Прекрасная сторона зла - Белоусова Вероника Юрьевна - Страница 47

Ее снова рвет. Вижу, как содрогаются ее плечи. Убираю от ее лица волосы, обнимаю за талию.

– Ты же знаешь, что это не по-настоящему, – касаясь подбородком ее макушки, тихо говорю я. – Просто игра. Через пару часов он будет в порядке.

– Неважно, – Айлин делает ладонь ковшиком, набирает в нее воду и швыряет себе в лицо.– Я взяла в руки оружие и без малейших колебаний всадила в парня пять пуль. И мне было в этот момент хорошо, понимаешь?! Я чудовище.

– У тебя было состояние аффекта. Ты ведь большая девочка, знаешь, что это такое, – успокаиваю ее я.

– Нет. Я просто хотела его убить. Размазать по стенке. Чтобы ему было больно, и он страдал, – оборачиваясь ко мне, говорит Айлин. – Все это было осознанно. Теперь я преступница.

– Послушай, этот тип не далее, чем вчера, изнасиловал тебя и заклеймил, что ты от себя хочешь? Принести ему пряников и напоить чаем? Твоя ярость вполне понятна и объяснима. Это реакция на унижение и бессилие. Ты даже сама еще не поняла, какой пережила кошмар. Не требуй от себя слишком многого, – вкрадчиво говорю ей я. Кладу ей руки на плечи, чувствуя, как по венам бежит кровь. – Да, ты нашпиговала его пулями, но подсознательно знала, что это можно сделать. Будь он человеком, ты бы так не поступила.

– У меня нет такой уверенности… – Айлин прячет лицо у меня на груди. Глажу ее по волосам. Ее сердцебиение становится тише, ровнее.

– Зато она есть у меня. Успокойся, все позади, – лгу я.

– Ты не сердишься на меня? – этот вопрос звучит для меня неожиданно.

– Нет, – снимаю с нее пальто, усаживаю на стул. Подхожу к шкафчику, открываю его. Исследую полки на наличие алкоголя. Нахожу бутылку кагора. Пойдет. Достаю штопор, открываю ее, беру стакан и наливаю его до краев. Протягиваю Айлин. Та с удивлением смотрит на меня.

– Тебе это сейчас необходимо, – говорю я. – Пей.

– Бабушка никогда не разрешала мне пить спиртное, – признается Айлин, делая маленький глоток. – Говорила, что это может плохо кончится.

– И я не собираюсь тебе этого разрешать. Но сейчас особый случай. Можно. Теперь нам нужно вытащить из твоей жертвы пули. Он, конечно, и с ними придет в себя, но придется ждать дольше. А я не хочу, чтобы Рита, придя домой, увидела такое безобразие.

Айлин понимающе кивает. Жду, пока она допьет вино. Стою у окна и прислушиваюсь, не едет ли полицейская машина. Но все тихо. Неужели никто не обратил внимания на выстрелы? Мне это только на руку: не люблю возиться с полицией, но все равно немного странно. Стаскиваю с обеденного стола скатерть, раскладываю его.

Поднимаю с пола безжизненное тело Америго, укладываю на деревянную поверхность. Стаскиваю с него ботинки. Заворачиваю ему штанины, осматриваю раздробленные колени. Иду на кухню, беру медицинский саквояж Дэшэна. Бросаю взгляд на Айлин, которая вертит в руках пустой стакан.

– Идем, будешь мне помогать, – говорю я, вспомнив наш разговор на кладбище, что ей никогда не удавалось чувствовать себя нужной. Она тут же оживляется, идет следом за мной в гостиную. Ее немного шатает после вина, щеки становятся пунцовыми.

– Задерни шторы, – говорю я. – А потом сними с него рубашку.

Вытаскивая инструменты из саквояжа, раскладываю их на столе. Объясняю Айлин как ими пользоваться. Потом прошу ее задернуть занавески и включить свет. Она приносит тазик с водой. Боязливо подходит к Америго, робко протягивает к нему руку. Пальцы неуклюже пытаются расстегнуть пуговицу, но руки дрожат, не слушаются ее. Тихо ворчит, то и дело бросая взгляды на бескровное лицо вампира.

– Он ничего не чувствует, можешь не церемониться, – убирая осколки костей, напоминаю я.

– Почему он сделал это? – задумчиво спрашивает меня Айлин. – Он мог легко остановить меня. Просто внушить, чтобы я опустила ружье… Вампирам нравится умирать?

– Нет, не нравится. Это больно и мерзко. По возможности мы стараемся избежать этого.

– Тогда зачем?

