Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 118

Он стоял перед зеркалом, когда дверь в гримёрную комнату распахнулась стремительно, и на пороге её появился Ромуальд. Вообще-то логично было предположить, что представитель семьи Эган с его замашками и поползновениями на аристократию обязательно будет настаивать на отдельном помещении для себя, но он безропотно воспринял новость об одной на двоих комнате, при этом заметив, что ему будет приятнее именно в такой компании. В помещении, лишённом сладких запахов и бабского барахла, вроде неопрятно свёрнутых чулок, лифчиков с оторванными лямками и прочего дерьма, к которому он не собирался прикасаться, чтобы освободить себе немного личного пространства. В одной комнате с парнем было проще. Тем более что партнёр по сцене ему импонировал, и такое существование на одной территории не доставляло особых неудобств. Плюсов в соседстве Ромуальд видел больше, чем минусов.

Дверь закрылась, Илайя обернулся. Он собирался спросить, как напарник себя чувствует и точно ли не нуждается в медицинской помощи, но его опередили. Не задавали вопросов, а подошли вплотную, вновь положили ладонь на затылок, как бывало уже когда-то прежде. Не тратя время на дополнительные взгляды, охи, ахи и стремительные признания в любви, склонность к которым просыпается сразу после того, как случается нечто серьёзное, Ромуальд притиснул Илайю к себе, прижался губами к его рту. Он не планировал толкать длинные проникновенные речи о том, как страшно стало после конечного осознания, не дрожал и не матерился. Его внимание оказалось направлено в сторону того, что он хотел сделать давно, но откладывал в долгий ящик. Теперь уже не было смысла затягивать с претворением желания в жизнь.

Он целовался неистово, грубо, жадно. Так, что, наверное, кто-то менее подготовленный к подобным нападкам, мог жалобно заскулить, даже запищать относительно повышенного уровня грубости практически при полном отсутствии такого фактора, как нежность. Но Илайя сам находился под воздействием адреналина, бушевавшего в крови, он поймал этот ритм и разделял его. Синхронно, как и пели на сцене, сейчас они целовались, не забывая стягивать одежду друг с друга. На секунду у Илайи в голове промелькнула мысль о том, что это сценические костюмы, с ними стоит обходиться бережнее, но она быстро вылетела и испарилась. Ромуальд снял с него галстук-бабочку и швырнул куда-то в сторону, стремительно разделался с пуговицами на жилете, переходя к рубашке. Илайя запустил ладони ему под пиджак, тоже стаскивая его с плеч, сильнее прикусывая нижнюю губу, облизывая её и толкаясь языком в приоткрытый рот.

На заднем плане вновь что-то загрохотало. Илайя сбил свободной рукой нечто со столика, но его мало интересовало, что же именно. В следующий миг раздался ещё более сильный грохот, поскольку Ромуальд решил вообще с чужими вещами не церемониться, а смахнул мешавшие ему элементы интерьера, притиснул напарника к столу, подсаживая на него, вклиниваясь между бёдер, обтянутых джинсовой тканью – за время пребывания в гримёрке Илайя успел сменить костюмные брюки. Ромуальд появился ровно в тот момент, когда Илайя собирался надеть остальные свои вещи, и теперь со всей ответственностью помогал ему раздеваться.

Они не разговаривали, больше сосредоточившись на поцелуях, практически не прекращающихся, только теперь из грубых и жадных превратившихся в более размеренные, позволяющие насладиться процессом. И действия из лихорадочных стали спокойными, но всё такими же нетерпеливыми.

Ромуальд окончательно разделался с пуговицами на рубашке, чудом умудрившись ни одну из них не оторвать с мясом, только слегка потрепать. Он всё же исполнил своё заветное желание, проведя языком по шее, остро пахнущей всё тем же «вкусным» горьковатым ароматом, пропитавшим собой все мечты, прикусил жилку, обхватил губами мочку уха, не забывая продолжать раздевать Илайю. Ладони скользнули по ремню джинсов, расстёгивая.

Кажется, в дверь сначала тихо постучали, потом повторили этот же жест, вложив в свои действия больше силы.

Ромуальд не придавал значения подобным отвлекающим и раздражающим мелочам. Он знал, что если ответит, то это будет непечатное выражение с указанием чёткого маршрута. Куда идти и насколько стремительно. Его занимало в этот момент совсем другое, и он не планировал отрываться.

