Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 102

– А мама не может присмотреть за внуком?

– Может. Это мои личные загоны.

– Из серии?

– Я хочу быть хорошей матерью, не перекидывая вопросы воспитания на окружающих людей.

– Ты хорошая мать.

– Ты просто хочешь отделаться от меня, потому говоришь такие вещи. Чтобы я заткнулась и не грузила тебя неинтересными темами. Верно?

– Не совсем, но я не слишком люблю детей. Флинт – исключение из правил, но он мой племянник, а не сын. И это даёт ему определённые преимущества.

– Не сомневаюсь.

Челси собиралась развить мысль, но в этот момент микроволновая печь запищала, оповещая о готовности блюда, пришлось отвлечься на неё.

Ромуальд внимательно наблюдал за действиями сестры, устроив подбородок на сцепленных в замок руках. Смотрел, как она легко перемещается в пределах кухни, цепляя прихватку и доставая тарелку с несколькими кусками пиццы. Как достаёт кружку и заваривает чай, отдав ему предпочтение в это достаточно хмурое воскресное утро. Утро последней недели ноября. Ещё немного, и действительно выпадет снег.

Совсем чуть-чуть, и наступит Рождество.

Первое за долгие годы Рождество, которое он встретит без Джулиана. Больше не будет ёлки, подарков и шоколадок. Ровно двадцать пять штук, перехваченных лентой и уложенных в коробку. Вместо того чтобы каждый день дарить по одной, они обменивались разом набором из двадцати пяти шоколадок. Разный вкус на разные дни года. Джулиан любил шоколад, Ромуальд не считал себя ценителем сладкого, потому почти все пятьдесят штук стачивали без него.

«Единственное удовольствие в жизни».

Так говорил о лакомстве Джулиан. Он любил горький и молочный, отвергая сам факт существования белого, считая его излишне приторным. Замечал, что название чисто символическое, и шоколада, как такового там вообще нет, зато другие плитки грыз с удовольствием. С начинкой из манго, с перцем, фисташками, мятой…

Он любил горячий шоколад и на Рождество неизменно пил его. В последние годы Ромуальд из солидарности тоже пил нечто безалкогольное, чтобы не поддразнивать Джулиана и не напоминать о том, что доступно одному и противопоказано другому.

Кажется, раньше он любил этот праздник и заряжался особым настроением. В детстве ждал его с нетерпением, находясь в предвкушении чудес.

И первый поцелуй случился именно в этот день, под омелой, куда его притащила одна из бывших подруг Челси. Традиция обманула, и навечно эти влюблённые вместе не остались. А Ромуальд даже не понял сначала, чего от него жаждут, до тех пор, пока девушка не взяла инициативу в свои руки и не поцеловала его первой, показав пример, что и как нужно делать.

Но это было так давно.

Появление тарелки, поставленной перед ним сестрой, заставило вынырнуть из мыслей о прошлом и вернуться в настоящее.

Ели они молча, практически ничего друг другу не говоря. Обменивались незначительными просьбами. Передать салфетку или сделать чай. Челси сделала, предложила печенье, но Ромуальд отказался.

Завести разговор на тему, что особенно его беспокоила, так и не решился. Сидел, подпирая щёку ладонью, поедал пиццу, наблюдая за нитями сыра, тянущимися от одного кусочка к другому. Вспоминал, при каких условиях они уже делили это блюдо на двоих. Тогда атмосфера над столом царила отвратительная, напряжённая, и разговор получился не из приятных. Обвинение в адрес Джулиана со стороны Челси, пожелание растолстеть от Ромуальда, отправленное сестре.

– Что-то случилось?

– А?

– Что-то случилось? – повторила вопрос Челси, отодвигая пустую тарелку.

– Всё нормально.

– Ты выглядишь задумчивым.

– В другое время отпечатка интеллекта на лице не наблюдается?

– О, – простонала Челси, воздев глаза к небу. – Только не начинай.

– Не буду. Просто…

– Что?

– Не нужно лезть мне в душу.

Челси не ответила, принявшись за свой чай.

