Плач - Сэнсом К. Дж. - Страница 144

Сквозь толпу юристов протолкалась еще одна знакомая фигура, выкрикнувшая приветствие. Я не видел Филипа Коулсвина с лета, но с радостью пожал ему руку, и он провел нас с Николасом туда, где стоял сам в первом ряду. Я спросил его о семье, и он ответил, что все поживают отлично. Коулсвин казался успокоенным и довольным — его страшные летние тревоги давно прошли. Когда он спросил, как дела у меня, я лишь ответил, что хорошо. И хотя я надел свою сержантскую шапочку и натянул, как все прочие, капюшон робы, Филип посмотрел на мою голову. Наверное, кто-то сказал ему, что после той августовской ночи мои волосы совершенно поседели. Сначала они стали белыми только у корней, придав мне сходство с барсуком, а потом отросли, и осталось только седое. Я свыкся с этим.

— Они опаздывают, — заметил Николас, топая ногами.

— В Вестминстере много чего нужно организовать, — сказал Филип. — В Виндзоре около двух тысяч человек, верхом и пешком. Всех нужно расставить на свои места.

— А что простым людям приходится ждать, им наплевать, — буркнул я.

Коулсвин посмотрел на меня, удивленный моим сердитым тоном. Нужно быть осторожнее, подумал я, а то скоро люди станут принимать меня за анабаптиста, а эта вера в равенство и при новой власти так же не найдет себе места, как и при старой, какие бы радикальные перемены ни произошли в религии. Я взглянул на окна над высокими арками Больших ворот. Там располагался кабинет короля, куда он вызвал меня в ту кошмарную ночь. Больше он не будет смотреть на своих подданных из окна. И вдруг я ощутил себя свободным.

— Думаю, вы ничего не слышали о том, как поживает миссис Слэннинг? — спросил Филип.

— Как раз нет, я слышал, — возразил я.

Гай сообщал мне о моей бывшей клиентке. Он разозлился на меня в ту августовскую ночь и был прав, но в последующие недели, когда на душе у меня было тяжелее, чем когда-либо в жизни, он помогал заботиться обо мне и давал мне советы. Его сострадание взяло верх над злобой, за что я ему вечно благодарен. Я взглянул на Филипа, не зная, как он воспримет то, что я ему скажу.

— Она уехала во Францию, что теперь возможно, после заключения мира. Вернулась к католической вере и ушла в монастырь где-то в глуши, — рассказал я.

— В монастырь? — потрясенно переспросил Коулсвин.

— Не знаю, приняла она уже обет или нет. Там долгая процедура. — Мне было интересно, исповедовалась ли уже Изабель в своем грехе. — Думаю, это для нее лучший выход — теперь ей тяжело видеть мир. Он отдала свое мирское имущество монахиням. Доля Эдварда в том доме перешла к его семье, поскольку у Изабель не осталось живых наследников.

Филип неодобрительно наклонил голову.

— Какое бы утешительное убежище ни предоставили ей паписты, она утратила всякие шансы на спасение.

Николас пристально посмотрел на него:

— Так вы полагаете, сэр, что когда она умрет, то будет гореть в огне, как горела Анна Эскью, только вечно?

— Божьи законы выше человеческого разумения, молодой человек, — твердо ответил Коулсвин.

Я тихо проговорил:

— Если Божьи законы таковы, то их действительно не понять.

Я подумал о Хью Кёртисе, моем подопечном. Когда осенью в Антверпене усилились преследования протестантов, Хью уехал в Гамбург и теперь работал с немецкими ганзейскими купцами. Эта великая борьба между протестантами и католиками по всей Европе теперь могла любого сделать беженцем, заключенным, а то и хуже.

Процессия все не появлялась, хотя у ворот, где она должна была пройти, забегали туда-сюда устроители, один из которых дрожал от холода в белом стихаре. Мне вспомнилось, как месяц назад викарий опоздал на бесконечно менее важную церемонию, когда Джозефина сочеталась браком с Эдвардом Брауном. Венчание состоялось в маленькой приходской церкви, которую посещал жених; туда собрались его родные и друзья из инна вместе с хозяином Эдварда. У Джозефины не было родственников, и ее выдавал замуж я. Я был горд такой ролью, хотя знал, что буду очень по ней скучать. На прошлой неделе молодые супруги уехали в Норвич. Я нанял одного старого ворчуна по имени Блэйби, чтобы тот присматривал за моим домом, пока я не найду нового стюарда, и кроме него, в моем хозяйстве оставался только Тимоти. Осторожно, очень осторожно я уговаривал мальчика, чтобы он, когда ему исполнится четырнадцать, пошел в подмастерья к кузнецу, который подковывал лошадей в Линкольнс-Инн. Я бы оплатил его обучение, чтобы дать ему шанс в жизни.

