Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 131

– Ну, почему, не поверю? Легко поверю. Поехали?

– И поскорее.

========== 35. ==========

Soundtrack: Lord of the Lost - Never let you go (feat Ulrike Goldmann of Blutengel)

Спустя неделю вынужденного перерыва, репетиции возобновились. Актёры вновь приступили к работе, максимально выкладываясь на сцене, стараясь наверстать упущенное и не ударить в грязь лицом во время премьеры, чьё время стремительно приближалось.

Казалось бы, месяц – внушительный промежуток, но при детальном анализе становилось ясно, что это – всего ничего. Каких-то тридцать дней, а потом занавес поднимется, зрители займут места в зале, а «Эган Медиа-групп» с гордостью представит им своё новое творение

Новые лица, новые имена. Риск, притом немалый.

Единственный, с кем публика более или менее близко знакома – Ромуальд, остальным предстоит добиться признания со стороны или кануть в небытие. Впрочем, Ромуальда это тоже касалось, не в меньшей степени. Ему предстояло доказывать свою состоятельность, как актёра сильнее, чем его коллегам. Они пока были искателями счастья, чья карьера может пойти в гору, если постановка окажется удачной и коммерчески выгодной, он был просто сыном своего отца, братом своей сестры…

Он был Эганом, а потому актёрский талант и вокальные данные Ромуальда ставились под сомнение чаще остальных.

Его нежелание во время пресс-конференции превращаться в цирковую собачку, выполняющую команды разной степени сложности, одна из которых звучала стандартно: «Голос», наложило определённый отпечаток на отношение со стороны прессы. Они обсуждали его реальные возможности, иногда выдвигали теории, что петь за Ромуальда будет кто-то другой, ему останется только открывать рот и двигаться, стараясь попадать в ритм, ведь на сцену дублёра никто не пустит. Пресса авторитетно заявляла: для того, чтобы прославиться, достаточно родиться в семье, имеющей определённый вес в обществе, но чтобы завоевать любовь и почитание со стороны зрителей, нужно во время пребывания на сцене выкладываться максимально, не перекладывая ответственность на остальных членов состава.

Ромуальд эти статьи не читал, предпочитая отшвыривать газеты сразу после ознакомления с заголовками. Прессу ему, по доброте душевной, подсовывали заботливые родственники. Чаще, конечно, отец, не устававший повторять, что Ромуальд должен оправдать надежды, на него возложенные. В такие моменты тянуло сказать, что живут они в свободной стране, и никто никому ничего не должен, но Ромуальд предпочитал играть перед отцом привычную роль. Жизнерадостный, не слишком обременённый размышлениями и тяготами жизни идиот.

После подобных наставлений хотелось привнести в премьеру несколько собственных штрихов, не предусмотренных сценарием. Например, выйти на сцену в смирительной рубашке, да так всё представление и провести назло родителю, но Ромуальд был уверен, что его триумф, если такому суждено случиться, станет для отца большей неожиданностью, нежели дурацкая выходка. На это ставку и делал, усиленно работая над своей ролью, получая похвалы от режиссёра и представляя, как вытянется лицо Эйдена, когда он поймёт – сын не бездарен, оказывается. Какая неожиданность!

Мать, несомненно, последует примеру отца, поскольку тоже не упускала возможности заметить, что сам по себе Ромуальд мало что умеет. И пение его обязательно потеряется на фоне остальных исполнителей, и хореографические номера будут хромать на обе ноги. Никакой грации, пластики и умения вживаться в роль.

Бездарное бревно.

Естественно, что вслух подобная характеристика не произносилась, но периодически Ромуальд ловил себя на мысли, что жаждет оказаться вдали от семьи и больше никогда их не видеть, не пересекаясь даже на праздниках. Именно поэтому в свободное от репетиций время он занимался поиском нового жилья. Несмотря на то, что гостевой дом он обустраивал по собственному вкусу и даже любил отдельные составляющие интерьера, осознание, что где-то поблизости находятся родственники, сводило к минимуму все приятные ощущения.

Ромуальд задыхался рядом с родителями.

