Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 113

Казалось, что подобную фетиш-вещь вполне реально достать в кратчайшие сроки, но Ромуальда поиски поставили в тупик. Он пылал энтузиазмом первые несколько дней. Потом понемногу начал терять терпение. Ему хотелось чего-то особенного, практически недоступного, невозможного, удивительного, поражающего с первого взгляда и не отпускающего от себя. Ему хотелось найти такой аксессуар, чтобы он полностью соответствовал характеру своего будущего владельца. Воспоминания о первой встречи первыми приходили на ум, когда Ромуальд размышлял о том, какую вещь планирует купить. Лёгкая, воздушная, но с индивидуальностью, с характером. Такая, чтобы на других не смотрелась вообще, вызывая не прилив возбуждения, а холодно отстранённую реакцию.

Перед глазами вновь появлялись те моменты, как кадры. Фотографии, отобранные придирчивым мастером. Поворот головы, светлые волосы, взметнувшиеся, подобно волне. Пристальный взгляд и длительное наблюдение, во время которого он отчаянно мысленно умолял подойти ближе, но Илайя не собирался выполнять просьбу и моментально отправляться навстречу судьбе. Или кем там Ромуальд был в его представлении?

Задуманная операция увенчалась успехом лишь на исходе четвёртой недели, когда Ромуальд успел неоднократно пожалеть о задуманном и о данном обещании. Никто не тянул его за язык, но Ромуальду отчаянно хотелось посмотреть на Илайю, когда он получит подобный подарок. Из рук в руки.

Процесс этот представлялся ему нереально забавным и не менее напряжённым, чем разговор по телефону, о котором они во время репетиций предпочитали не вспоминать. Во всяком случае, ни словом, ни делом не дали друг другу понять, насколько их обоих зацепил такой примитивный, но до сих пор действенный процесс, как секс по телефону. К тому же, на репетициях, в присутствии посторонних, разговор на эту темы было не с руки заводить. Рядом постоянно кто-то крутился и мешал. Актрисы, одна из которых, несмотря на общеизвестный факт о бисексуальности Ромуальда с большим уклоном в гомосексуальность, старательно строила ему глазки, режиссёры, Челси или отец, желавшие пронаблюдать процесс создания их детища, мистер Уэбб. От присутствия которого у Ромуальда перед глазами появлялась красная пелена ненависти, а ревность била все рекорды, стоило только композитору заговорить с Илайей, внося некоторые коррективы в его манеру исполнения и долго что-то объясняя. Ромуальд стоял на сцене или за кулисами, наблюдая, как эти двое сидят в первом ряду, пялятся в лист с текстом, и Энтони тычет туда карандашом.

Ромуальд в такие моменты не видел своего лица, но без труда мог сказать, как именно выглядит. Наверняка перекошенная от злости рожа, на которой не осталось ни капли очарования, только отторжение и пожелание провалиться, направленное в сторону Энтони. Глядя на Ромуальда в подобное время, мало кто сумел бы найти его привлекательным или сколько-нибудь очаровательным.

Большинство, наверное, шарахнулось бы в сторону, сложив пальцы крестиком, потому как сходство с представителем потустороннего мира становилось нереально сильным. Во всяком случае, тёмная аура Ромуальда окружала и следовала за ним по пятам неотрывно.

Он ловил себя на мысли, что это почти ненормально, но подходить и вырывать из рук композитора лист не рисковал, потому что прав на подобные действия не имел. Несмотря на оттепель в отношениях, совместный отдых и совместную же дрочку во время общения по телефону, он оставался для Илайи только напарником на сцене. Напарником, готовым в любой момент протянуть ему руку и предложить пойти за собой. Однако Ромуальд не торопил события. Ему не хотелось быть настойчивым, вновь обращаясь к шаблонному ухаживанию, к бесконечным признаниям в любви, засыпанию объекта симпатии цветами и приглашениями на ужин. Ему не нравилась медлительность, но и искусственно ускорять события он не торопился.

