Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 128

О столкновении с Илайей перед гостевым домом она благополучно умалчивала, не закидывая брата вопросами, не стремясь вытащить из него все подробности произошедшего, с дальнейшими попытками вызнать, почему, уехав ночью, он вернулся только около полудня. И вряд ли всё это время провёл на трассе.

Ромуальд, собственно, своё появление и не скрывал. Челси видела, как он проходит по саду в сторону своего дома, подбрасывая в ладони ключи. Потом он так до вечера и не показывался. Вероятно, отсыпался. К счастью, когда Ромуальд шёл по тропинке, Челси на кухне находилась в одиночестве, намазывала на тосты черничное варенье, попутно готовя чай для себя, кофе для мужа и какао для Флинта.

Собственно, Ромуальд сестру тоже видел, но не стал заходить в основное здание, сразу же скрывшись в своём доме, поднявшись на второй этаж и рухнув на кровать лицом вниз. Уткнулся носом в подушку и блаженно улыбнулся, вспоминая события ночи и утра. Он был доволен и счастлив.

В этот мир безграничного счастья пускать посторонних не хотелось, а в данную категорию попадали абсолютно все, даже близкие родственники. Особенно – они, раз уж после единичного разочарования Ромуальд перестал им доверять, понимая, что любое его движение, действие, выбор одежды, развлечений, пищевые пристрастия подвергаются тщательному анализу и редко получают одобрение. Если они старались влиять на его решения в таких мелочах, что говорить об отношениях? Ещё раз убеждаться в полном несовпадении взглядов и тратить время на споры было глупо, вот Ромуальд и избегал откровенных разговоров. Опять же не считал нужным тратить время на объяснения, где провёл ночь и почти половину дня, будучи молодым человеком двадцати четырёх лет от роду. Возраст, когда самостоятельность уже должна быть развита и прокачана до определённого уровня, а если до максимума, то вообще прекрасно.

В определённой мере, этот вечер и ночь, за ним последовавшая, стали окончательным переломным моментом в отношениях между Ромуальдом и Илайей. Хотя бы потому, что теперь всё было в той же самой квартире, что и в первый, не самый удачный раз. Они обошлись пока без повязки на глаза, отложив претворение в жизнь эротической фантазии для особого случая.

Теперь секс точно не был актом демонстрации отвращения.

Без насмешливо-злых слов, мерзких гримас, отчаянного стремления ударить больнее и стремительных, поспешных действий, приводящих к сомнительной ценности последствиям.

После поцелуя на улице Ромуальду казалось, что его ничто не заставит развернуться и уйти, даже если Илайя внезапно засмеётся и переведёт согласие в шутку. Но всё было серьёзнее некуда, и это понимали оба.

Люблю, шептал Ромуальд, не сомневаясь в правдивости своих слов.

Илайя отвечал ему, единым порывом выдыхая аналогичное слово, звучавшее так, что пробирало капитально. Сложно было не поверить в его искренность и хотя бы на секунду в ней усомниться.

То, что сейчас Илайя не отвечал на звонок, заставляло Ромуальда хмуриться, вспоминая аналогичную ситуацию, когда его стремление поговорить плачевно закончилось. Звонки без ответа, а после сообщение о трагическом финале.

Поймав себя на подобных мыслях, Ромуальд едва не швырнул телефон об стену, но в последний момент удержался от истеричного жеста.

Появись же, просил он мысленно, нервно покусывая нижнюю губу.

Чтобы не свихнуться окончательно, ему требовалось поговорить хотя бы пару минут. Придумывая ответные реплики, он бы не столь сильно концентрировал внимание на столь отвратительных перспективах, что лезли в голову, фактически заставляя Ромуальда примерить на себя роль местного «синего бороды».

«Глупость это, – думал он. – Ничего не случилось. Мало ли, что там могло произойти. Забыл телефон, просто не услышал… Надо было всё-таки заехать за ним».

Ромуальд посмотрел по сторонам, в надежде обнаружить в пределах досягаемости хотя бы одного официанта. Они все словно сквозь землю провалились. Видимо, устроили себе временный перекур, ну, или обслуживали дамочек, жадных до алкогольной шипучки, не уделяя должного внимания остальным гостям.