Он дёрнул молнию на джинсах, едва её не сломав, не осторожно, а стремительно прошёлся ладонью по ширинке, заставив Илайю податься вперёд, прижавшись к руке, ну, или хотя бы не потеряв этого максимально близкого контакта. Осознав, что его больше никто не трогает, Илайя мстительно прикусил Ромуальду губу, вновь попадая на то же место, что цеплял ранее. Заставил Ромео зашипеть, торжествующе засмеялся, позволил стянуть с себя джинсы, сам скинул ботинки, помогая избавиться от мешающей ткани. Расстегнул брюки Ромуальда, закрыл глаза и запрокинул голову, почувствовав прикосновение ласкающих ладоней, проникающих под рубашку.

Илайя провёл рукой вдоль ряда пуговиц, выталкивая их из петель, касаясь горячей кожи, вновь ощущая, как окутывает ароматом чужого одеколона, ставшего теперь острее и ярче, чем прежде. Расстегнув все пуговицы, он скользнул ладонью ниже, цепляя край нижнего белья, резинку с каким-то чрезмерно модным логотипом, но было бы странно думать, что Ромуальд обожает дешёвку и носит только её из верности принципам.

Илайе уже доводилось не только видеть, но и в себе чувствовать этот член. А вот о том, чтобы трогать речи не шло, и он сомневался, что однажды так получится…

Получилось.

Ему в голову лезла самая разная хрень, больше походившая на цитаты, вырванные из контекста порнографических фильмов. Видимо, сказывался богатый опыт секса по телефону, которым они с Ромуальдом занимались неоднократно. Он мог бы сказать сейчас, а то и томно простонать что-то о большом, твёрдом и горячем, но предпочёл вместо этого вновь прижаться ближе и накрыть припухшие губы поцелуем, облизать их, чувствуя ответное прикосновение языка. Руку в своих волосах, пальцы, оглаживающие шею, приспускающие рубашку.

Он вспоминал собственное откровение относительно отсутствия сильного желания, направленного в сторону кого-либо и громкое заявление об асексуальности. Его нынешнее состояние прекрасно опровергало данную теорию. Ему хотелось получить разрядку, ему хотелось больше поцелуев, прикосновений, даже укусов. Чтобы Ромуальд не отрывался от него ни на секунду.

Озвученные фантазии принимали иной оборот, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Илайя представлял без труда, как Ромуальд опускается перед ним на колени, пробегается пальцами по внутренней стороне бёдер, поглаживая нежно… Ему хотелось чего-нибудь.

Уже. Сейчас. Немедленно.

– Ромео…

Ему казалось, что он сможет многое сказать, но вместо этого получился не слишком-то обращающий на себя внимание стон. Илайя обнял Ромуальда за шею одной рукой, прижался к нему непонятно в каком по счёту поцелуе, провёл языком по подбородку, погладил по скуле подушечкой большого пальца, уткнулся носом в шею, теряя остаток мозгов, дурея от этого запаха. От того, что вообще как-то так получилось, что они сейчас находятся вместе в пределах гримёрки и занимаются подобными вещами.

Илайю подозрительно мало заботила реакция окружающих, если вдруг им доведётся узнать, что происходило в этих стенах. Он ни на что не обращал внимания, потянулся и оцарапал плечо через ткань. Ромуальд прихватил зубами кожу на его плече.

Илайе казалось, что он уже на грани. Всего несколько движений ладонью, и он позорно кончит. Впрочем…

Какая разница?

Он собирался приласкать себя, но в тот же момент застонал протяжно, ощутив прикосновение руки там, где это было нереально, просто жизненно необходимо. И не только руки. Ромуальд ласкал не только его, но и себя тоже. Второй рукой он приподнял лицо Илайи за подбородок, заставив на мгновение посмотреть себе в глаза. Сам же первый моргнул, прикрывая их и приближаясь за очередным поцелуем. У него перед глазами была какая-то тёмная пелена, а атмосфера в гримёрной комнате ощущалась, как густая, вязкая субстанция. Вопреки ожиданиям не раздражающая, а приятная. Он чувствовал, как по виску стекает капля пота, покусывал губы Илайи и уже думал о том, как всё будет, когда он вручит повязку, предлагая выбирать подходящий момент для работы над ошибками прошлого.