Синяя веранда (сборник) - Вернер Елена - Страница 28

На пляже мальчики купались врозь. Оказалось, что поодиночке развлекаться куда сложнее, чем вдвоем, и ни бадминтон, ни мяч больше не годились. И даже следить за юркими стайками анчоусов, сидя на больших, покрытых поблескивающей солью камнях волнореза, было скучно. Мари не появлялась, и собачий лай раз за разом оказывался не лаем ее ретривера. Кажется, у каждой уважающей себя итальянки непременно была собака – под мышкой или на поводке, и мальчиков это ужасно нервировало. Только вечером, когда Франц понуро брел за родителями по набережной под пальмами, потеряв всякую надежду, он увидел Мари снова. Светлыми локонами, рифлеными от распустившихся кос, играл ветерок. Она шла рядом с хрупкой женщиной, очень на нее похожей. На щеках у женщины то и дело вспыхивал болезненный румянец. Мари заметила Франца и то, что он заметил ее. Поравнявшись с четой фон Штайгеров, она учтиво присела, а потом украдкой сунула Францу в руку комочек бумаги, чуть влажный от ее ладони.

«Приходи сегодня в половине одиннадцатого на старое кладбище. Буду ждать. Мари», – гласила записка. И окрыленный Франц даже не сразу понял, что Мари пока не знает о том, что «куриного бога» нашел Давид, а у него самого в кармане только фальшивка. Так что чутье не обмануло: правила менялись по ходу игры, так, как того хотелось девочке с острыми коленками.

Улизнуть из пансиона синьоры Фиретти ночью оказалось непросто. Франц изнывал от нетерпения, а время будто нарочно тянулось медленнее обыкновенного. Мама пришла пожелать спокойной ночи и вдруг надумала почитать вслух: ей казалось, что Франц сегодня взволнован, и она желала его успокоить. Мальчик все ждал, когда она закончит, и довольно поздно сообразил, что надо прикинуться спящим. Но после того, как Каролина Штайгер все же потушила лампу и вышла, оказалось, что у окна заклинило ставню. В отчаянии Франц дергал раму, слушая, как часы в гостиной бьют десять. Наконец ставня поддалась с душераздирающим скрипом, от которого Франц похолодел. Но вокруг было тихо, и он выскользнул на улицу.

Густая душная ночь заполонила весь мир. Таинственно трещали цикады, перекрывая ворчание прибоя в скалах. Диковинные цветы, листья которых днем казались глянцевито-зелеными и тонкими, на ощупь оказывались совсем жесткими и колючими. Зазубренными краешками они больно царапали ноги, когда мальчик продирался сквозь заросли. Идти было не страшно, его гнало вперед предвкушение чего-то неведомого и очень приятного. Франц не думал, зачем он идет на встречу с Мари, он просто шел вперед, пока не оказался перед входом на кладбище. Здесь он оробел и, ступив на кладбищенскую землю, почувствовал, как тает его задор. Со всех сторон накатывалась тьма, светлели только мраморные надгробия, но они пугали еще больше темноты. Чтобы не терять остатков смелости, Франц старался не смотреть на них. На горизонте он увидел яркий пульс маяка на мысу у Портофино и теперь старался видеть только это ритмичное свечение. В конце концов, именно для этого и созданы маяки, чтобы людям было не одиноко, успокаивал он себя.

Наконец на дорожке раздались быстрые шаги.

– Мари? – бросился Франц вперед, воспрянув духом.

– Эй, а ты тут еще зачем?!

Давид был разозлен. Мальчики подошли друг к другу вплотную.

– Проваливай! – Давид толкнул Франца в грудь.

– Как бы не так! – заупрямился тот. – Чего это т-ты сюда притащился?

– Надо, вот и притащился.

– Нет уж, не н-надо. Кому ты нужен! Уходи.

– Сам уходи. Она меня позвала, а не тебя, – набычился Давид. Франц оторопел:

– Меня… К-как это не меня?

Давид толкнул его сильнее:

– Не ври. Уходи лучше по-доброму.

– А то что?

– Вот что!

От толчка Франц отлетел к серому надгробию. Он не ощутил ни боли, ни удивления и даже не заметил, как вскочил на ноги. Быстрее, чем щелчок пальцев – вот сколько времени это заняло. Чувство, захлестнувшее его, было незнакомым, острым, с прохладным привкусом металла на языке. Все вокруг посветлело и растаяло, оставив в поле зрения только Давида, страх и застенчивость без осадка растворились в кристально-прозрачной кислоте первой ярости.

