Теория Девушки: Предварительные материалы - "Тиккун" - Страница 18

Вообще, невозможно объяснить сочетание предельной власти и предельной уязвимости, характерные для господства Спектакля, не определив изначально, что оно осуществляется не непосредственно на самих людях, но на том, что находится между ними, над их общим миром, над Рекламой. «Общество человечно лишь как ансамбль Желаний, взаимно желающих друг друга в качестве Желаний» (Кожев). Спектакль — это тираническая монополия на всё человечное, что есть в обществе. Это непосредственный захват состояния выражения Желаний, вооружённая оккупация территории, принадлежавшей этому «ансамблю Желаний, взаимно желающих друг друга в качестве Желаний», антропогенному Желанию признания: сознание — то Я, которое присутствует в Нас, то Мы, которое присутствует во Мне. Отчуждение Рекламы предстаёт в качестве политической сущности контроля над каждым. Рыночное господство, в своей финальной стадии, движется по своему изначальному плану туда, где стало совершенно напрасным пытаться различить относящееся к чувственному от принадлежащего к сверхчувственному, туда, где в глубине каждого из них обнаруживается другой — на метафизический уровень.

Весь революционный характер критики содержится в её способности придать опыту форму Гештальтов. Лишь тогда можно будет увидеть истинную глубину того, что есть. В свете Гештальта мир как таковой предстаёт сценой, на которой развиваются Гештальты в их взаимоотношениях между собой. Гештальт не имеет смысла в имманентности истории и не порождается ею. Он предыдущий и последующий по отношению ко времени. «Гештальт есть, и никакое развитие не увеличивает его и не уменьшает» (Юнгер). Для каждой эпохи может быть выявлено несколько Гештальтов, которые будут более реальными, чем она сама, поскольку они превысят все её проявления и не только охватят видимое, но, более того, сосредоточат в себе всё множество возможного, переполняющее эту эпоху. Каждый Гештальт охватывает конкретную область Бытия во всех её противоречивых обликах, придавая ей характер целостности и единства. Гештальт находится по ту сторону от того, что он обозначает, там, где единство способа разоблачения и разоблачаемого объекта, осуществляемое Гештальтом во времени, всегда уже осуществлено. В социально-исторической сфере нет никакой каузальности, но лишь Гештальты, которые становятся эффективными и которые перестают таковыми быть. Гештальт — это ens realissimum, реальнейшее сущее. Он является истинной метафизической силой.

Между образом Девушки и женщинами или молодёжью нет никакого метафизического родства, исключительно историческое. Девушка не соответствует ни конкретной категории индивидуумов, ни конкретному типу абстракций, сколь реальными они бы не были. Таким образом, разделённые, они являются двумя объектами, одинаково лишёнными онтологического значения. Девушка не означает ни определённую форму Спектакля, ни Блума, который стремится её осуществить, но их взаимные объятия, добровольные или принудительные. Девушка — это стремление к единству конкретного способа разоблачения и объекта, который он разоблачает. В Девушке, однако, их единство строится не на принципе равенства. Форма проявления в данном случае действительно главенствует над тем, что проявляется, так же как метафизика действительно, и не только логически, предшествует физике. Таким образом, внутри товарной Рекламы, другими словами, в состоянии выражения полностью отчуждённых Желаний, всё/что отличает Блума от Девушки,  образует  объективный  недостаток, уродство. Разоблачаемый объект не волен избежать способа его разоблачения: искусственному характеру Девушки не противоречит её отказ от искусственности, поскольку этот отказ тоже искусственный. Из этого проистекает важное следствие: подобно тому как отнюдь не биологический детерминизм обрекает всё множество наполненных зародышевыми клетками двуногих в возрасте от двенадцати до двадцати пяти лет на мучения Девушки, это происходит лишь благодаря тотальному отчуждению Рекламы, то есть благодаря конкретной организации социальных отношений; так же ничто не мешает шестидесятипятилетнему полупокеру мужского пола являться отличной Девушкой. В свете образа Девушки возрастные различия, так же как и половые, являются несущественными. Таким образом, Девушка не была в один момент отчуждена Спектаклем от самой себя, наоборот, это общество ежесекундно работает над этим отчуждением и его актуализацией. Поскольку «то, что люди скажут», является истинным мотивом, движущим Девушкой, не существует никакого индивидуального освобождения от образа Девушки. То, что частный индивидуум отвергает Девушку даже публично, никоим образом не освобождает его от неё. Теория Девушки должна быть приведена в действие совместными усилиями.

Но так же как неизбежный крах содержится в самой сущности рыночного общества, невозможность Девушки является частью её концепта. Рыночный способ разоблачения характеризуется тем, что способ разоблачения и разоблачаемый объект предстают разделёнными. Потому всё, что он может вызывать к существованию, — это вещи, и он превращает в вещи всё, что он вызывает к существованию. Его действие заключается в том, чтобы сковывать мир. Человеческое устанавливает нерушимую границу от этого окаменения. Спектакль не может разоблачить её, не отрицая себя. Объятия, субъектом и объектом которых является Девушка, определяются этим как невозможность, как боль. Поэтому о Девушке можно сказать, что она страдает и что она страдает как образ.

Того, что Девушка ощущает свою форму как простое страдание, достаточно, чтобы показать, что образ Девушки сам по себе плох.

Естественно, люди ничему не противостоят столь же упорно, как восприятию Девушки в качестве образа. Её готовы признать прототипом человечества, полностью переформатированного Спектаклем, или наиболее ужасающим продуктом рыночного общества в его терминальной стадии, или, более сдержанно, перекрёстком всех отчуждений. Они готовы даже дойти до того, чтобы стенать об её идентичности, заключающейся в самоистязании, когда существо непрерывно и бесцельно калечится своим метафизическим измерением. Но люди, само собой, откажутся признать её чем-либо большим, нежели типом человека, нежели новым и немного эксцентричным объектом антропологии. Они изо всех сил отрицают ужасающую уверенность этого чертежа существа, сотканного исключительно из действующих условностей, правил и представлений. Поскольку иначе им пришлось бы признать, что за этой фигурой стоит вся отчуждённая человеческая сила,  все неопровержимые доказательства господствующих объяснений, что каждое из её суждений имеет повелительную силу всей организации общества в целом. Некоторые предпочитают представлять людей независимыми от их условий существования и от значения их для их мира. Никогда не будет позволено говорить о Девушке как об общей категории общественного бытия, которая в нашем историческом периоде придаёт свой облик всем проявлениям жизни. Поскольку Девушка — это не простой распорядок поведения, но метафизический Гештальт, который, разоблачая себя, разоблачает мир. Одновременно с тем как она предстаёт человеческим в его рыночной форме проявления, она также является тем, кто приводит абсолютно всё к этой форме. Под её действием давно устаревшие антиномии (господство и рабство, работа и праздность, приключения и повседневность, политика и экономика, болезнь и здоровье, человеческое существо и товар, тело и дух и т.д.) заново обретают утраченные ими силу и значение. Но новая молодость этих давно уже ставших недействительными оппозиций не продлится долго. Потому что в момент возникновения теории Девушки Девушка уже преодолена, по меньшей мере, в её основном и грубо софистическом аспекте серийного производства. Исключительно победа или поражение практики Воображаемой Партии может указать, идёт ли речь об эволюции Девушки, связанной с банальным устареванием фордистской модели, или с завершением самой Девушки.