Союз нерушимый... - Силоч Юрий Витальевич - Страница 39

Жизнь — в движении!

На оживлённую улицу я вырвался внезапно: только-только летел сквозь замусоренные барачные дворы, а тут — асфальт, машины, общественный транспорт и люди, недовольно косящиеся на меня. Увидев, что к остановке, расположенной слева от меня метрах в тридцати, подходит жёлто-красный автобус, заполненный людьми, я сделал ещё один рывок — последний, отчаянный, пробуждающий все внутренние резервы, вычерпывающий их до самого дна.

Я успел вскочить на подножку в тот самый момент, когда двери закрывались — пассажирский навигатор был любителем подобных фокусов, поскольку время стоянки было строго ограничено.

— Стоя-ать! — огромный мужчина в рабочем комбезе и кепке широко улыбнулся и придержал створки. Навигатор пропищал впереди нечто недовольное.

— Спасибо! — сдавленно сказал я, тщетно пытаясь восстановить дыхание. Автобус тронулся, а сбившееся дыхание заставило меня вцепиться в поручни и согнуться в три погибели. После пробежки во рту остался явственный привкус железа, а слюна стала до отвращения вязкой и мерзкой. Оказавшись в тепле, я тут же начал покрываться липким потом.

Поглядев в заднее стекло, я заметил, что две фигуры в плащах перемахнули через забор, осмотрелись и, перебросившись парой фраз, помчались в сторону, к счастью, незамеченного мной пешеходного перехода.

Сердце бешено колотилось. Скрылся. Похоже, эти оперативники пришли расследовать то же дело, что и я. Быстро, однако же, они добрались до Унгерна, даже завидно. Только сейчас я в полной мере осознал, как важно иметь полный доступ ко всей базе Конторы: был бы я всё ещё сотрудником, уже допрашивал бы Унгерна и сверлил дырку для ордена.

Но, видимо, не судьба.

Оставалось лишь надеяться, что и в следующий раз я смогу опередить сотрудников КГБ и продолжить расследование.

Паранойя заставила меня двигаться партизанскими тропами: дворы, промзоны, районы, которые не успели восстановить. Я сделал огромный круг, стараясь держаться как можно дальше от оживлённых улиц, и добрался до дома уже затемно. Жители квартиры встретили недружелюбными взглядами, а местный бугор — всклокоченный мужчинка в синих офицерских трусах и майке-алкоголичке — поймал в тёмном душном коридоре, дохнул перегаром и предложил выпить за всё хорошее. Отказ его очень оскорбил, но мне было не до чужих чувств — и так хватило впечатлений.

Усевшись на скрипящей койке, я открыл бутылку кефира и приготовился откусить огромный кусок от свежего, ещё тёплого и хрустящего батона.

— Приятного аппетита.

— Какого…? — я чуть пальцы себе не откусил. Вскочил и принялся озираться, как первобытный человек.

— Спокойно-спокойно. Это не шизофрения. Или шизофрения, как тебе больше нравится, — паршивец хохотнул. — Что, думал, раз выключил доступ к Сети из своей дурной башки, то я до тебя не достучусь? Напрасно, товарищ майор, напрасно.

— Чего ты хочешь? — кажется, я уже знал ответ, но он мне не нравился.

— Пришло время платить по счетам, — нарочито-пародийная хрипотца в голосе, очевидно, должна была привести к ассоциациям с плохими китчевыми фильмами.

— Ладно. Весь внимание, — я сел на кровать и всё-таки отгрыз от горбушки огромный кусок, запив его кислым кефиром, от которого сводило скулы.

— Есть машина. Старая-престарая «Победа». Она стоит в одном из гаражей-ракушек на севере. В багажнике машины — автомат, пистолет и где-то с десяток осколочных гранат.

— Мгм, — пробубнил я, пережёвывая.

— Ты что там, жрёшь, что ли? — возмущённо воскликнул голос. — А, неважно. Короче, твоя миссия заключается в том, чтобы ты поехал и обстрелял… Угадай!

— Дворец Советов? — спросил я, расправившись, наконец, с батоном.

— Хм. Твоя идея определённо лучше! Но нет. Я хочу, чтобы ты обстрелял здание на Лубянке. Хорошо так обстрелял. Качественно. И гранатами чтоб забросал.