Взгляд вновь наткнулся на композитора в компании его мужика. Ромуальд подумал, что окончательно свихнулся, поскольку, пребывая в трезвом уме и при твёрдой памяти, просто не мог подойти к этим двоим. Учитывая его подсознательные страхи и нежелание сводить близкое знакомство с человеком примечательной внешности, но пока неизвестного имени, это был ещё более рискованный поступок. Но Ромуальд уже не задумывался о том, насколько шагов наперёд просчитаны его решения, он просто шёл в сторону колонны, у которой стояли эти двое. На мгновение посетила сумасшедшая мысль, что в чём-то между ними обоими и им самим проскальзывает некоторое сходство.

Они не улыбались, демонстрируя чудесную работу стоматологов, не горели особым энтузиазмом при мысли о возможности приобрести чуда современного искусства. У Энтони на лице вообще застыло мученическое выражение, какое бывает обычно у человека, долгое время прохаживающегося в тесных туфлях, натирающих мозоли. Его сопровождающий выглядел радушнее, но не намного.

– Мистер Уэбб, – произнёс Ромуальд показным тоном. – Позвольте засвидетельствовать своё почтение вашему таланту и признаться в пламенной любви к вашему творчеству.

Он с трудом удержался от того, чтобы не изобразить картинный поклон. Нервозность иногда находила странные способы для выхода. Сейчас был как раз один из таких случаев, когда ему хотелось говорить ерунду и делать глупости, чтобы немного замаскировать переживания относительно отсутствия человека, способного превратить унылый вечер в более или менее приятное событие.

– Мистер Эган? – удивленно спросил Энтони, повернувшись к нему.

– А если серьёзно? – раздался голос, который Ромуальду прежде слышать не доводилось.

Он, конечно, периодически представлял, как может разговаривать этот человек, но ни один из придуманных вариантов реальности не соответствовал. Голос оказался не отвратительным комариным писком или же басом, от которого поджилки начинают трястись. Ромуальду прежде казалось, что человек такого типа должен обладать голосом запоминающимся, независимо от того, какие именно оттенки придают ему индивидуальность. Голос оказался достаточно низким, никак не тенор, нечто среднее между баритоном и басом, со смещением в сторону первого. А ещё речь оказалась несколько отрывистой, будто бы мужчина большую часть своей жизни разговаривал на языке ином, не английском. Нет, у него не пробивался ужасающий акцент, но плавности немного не хватало.

Ромуальд вспомнил, что эти двое, по большей части, живут в Швеции, сравнил с родственным норвежским говором, коего наслушался во время пребывания в Лиллехаммере, пришёл к выводу, что это тоже – не совсем то. Больше подходила Германия, Австрия… Страны, в которых разговаривают на немецком. Обычно в такой манере говорили их уроженцы. Вероятно, одна из них была родной для этого человека.

– Серьёзно в каком плане? – спросил Ромуальд, окончательно справившись с анализом тембра своего собеседника.

Тот усмехнулся.

– Ирония относительно пламенной любви к творчеству и поклонения таланту вышла довольно убедительной. Но было бы интересно узнать истинную причину вашего появления в нашем скромном обществе, – пояснил он. – Насколько мне известно, уж кто-кто, а вы не являетесь поклонником тех вещей, которые создаёт Энтони.

– Вас сложно обмануть, – хмыкнул Ромуальд, удивляясь, как господин композитор сдерживается.

Он бы уже на стадии той самой иронии не удержался и послал неугодного собеседника на все четыре стороны.

– Не такая уж это загадка, – заверил его Энтони, поднося бокал к губам. – Вы никогда не были поклонником моего творчества, мистер Эган.

– Не был.

– Тогда почему подошли к нам?

– Потому что только в этой компании я могу не растягивать рот в притворной улыбке и говорить, какая восхитительная организация вечера, сколько здесь прекрасных людей собралось, и как я жажду начала аукциона, чтобы прихватить себе парочку-другую бесценных экспонатов, – усмехнулся Ромуальд. – Вы мне кажетесь честнее остальных, и в данный момент я отчаянно нуждаюсь в собеседнике, потому из всех зол выбираю меньшее.