Свет и Тень (СИ) - "ASTORIS" - Страница 27

Альк вдруг мягко, по-дружески, очень тепло улыбнулся.

— Зачем ты тратишь слова? Я всё равно уеду, ты меня не удержишь.

Жар вздохнул и отошёл с дороги.

— Я знаю… — уронил он. — Но ты ещё вернёшься?

— Время покажет… Береги их, друг, — Альк пришпорил корову и легче тени растворился в ночи.

Жар долго смотрел ему вслед и не мог понять, почему такие люди как Альк всегда вызывают непреодолимое желание следовать за ними? Почему они всегда любимее милых и домашних? Ну почему?..

— Эх, — горестно вздохнул Жар. А потом протёр снегом глаза и пошёл к Рыске.

Когда она проснётся и узнает, что её любимый уехал, будет море слёз и соплей. Его долг быть рядом.

====== Глава 7 ======

Когда промёрзнешь до костей, точно зная, что тебя никто не согреет, становится грустно. Когда это не впервые, начинаешь привыкать. А если точно знаешь, что не согреют никогда, уже даже перестаешь стремиться к теплу. А хуже всего в такой ситуации осознавать, что на мороз тебя никто не выгонял, наоборот: умоляли остаться, а ты нарочно отказался сам.

Так Альк и поступил десять дней назад: ушёл в морозную ночь, оставив по уши влюблённую в него девушку, и даже не попрощался с ней…

Ну что такого в этих словах: я люблю тебя, прости, будь со мной и иже с ними? Что такого, что не мог он их сказать ни одной живой душе в мире, даже когда сам страстно этого желал?

Он заплатил за это: ночевками в зимнем лесу у трепетного костра; несколькими днями голодовки, потому что закончились деньги и нечем стало заплатить за еду и ночлег; надрывным кашлем — хорошо хоть до воспаления лёгких не дошло; гибелью коровы — пришлось добить, чтоб не мучилась, и душевной пустотой: упасть бы тоже в этот снег, и пусть заметает, не жаль…

Страхи, испытанные им в то время, когда он был крысой, оказались ничем, по сравнению с тем, что происходило в его душе теперь. Тогда он хотел жить, и это хоть немного, но помогало. А сейчас…

Альк шёл пешком с самого Ринтарского берега, чуть не провалился в полынью где-то на середине реки — Хольга отвела. Просто шёл, потому что привык бороться до конца. А вокруг становилось всё холоднее, ибо он двигался на север.

Воздух застыл и звенел. Снег сиял и переливался: днем на солнце, ночью — под луной, и на земле, и в воздухе. Но это отнюдь не радовало: слившиеся друг с другом небо и земля в бело-голубых тонах действовали угнетающе, создавая впечатление, будто не движешься, а на месте стоишь.

Единственным, что отвлекало Алька от полного сумасшествия, как ни странно, была его крыса. Её нужно было кормить, и для неё он оставил ломоть хлеба, экономно расходуя, чтобы хватило до конца пути.

Он несколько раз мог погибнуть: и от мороза, и на реке, угодив под лёд, да и просто быть сожранным волками. Но смерть притягивает страх, а он не боялся. Ему было всё равно.

Такого чёрного отчаяния в жизни ещё не случалось. И тем чернее оно становилось, чем чётче он понимал: причина всего надуманная. Он сам устроил себе этот ад, сам свернул в бездорожье. Путник, называется…

Сколько раз он останавливался и смотрел назад, думая вернуться. Интересно то, что сделать это было проще простого, а главное: там бы его точно согрели. Он даже представлял, как проснувшаяся Рыска рвёт на себе волосы и просит Хольгу вернуть его в обмен на обещание никогда больше не пить и попросить у него прощения… Но он с детства привык быть сильным. А возвращение к Рыске означало бы его слабость.

А сколько бы счастья эта слабость принесла, и не только ему…

В какой-то момент Альк действительно упал в снег у дороги, но, полежав немного, нашёл в себе силы подняться и идти дальше. На свете все же ещё оставались те, кому он был небезразличен: мать, сестра, жена, да и отец, коли на то пошло, тоже. Они хотели увидеть его живым, и их нельзя было обмануть. Крыса опять же: она ведь не виновата, что так вышло. На тварь Альк смотрел с сочувствием.