— Если хочешь меня угробить, давай я просто застрелюсь из того замечательного пистолета в багажнике «победы» и дело с концом, — предложил я, в два больших глотка осушая бутылку и ощущая, как чувство голода отступает.

— Нет-нет. Ты — ценный кадр. Никто тебя убивать не собирается. Именно поэтому мне самому очень важно, чтобы ты сбежал в целости и сохранности.

— Очень мило с твоей стороны. Но я этого делать не буду, — твёрдо сказал я. — Слишком большой риск. Обстрелять Контору и уйти живым: это что-то из области сказок.

— Не так давно ты сказку сделал былью, — возразил Голос. — Расслабься, я помогу. Мне в самом деле очень нужно, чтобы ты уцелел. Хотя бы в этот раз. Плюс вспомни, что Контора с тобой сделала. Считай это шикарной возможностью отомстить. Разве не чудесно?

— Нет, — отрезал я. — Не чудесно. Я жить хочу.

— Что ж, тогда, если ты забыл, давай освежим, — дурашливость и артистичность мгновенно пропали из голоса, я словно услышал другого человека, — фигурально выражаясь, твои мозги в моих руках. Мне достаточно одного… даже не движения, а мысли — и тебя смогут опознать только по татуировкам.

— У меня нет татуировок, — буркнул я, с сожалением признавая, что Голос прав и я полностью в его власти. Пока.

— Ну, значит, не опознают! — весело сказал негодяй в моей голове. — Диктую адрес, запоминай. И не расстраивай меня, а то накажу.

Я добрался до места назначения примерно через час. Послав к чертям конспирацию, я решил поехать на общественном транспорте: всё равно в это время он обычно забит пролетариатом, возвращающимся с работы. Однако подойти к выбору средства передвижения пришлось ответственно — я отправился не в метро-3, где на каждом шагу камеры, милиция и дружинники, а с трудом запихнулся в самый древний с виду автобус, где работали лишь жизненно важные для передвижения функции, да и те не всегда. Духота, теснота, усталость окружающих и надвинутая на глаза кепка были моими верными союзниками. Меня прижало к молоденькой девушке-студентке, которую такое соседство очень смущало и нервировало, а я благодарил вселенную за то, что это не какой-нибудь пропотевший работяга или пахучая старуха.

Дышать было решительно нечем, но все попытки открыть люк в потолке автобуса сопровождались верещанием невидимой мне тётки. Её голос напоминал тявканье мелкой-мелкой собачки — такой же мерзкий, пронзительный и вызывавший инстинктивное желание дать обладательнице пинка под зад.

Первая пересадка, потом ещё одна — и с каждой новой в автобусе становилось всё меньше народу: час пик заканчивался, жители страны советов возвращались домой к семьям и оседали у голубых экранов.

Я ехал, сидя возле окна, и смотрел вверх, на новостройки, высокой стеной выстроившиеся вдоль дороги. В окнах зажигались жёлтые огни, на стёкла то и дело попадали синие блики — от стен-экранов. По ним можно было понять, кто что смотрит: в одной квартире новости, в другой — кино, в третьей — музыкальная передача.

На улицах было очень людно, ярко горели вывески магазинов, парикмахерских и ателье. Лампы подсвечивали вывешенные в преддверии праздника насыщенно-алые флаги и цветастые плакаты «Да здравствует CLXVI годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции». На листках бумаги и плававших в воздухе крупных голограммах безжалостно отретушированный Ленин в кепке протягивал руку куда-то вперёд, в светлое будущее, которое обязательно должно наступить.

«Верным путём идёте, товарищи!», — говорил он с плакатов, а я посмеивался с подобной некромантии. И почему советскому человеку обязательно требовалось одобрение мертвецов?

Мысли в голове еле ворочались, тяжёлые, как камни. А в животе ворочался страх, неприятное предчувствие и нежелание выполнять приказы Голоса.

Разумеется, мне не хотелось обстреливать Контору, даже учитывая то, что её специалисты со мной сделали. Почувствовать себя зерном, попавшим в равнодушные жернова чудовищной государственной структуры, было неприятно, однако я прекрасно понимал, что истинные виновники моих злоключений находились вовсе не в кабинетах Лубянки.