Нить взаимопонимания разорвалась сама собой, откровенного разговора не вышло. Не сказать, что Ромуальд не доверял сестре. Однако как только он собирался рассказать об актуальных для себя переживаниях, перед глазами вставали примеры из прошлого. И Джулиан, как наиболее яркий из них. Сначала откровенная симпатия и улыбки при встрече, а потом заявления о наркоманах, срывающих постановку. Такое могло произойти и с Илайей. Неизвестно, какой недостаток обнаружили бы в его личности, но точно не стали бы затягивать с поисками, откопав моментально отрицательные стороны, хотя пока замечали только положительные качества его личности.

По той же причине Ромуальд и с остальными родственниками не советовался. Перебирая потенциальных помощников, он приходил к неутешительному выводу, что единственным советчиком может стать Леннард, но они не общались уже длительное время. Для их отношений это считалось нормой. Напомнить друг другу о своём существовании раз в полгода, потом вновь погрузиться в тотальное молчание. Кроме того, с некоторых пор советам Леннарда Ромуальд доверять отказывался, вспоминая, чем обернулась просьба немного проучить Илайю.

Ну и повествовать о собственных планах было не с руки. В разговорах они обычно не упоминали сексуальную жизнь, поскольку вкусы различались. Посоветовать что-то Леннард мог лишь в случае с женщиной, а не с мужчиной. Но с женщинами Ромуальду самому было проще, он сомневался, что за годы, проведённые в отношениях с Джулианом, окончательно растерял все навыки и позабыл, какими методами стоит обольщать представительниц слабого пола.

Даже с другими парнями ему было легче, потому что каждый из потенциальных романов представлялся чистым листом, на котором реально написать любую историю, от самой кошмарной, до самой прекрасной, от пошлой до возвышенной. Но в случае с партнёром по сцене возникало множество условностей. И лист чистым уже не был. На нём отразились события недавнего прошлого. Следы от колы, подсыхающие капли крови, пара строчек о розыгрыше, с указанием подставного диагноза, грязь из-под колёс машины. Далеко не аппетитная картинка.

Пока влюбленные пары коллекционировали сердечки, плюшевых мишек, открытки с собачками, сувениры, привезённые из совместных путешествий и засушенные цветы, вложенные между страниц книг, они собирали воспоминания иного толка. Шрамы, окровавленные салфетки, оторванную пуговицу от рубашки. Не самый романтичный набор, но другого пока в пределах досягаемости не наблюдалось. Ромуальд знал, что если бы перед ним поставили выбор об изменении истории развития отношений в подобном ключе или выдаче альтернативного варианта, он бы ухватился за вторую версию и начал всё не так топорно, и не стал заканчивать первую полноценную встречу подобными обещаниями.

Подсознание не уставало повторять, что действия Илайи могли быть лишь результатом жалости, а не естественного порыва. Но Ромуальд не хотел верить в подобную постановку вопроса. Он слышал, как Илайя затаил тогда дыхание, как неуверенно склонил голову, сомневаясь, наверное, что они действительно сейчас будут целоваться. Не представлял, как всё будет развиваться в дальнейшем. Они только-только говорили о Джулиане, а потом перекинулись на обсуждение птиц, в ходе которого признание Ромуальда получилось смазанным, произнесённым будто бы вскользь. Как игра, результат которой можно не признавать, заявив, что изначально ни на что не подписывался.

Ромуальд знал – это не игра.

Он действительно влюблён. И он хотел бы продолжения, развития, признания отношений. Он бы даже решился на повторение опыта с совместным проживанием. Не сейчас, немного позже. Когда вина перед Джулианом перестанет грызть его изнутри, эмоции утихнут. Когда он почувствует, что вновь готов к столь серьёзному шагу.

Покинув основной дом, Ромуальд отправился к себе тем же путём, которым добрался сюда. Не стал выходить в гостиную, а выскользнул через дверь чёрного хода, попутно надев на голову бейсболку. Вышагивая по тропинке, старался распутать наушники, превратившиеся в перекрученные нити, умудрившиеся неведомым образом завязаться узлом.