– Могу предположить, что он манипулирует тобой. Но только Америго знает, зачем творит эту фигню на самом деле.

Айлин аккуратно разрезает на нем окровавленную майку. Видит его изуродованную ожогами кожу, тихо охает. Прикрывает рукой рот и делает шаг назад.

– Мой Бог… Его что, жевали крокодилы?! – с нескрываемым ужасом бормочет она.

– Нет. Это следы от огня, – коротко отвечаю я, вспоминая каждое мгновение той пытки. – Туника молеста.

– Что еще за извращение? – она снова подходит к столу, погружает марлю в тазик с водой, отжимает. Вытирает кровь вокруг раны на плече.

– Нерон любил устраивать «праздники боли». Разыгрывалась небольшая театральная сценка, роль в которой исполнял приговоренный к смерти преступник. В один из моментов его туника, пропитанная особой жидкостью, поджигалась, и человек превращался в живой факел. Публику это очень забавляло.

-– Какое уродство… Но постой, Америго же не человек… – Айлин непонимающе смотрит на меня.

– Для вампира это была просто одна из болезненных пыток, которая могла, конечно, стать смертельной, но чаще всего все обходилось, – поясняю я. – Восстановление было длительным, но ведь в наших руках вечность. Куда спешить?

– Откуда ты знаешь, что эти следы именно из-за туники?

– Я сам надел ее на него и поджег… – эти слова даются мне с трудом. Айлин тяжело вздыхает. – Старался, чтобы горючей жидкости было поменьше, и он не сильно пострадал. Хотя это какое-то неправильное оправдание.

– Мне жаль, – искреннее говорит Айлин. Берет расширитель, вставляет в рану и пинцетом достает пулю из плеча.

– Кого? – решаюсь уточнить я.

– Вас обоих. Тебя за то, что тебе пришлось принять такое решение, его – за то, что его предал самый близкий, – Айлин кивает в сторону Америго.

– Час назад ты его собственноручно расстреляла, – напоминаю я.

– Да, но я говорю сейчас не о себе, а о вас. Защищая свои принципы, ты предал брата, и эта рана останется открытой в его душе до конца жизни. Потому что он любил тебя. Да и сейчас любит.

– Забавно он как-то это выражает, – вспоминая о том, что мне осталось жить не больше двух недель, с горечью говорю я.

– Так он показывает тебе, как больно ты ему сделал, – Айлин вытаскивает пулю из его живота. – Швы накладывать будем?

– Нет, обойдется. Ступай в свою комнату. Не хочу, чтобы он увидел тебя, когда очнется, – отстраняя ее от тела Америго, строго говорю я.

– Но я еще не вытащила из сердца… – противится моему решению Айлин.

– Сам займусь этим. Иди к себе, – забираю из ее рук пинцет и расширитель.

– Ты боишься за меня? – она пытается заглянуть мне в глаза.

– Просто сделай, как я сказал. Без вопросов, – она снова начинает раздражать меня.

– Но я не спрашиваю ничего такого, что не имеет отношения к делу, – возражает моя подопечная. – Он захочет мне отомстить, когда очнется?

– Нет. У него может быть дикая жажда, а ты, человек с бьющимся сердцем, для него, что красная тряпка для быка. Осушит и не поймет, что сделал. Довольна? Теперь топай отсюда.

Айлин кивает, быстро поднимается по лестнице. Слышу, как щелкает замок в двери ее комнаты. Чтобы она ни говорила, ей безумно хочется жить.

Заканчиваю с Америго. Мою в гостиной пол. За окнами сгущаются сумерки, ночь становится все ближе. Голод уже дает знать о себе тянущей болью в желудке. Мысли о крови становятся все навязчивей. Обращаться к Дине и просит ее об очередной милости не хочется. А это значит, придется отправиться на охоту. Проверяю холодильник, но там пусто. Мне хочется бросить все, выбежать на улицу прямо сейчас, но я не могу оставить Айлин с Америго. Не хочу, чтобы она пострадала. Мое отношение к этой девочке двойственное. С одной стороны, она для меня бремя, раздражающий фактор, непредвиденная обязанность. С другой – я ощущаю перед ней вину за то, что случилось. Мне хочется ее поддержать, не дать сломаться. При всей своей болтливости она кажется мне затравленным зверьком, но, если ей уделить достаточно внимания и не скупиться на ласку, это поможет ей раскрыться и превратиться в уверенную в себе личность. Сейчас, в ее семнадцать, у нее повадки десятилетнего ребенка. Божественная непосредственность и такая же глубокая чувственность. Не в этом ли скрыто ее могущество? Видеть то, что спрятано глубоко в сердце?