Композитор раздражал своим присутствием, но, по сути, это тоже входило в его обязанности – следить за тем, как сродняются с его музыкой исполнители и не хромают ли их навыки на обе ноги. Ромуальд старался выкладываться в полную силу, Илайя не уступал ему, тоже рвался в лидеры и для этого использовал любые методы. Он охотно прислушивался к советам, в то время как Ромуальд считал собственное мнение превыше всего и одним взглядом дал понять Энтони, что не будет выполнять его наказы.

Ему иногда хотелось ухватить композитора за ворот куртки, прижать к стене и прошипеть, чтобы тот убирался на все четыре стороны. Всё, что от него требовалось, он сделал. Свободен, пора выметаться.

Иногда Ромуальд замечал в помещении присутствие постороннего, не имеющего никакого отношения к мюзиклу. Он стоял в самом конце зала, прислонившись спиной к стене, сложив руки на груди и посматривая в сторону сидящих на первом ряду людей. Со своей позиции Ромуальд не мог в мельчайших деталях различить какие же эмоции отражены на лице этого человека. Мешал идиотский козырёк фуражки, которую рыжий, пренебрегая общепринятыми правилами приличия и поведения в обществе, в помещении не снимал.

Однажды Ромуальду довелось пересечься взглядом с этим мужчиной, и он вновь вздрогнул.

Определённо, и он, и его персональный композитор оставались теми личностями, с которыми Ромуальд не желал иметь никаких дел и при необходимости постарался держаться на расстоянии. Как минимум – вытянутой руки, как максимум – бесконечности. Второе – предпочтительнее.

Мужчина тоже смотрел на него, не отводя взгляда.

Ромуальду отчаянно хотелось подойти к нему и задать вопрос, стараясь при этом выглядеть уверенным, запихнув сомнения и страхи куда подальше.

«Неужели ты совсем не ревнуешь своего… мистера Уэбба?».

Но он ни о чём не спрашивал, потому что понимал: взгляда не выдержит, голос сохранить в нужной тональности не сумеет и предпочтёт пройти мимо, сделав вид, что вообще не разговор планировал, а к выходу направлялся. Рыжее пугало казалось ему воплощением вселенского зла, с удовольствием жрущим на завтрак котят и младенцев. И таких людей к Илайе подпускать не хотелось, пусть даже напрямую эти двое не общались, а были знакомы друг с другом лишь в качестве двух звеньев в правиле шести рукопожатий, соединённых с помощью Энтони.

Так или иначе, но Ромуальду приходилось мириться с присутствием композитора поблизости. Тони иногда поднимал голову и смотрел в сторону кулис. Ромуальд не удивился бы, узнав, что тот ощущает на себе силу уничтожающего взгляда. Иногда Энтони поворачивался в сторону выхода и смотрел на своего рыжего придурка. Ромуальд так и не удосужился узнать его имя, потому именовал исключительно такими нелестными формулировками.

Энтони о чём-то болтал с режиссёром, приветливо улыбался Челси… В такие моменты Ромуальду было наплевать на него. Злости не было и в помине, только лёгкое отторжение, сродни слабому зуду, который вполне можно перетерпеть. Когда же Энтони приближался к Илайе, всё перетекало в крайнюю степень аллергии. Стоило признать, что Ромуальд примерял на себя ипостась другого шекспировского героя.

Настоящий Отелло, а не Ромео.

Он нереально ревновал, испытывая отторжение к самой мысли, что композитор может что-то там себе придумывать, общаясь на деловые темы и делая вид, будто поглощён исключительно манерой исполнения своих виршей.

К счастью, визиты мистера Уэбба со временем становились всё реже, и вскоре из привычного круга сторонних наблюдателей Ромуальд мог лицезреть в зале только родственников или Мелиссу, бывшего менеджера Энтони. Иногда ему в голову закрадывалась странная идея, будто Энтони вместе с муженьком – или кто он там? – без особых затруднений прочли его мысли, коллективно посмеялись, оказавшись за пределами зала, и решили оставить несчастного ревнивца в состоянии покоя, не заставляя своими визитами полыхать от гнева.

Узнай он, что это действительно так, не стал бы благодарить. Однако не сомневался, что его взгляд, направленный в сторону Энтони, не остался незамеченным для рыжего, вот они и самоустранились, посчитав, что актёрам нужно создавать благоприятные условия для работы, а не раздражать их на постоянной основе.