Забыть прошлое, как ни верти, у него не получалось, а в прошлом крысой был он сам. Теперь же просто принял правила игры, а вместе с ними — крысу. Так полагалось в его нынешнем звании. И все же, хотя тварь и утратила уже и речь, и разум, он чувствовал в ней человека, наверное, как в себе тогда — крысу.

Крыса… Та крыса… Она исчезла в тот же день, что и Рыска — больше её никто и никогда не видел. А эту Альк берег: грел за пазухой, кормил, даже засунул в свою перчатку под конец пути. Правая рука чуть не отмёрзла, но крыса могла совсем погибнуть. Пришлось пожертвовать. А потом настало долгожданное тепло: он добрался-таки до замка.

Сидя в гостиной у камина, Альк ещё долго трясся от холода, как лист, а вокруг суетились домашние. Даже отец достал бутылку из своих запасов.

— С отравой? — Альк, хоть и стучал зубами, от язвы удержаться всё же не смог.

— А как же? — не остался в долгу отец.

Альк выпил всё буквально залпом, и не почувствовал не то что крепости, а даже вкуса.

А потом отогрелся в ванне, улегся в теплую постель, Дамира крепко прижалась к нему, и жизнь стала почти хорошей: как если хочешь клубники со сливками, а есть лишь прошлогоднее сморщенное яблоко, не такое уж плохое, просто на вид неприглядное, но вполне пригодное в пищу и даже по-своему вкусное. Однако не клубника…

Впрочем, Дамира вовсе не была прошлогодним яблоком. Она была милой, красивой, голубоглазой, светловолосой, а беременность — уже месяцев восемь, не меньше, лишь украшала её. Просто Альк хотел другую: ту, которая осталась далеко, за вешками ледяного безмолвия; ту, что наговорила ему прилюдно за пару щепок столько гадостей, сколько не сказали все его вместе взятые женщины за много лет (кстати, не произнесла ни слова неправды!); ту, что родила от него сына и ничего ему не сказала.

Свою Рыску… Ну что в ней хорошего? Она глупая, своенравная, упертая… Но всегда, неизменно добрая и отзывчивая. Она не испугалась ничего ради него, своего любимого, и с тех пор он обязан ей жизнью.

Альк невесело улыбнулся своим мыслям.

Обязан жизнью… А чем заплатил?..

Проявил нерешительность, слишком долго копался в себе, а в итоге поступил, как хотел отец, и позволил Рыске уйти, как оказалось, вместе с ребёнком.

Путник вздохнул. Ну почему, почему он тогда не окоротил отца? Отец смирился бы со временем и простил.

А она не простила. Она припомнила обиду и скрыла сына. Собственно говоря, её вины снова нет. В который раз вас можно поздравить, господин путник: вы снова поступили как идиот. Надо было хотя бы поговорить с ней…

…Такие мужчины, как Альк, не редкость в обычной жизни. Умные, сильные, смелые, благородные, умеющие буквально всё, они не способны лишь на одно: вовремя понять и признать, что их сердце затронула женщина. Признаться в этом хотя бы себе. И потому страдать от потери им приходится подчас всю жизнь, наверное, потому что признай они это — и растеклись бы сладкой лужицей. А кому они такие, к Сашию, нужны? Судьба у них такая, ничего тут не поделаешь…

Обняв жену, которую не видел с самой свадьбы, Альк ещё долго тупо смотрел в потолок, слушая её сонное дыхание. Как хорошо, что она беременна: не нужно придумывать причину для отказа от любви. А ему теперь, похоже, долго ничего не захочется. Не от усталости, нет… От душевной пустоты. От холода в сердце.

*

Лишь только спал мороз, Дамира начала беспокоиться.

— Альк, мне скоро рожать, — сказала она.

— Ну, я догадался, — пожал плечами Альк. Его опять звала дорога. Месяц на месте он еле выдержал. Однако и уехать пока не мог: хотелось посмотреть на ребёнка, да и жене так спокойнее. Но никаких эмоций по поводу предстоящего события он не испытывал: ни хороших, ни плохих. Просто принял как факт.

— Я хотела тебя попросить, — жена вздохнула, — поедем к моей сестре, пожалуйста. Я у неё родить хочу.

Альк только представил и тут же покачал головой: нет!

— Ну Альк! — взмолилась Дамира.

— Нет, я сказал, — отрезал путник. — Я — здоровый мужик, и то чуть насмерть не замёрз, а ты хочешь в положении устроить себе и мне поездочку на Северное побережье? НЕТ!