Сестра, её муж и племянник не угнетали. Но и в режиме нон-стоп с ними пересекаться не хотелось. Челси умудрялась мирно сосуществовать на одной территории со старшим поколением, и ей это нравилось. Ромуальд же отчаянно нуждался в собственном уголке, где никто из родителей его не будет доставать, не начнёт вновь напоминать о надеждах – оправданных и разбитых, – о деньгах, которые нужно зарабатывать постоянно, не останавливаясь ни на секунду. Ему хотелось оградиться от них плотным занавесом, вроде того, что наличествовал в театре, распрощаться с мюзиклом, предварительно доказав, что попал в основной состав не только благодаря фамилии, а потом начав всё сначала и добившись успеха в выбранном направлении. Сейчас Ромуальд уже точно знал, чего хочет и как планирует поступать в дальнейшем.

Сомнений не осталось, если только чуть-чуть.

Разрываясь между работой и поисками нового жилья, об отношениях Ромуальд тоже не забывал. Плотный график репетиций способствовал постоянным встречам, и, хотя, по большей части, общение на сцене проходило между героями, а не самими исполнителями, этого было достаточно, чтобы не потеряться на долгое время. И не устраивать бессмысленные сцены ревности, сопровождаемые заявлениями о том, что отношения изжили себя, если даже пары минут на звонки или сообщения не находится.

Ромуальд неоднократно слышал о том, что служебные романы – зло, а потому избегать их нужно, как огня. Но пример собственных отношений убеждал его в правдивости обратного утверждения. И вообще-то подтверждал теорию, что нет такого правила, в которое вписались бы абсолютно все без исключения люди. Для кого-то естественным было воздерживаться от отношений на работе, у Ромуальда всё складывалось идеально. Он чувствовал, что эти отношения увлекают его всё сильнее, не напоминая вязкое болото, наступив однажды в которое, понимаешь, что увяз, а потом, стараясь отделаться, только сильнее ситуацию усугубляешь.

В его представлении эти отношения были тёплым ветром, которому хотелось подставить лицо и наслаждаться.

Отношения, зародившиеся столь странным способом, но внезапно оказавшиеся тем, что он искал долгое время.

Кстати говоря, вопрос, заданный Ромуальдом, пока оставался без ответа. Илайя говорил, что определится в ближайшее время, но не торопился вносить определённость в сложившуюся ситуацию. Ромуальд, как и обещал, никого не торопил и не собирался давить на Илайю, желая получить однозначный ответ. Он не сомневался, что забывчивостью там не пахнет. Илайя помнит обо всём, но старательно взвешивает все «за» и «против», попутно анализируя, насколько обоснованным будет этот шаг, сумеют ли они ужиться на одной территории, да стоит ли так рисковать, если, собственно, отношения их длятся не более трёх месяцев. Иногда Ромуальда посещала мысль, что в момент озвучивания подобных перспектив он свихнулся. Однако мысль о том, чтобы предложение отменить, казалась ещё более нелепой.

Он отдавал себе отчёт в том, что ему этого хочется. На самом деле. И на постоянной основе, а не сегодня – да, завтра – нет.

Быть может, в этом плане его действительно сложно было назвать гениальным стратегом. Это его родственники руководствовались методами, призывающими семь раз отмерять перед тем, как руки схватятся за ножницы. Он же зачастую делал всё спонтанно, но не имел привычки сожалеть о содеянном. Если только в отдельных случаях, но относились эти сожаления не к предложению о переезде, а к некоторым поступкам прежних дней.

Ромуальд не имел привычки постоянно останавливаться и оглядываться назад, вспоминая, что тогда сделал, и расписывая в красках, как могли сложиться события, если бы он выбрал иной вариант действий, отметая выбранный изначально. Он придерживался позиции, гласившей, что прошлое изменить нереально, нужно действовать в настоящем, потому что именно сейчас у него есть возможность внести коррективы, не тратя время на посыпание головы пеплом. Позиция страдания на пустом месте, основанная на стремлении пожалеть себя, раздражала. Прибегнуть к ней было проще всего, а Ромуальд не искал лёгких путей.