И тут я увидел их — впервые за шесть месяцев, перед толпой, чуть в отдалении. Джека и Тамасин. На миссис Барак был теплый плащ с капюшоном, но она выглядела бледной. Я знал от Гая, что две недели назад, в ночь, когда умер король, она родила здоровую дочку. Ей не следовало выходить так скоро на мороз, но я представлял, как она настаивала на этом.

Барак рядом с ней по-прежнему выглядел больным. В его лице была одутловатость, и он набрал вес. Я увидел с замиранием сердца, как колышется пустой правый рукав его кафтана. Он повернул голову и поймал мой взгляд. Тамасин тоже посмотрела в мою сторону, и когда она увидела меня, ее лицо окаменело.

— Идут! — прокатился по толпе гул голосов. Все возбужденно зашевелились, вытягивая шеи и поворачивая головы к Гольбейновским воротам. Из-за них в чистом холодном воздухе раздались песнопения, но потом в течение минуты снова ничего не происходило. Люди подпрыгивали и топали ногами, а некоторые начали ворчать на злом морозе.

Рядом со мной что-то зашевелилось. Я обернулся и увидел Барака, пробирающегося сквозь толпу к нам. Тамасин, как всегда, лютым взглядом смотрела на меня.

Джек уцелевшей рукой взял Николаса за локоть.

— Как дела, Никки-малыш? Я не видел тебя с той ночи. Всё в порядке?

— Да… да. А вы как? — отозвался молодой человек.

Овертон казался удивленным. Да и действительно, тут было чему удивляться: ведь когда он ходил навестить Барака как-то в октябре, Тамасин захлопнула у него перед носом дверь. Деньги, которые я посылал ей через Гая, возвращались без объяснений.

— Как он с тобой обращается? — спросил Джек, кивнув на меня. — Загружает?

— Да… да. Нам в конторе тебя не хватает, — пробормотал Ник.

Барак повернулся ко мне:

— А вы как? — Его глаза, как и одутловатое лицо, были полны боли и потрясения.

— Неплохо. Но мне хотелось известий от тебя… — ответил я.

— Слушайте, — тихо сказал мой бывший помощник. — У меня мало времени. Тамми не хочет, чтобы я с вами разговаривал. Я только пришел сказать: у меня всё в порядке. Когда немного поправлюсь, у меня есть предложение от группы стряпчих поработать с ними — разговаривать с клиентами, искать свидетелей и все такое. Работать там, где не нужны две руки. Так что не волнуйтесь.

— Я страшно сожалею, Джек, страшно, — сказал я. — Тамасин права, считая, что в этом полностью виноват я.

— Чушь! — ответил Барак с отголоском прежней энергии. — Я сам решил участвовать во всем этом, я сам врал ей о том, чем занимаюсь. Или я уже не отвечаю за свои решения? — Спазм гнева отразился на его лице, и я понял, что в его собственных глазах он уже не совсем мужчина. Я ничего не ответил.

— Как поживает новорожденная? — спросил Николас. — Мы слышали, что у тебя дочка.

— Не дает никому покоя за милю от Линкольнс-Инн! Да, она сильная и здоровая, и легкие у нее как у матери. Мы хотим назвать ее Матильдой.

— Поздравляю, Джек, — тихо сказал я.

Барак оглянулся через плечо на Тамасин.

— Ну, мне лучше уйти. Слушайте, когда я снова выйду на работу, со мной можно будет связаться. А насчет этого, — он кивнул на свой пустой рукав, — теперь обрубок заживает, и Гай делает мне какую-то насадку. Она не заменит руку, но, наверное, будет лучше, чем ничего. А Тамми — дайте ей время. Я провожу с ней работу. Просто ей, наверное, легче обвинять вас, чем меня.

В этом была доля правды. И все же миссис Барак имела полное основание винить меня в увечье ее мужа, как я и сам винил себя. Джек кивнул мне и снова повернулся к жене. Тамасин видела, как он говорил со мной, и ее взгляд приобрел теперь оттенок безнадежности, поверженности, что ранило мне сердце. Я отвернулся.