду коллег. - С другой, не могу отказать себе в удовольствии и чести стать первым, от кого Вы услышите эти слова.

Странная пара и раньше обращалась к Боскэ на «вы» - общались все трое на французском, где в отличие от английского «you» есть разделение на «vous» и «tu». Но впервые это «вы» прозвучало с Большой Буквы. И пока Леон старался понять, что бы это все значило, молодой человек в очках опустился на колено. А затем сказал, почтительно склонив голову, два слова:

- Episcopus Romanus.