Они набросились друг на друга, точно два волчонка, рычащие и почти ощетинившиеся. Неумелость ударов с лихвой покрывала их лихорадочное, бестолковое количество, Давид и Франц колошматили друг друга бездумно, ожесточенно, даже воодушевленно. Бить и уворачиваться одновременно не получалось. Так что, потеряв равновесие, оба рухнули на тропинку и, сцепившись, покатились в пыли. Изловчившись, Давид так приложил Франца затылком о камень, что у того клацнули зубы. Но в следующий миг он уже оказался сверху, пытаясь оседлать соперника и придавить к земле. Давид не сдавался, мир снова перевернулся, еще, еще раз. Белая искрящаяся тьма вокруг вертелась, напоминая детскую юлу, предмет, навсегда ускользающий для них в прошлое. Борясь, они не издавали звуков, кроме сопенья и шипения, и ни один не собирался просить пощады.

Но силы были не равны. Более рослый и крепкий Давид все чаще оказывался поверх Франца, и его удары отзывались все ощутимее. На последнем издыхании Франц отшвырнул его прочь (раздался треск ткани), вскочил и бросился бежать, петляя между могил по-заячьи. Он слышал топот ног своего преследователя, все приближающийся, и принялся перескакивать через надгробные плиты, вместо того, чтобы обегать. За спиной раздался вскрик, глухой шум падения, и все стихло. Промчавшись по инерции еще с десяток метров, мальчик спрятался за угол склепа. Он пытался прислушаться, но слышал только собственное хриплое, стиснутое ребрами дыхание.

Постепенно он приходил в себя. Пелена, застилавшая глаза, истончалась, холодный металл во рту превращался в ржавчину крови. Засунув в рот палец, Франц убедился: так и есть, внутренняя поверхность щеки раскроилась о зубы. Уцепившись за выступ склепа, мальчик встал на гудящие от драки и бега ноги и осмотрелся. Давида нигде не было.

– Эй! – позвал Франц негромко.

Тишина, наполненная ночными звуками.

Можно было уйти. Забраться в окно пансиона и заснуть, зализывая раны. Но почему-то Франц направился обратно, вглядываясь в кладбищенский мрак. Он пытался идти тем же путем, что только что преодолел.

– Д-давид? Ты где?

– Здесь, – из темноты раздался стон. Франц в два прыжка оказался рядом. Давид сидел на надгробии, обеими руками держась за голеностоп, и мелко дышал. Франц опустился рядом с ним на колени:

– Ты чего?

– Нога. – Давид зашипел от боли.

– Сломал? Д-дай гляну.

Он почти насильно оторвал руки Давида от лодыжки и стащил с него туфель и носок. Осторожно покрутил ступню во все стороны, Давид взвизгнул.

– Больно же!

– Кажется, подвернул, – определил Франц. – У меня так же прошлой весной было. Опухнет маленько.

Он помог Давиду встать, подставив плечо, чтобы тот оперся на него. Вдвоем они дохромали до высокой мраморной плиты и тяжело опустились на нее. Давид растирал больную ногу. Франц поглядел на огонь портофинского маяка – тот мигал все так же уверенно и неизменно, хотя лично Франц чувствовал, что все переменилось с тех пор, когда он последний раз видел этот свет. А прошло каких-то пять минут… Он покосился на Давида. Тот перестал теребить ногу и смотрел на Франца. Мальчики изучали друг друга в молчании, с явственным удовольствием оглядывая запачканные рубашки, надорванный у горла воротничок, пуговицу, болтающуюся на одной нитке, дыру на коленке. Вдруг разом поперхнулись, зафыркали и тут же захохотали в голос, захлебываясь и повизгивая.

Когда смех утих, Давид покачал головой:

– Только не говори, что она передала тебе записку…

– Думаешь, мне просто так захотелось притащиться на кладбище? – губы Франца еще дрожали от попавшей в рот смешинки. Давид покопался в кармане и разгладил на коленке записку от Мари Дюрок, точь-в-точь как у Франца, что тот и продемонстрировал с готовностью.

– Женщины… Все они такие. Что с них взять… – вздохнул Давид, которому все еще было десять лет от роду. Франц многозначительно хмыкнул: