Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 134

На память о Джулиане осталась тихая светлая грусть.

Ромуальд улыбнулся.

Быть может, кто-то, узнав правду, обвинит его в чёрствости и равнодушии, но он вряд ли станет оправдываться перед незнакомыми людьми, чьё мнение ничего в его системе ценностей не значит. Он знает, что испытывал прежде, не сомневается в нынешних чувствах и впервые за долгое время ощущает себя живым, счастливым и готовым к совершению подвигов. Он вновь начинает ставить перед собой цели, продумывает варианты продвижения вперёд и понимает, что способен не только на это.

Он способен вообще на всё.

Осуществить мечты, открыть глаза и начать жить, наслаждаясь отношениями с человеком, которого любит до умопомрачения и готов биться за их общее «мы», если понадобится. С родителями, коллегами, не понимающими откровенного посыла, журналистами, общественностью.

Он больше не является человеком в футляре.

Стены, которыми он отгораживался от окружающего мира, рушатся.

Он рушит их вместе с Илайей, чтобы заново построить что-то новое. Новое и прекрасное.

========== 36. ==========

Soundtrack: Tokio Hotel - Feel it all; Amaranthe - Amaranthine

В последнее время для Ромуальда стало нормой – игнорировать родной дом, оставаясь ночевать за его пределами. Если старшее поколение было чем-то недовольно, открыто они это не демонстрировали, понимая, какая ответная реакция их ожидает в перспективе. Ромуальд давно вышел из того возраста, когда родители контролируют каждый шаг, а перед свиданием обязательно вгоняют чадо в краску, напоминая о необходимости контрацепции, дабы избежать неприятных последствий, выраженных в беременности и сомнительных поправках, внесённых в иммунитет, если речь о пассии женского пола. Либо только венерических заболеваний, если выбор остановился на мужчине.

Ромуальд в подобных лекциях не нуждался, поскольку сам мог кого угодно просветить, расписав в красках плюсы и минусы. Он придерживался политики невмешательства, свою точку зрения никому не навязывал, не размахивал перед лицом родителей и сестры манифестом о собственной независимости, предпочитал вообще в разговорах с ними подобные темы не поднимать. Тем более, выбор будущего жилья был уже не столь сложным, как прежде. Перебрав многочисленные варианты, Ромуальд хладнокровно отсёк всё, что показалось ему недостаточно интересным, круг сузился основательно. Единственное, что продолжало удерживать его от решительного поступка, так это молчание Илайи. Последнее слово по праву принадлежало ему, окончательный выбор жилья Ромуальд доверил ему. Но пока ещё этого Илайе не говорил, посчитав, что повторит предложение о совместном проживании сразу после премьеры.

Поскольку ждать её оставалось каких-то пару дней… Он ждал гораздо дольше, сумеет подождать и теперь. Торопить события – последнее дело.

К тому же, Ромуальд прекрасно помнил, какими вопросами задаётся Илайя, какие предрассудки обитают в его голове. От них следовало избавиться, уничтожив по одному. Сделать это так, чтобы не осталось ни единой зацепки, способной вновь заставить сомнения расцвести пышным цветом.

Очередное утро Ромуальд встретил в чужой квартире. После того, как реальность постепенно начала просачиваться сквозь тонкую пелену сна, всё ещё не желавшего сдавать позиции, глупо было пытаться удерживать его при себе.

Ромуальд открыл глаза и улыбнулся, увидев перед лицом русые волосы. Илайя всё ещё продолжал спать, уткнувшись носом в подушку, обняв её. Его дыхание было ровным, едва различимым. Здесь же, на подушке лежала повязка, сорванная вчера с Илайи в момент, когда он, запрокинув голову, отчаянно вцепился пальцами в простыню и застонал громче обычного.

Ромуальд с самого начала знал, что его это заведёт.

Он знал, что это заведёт их обоих.

И не ошибся.

Его волновала не только сама картинка, настойчиво возникавшая в мыслях, но и процесс. То, как Илайя протянул ему эту повязку, улыбаясь хитро и соблазнительно, как отвёл от лица прядь, запустив ладонь в волосы, прикрыл глаза и затаил дыхание, почувствовав, что к нему приближается другой человек. Он не говорил ни слова, а в воздухе повисло напряжение. Не животный, неконтролируемый страх, а предвкушение, смешанное с небольшой долей опасения.

– Доверься мне, – шепнул Ромуальд, остановившись за спиной Илайи, натягивая кружевную ленту в ладонях, чтобы потом приложить её к глазам, лишая возможности видеть, и заставляя полностью полагаться на другого человека.

Передавая в его руки бесконечную власть и признавая собственную беспомощность. Подчиниться, позволить руководить своими действиями. Это всё равно, что идти по узкой тропе, держась за руки, но не опасаться падения. Знать, что напарник не столкнёт вниз, а вытащит наверх, если появится такая необходимость.

Вручив повязку из рук в руки, Илайя фактически признал, что готов на подобную прогулку по самому краю. И Ромуальд с готовностью принял из его рук предложенную вещь, чтобы, спустя несколько минут, применить её на практике.

Илайя выдохнул, облизал губы, не намеренно пошло, вновь и вновь смачивая их слюной, а потом ещё и язык демонстрируя, а осторожно, почти невинно.

Почти.

Ромуальд старался не растрачивать внимание попусту. Он не смотрел по сторонам, всё-таки отмечая, что они вновь находятся в том самом коридоре, откуда начиналась история с дракой и первым сомнительной ценности сексом, а для кого-то вообще – первым опытом. Он старался отделаться от ощущений того дня.

Надо сказать – получалось отлично. Споро и без особых промедлений.

В голове промелькнула мысль, что Аркетт и, правда, ему доверяет, если решился на подобное.

Сложно довериться тому, кто пытался переехать тебя, озаботился нападением, а потом пришёл домой, устроил скандал, обвинил во всех смертных грехах и потребовал невозможного.

Сложно поворачиваться спиной и позволять закрывать себе глаза тому, кто вполне мог тебя придушить.

Но если уж на то пошло, если постоянно оглядываться на подобные условности, то доверять вообще никому не будешь, проводя свои дни в страхах и опасениях за… Да за многое.

Ромуальд знал, что не причинит вреда. В его планах это не значилось.

Он рассчитывал исключительно на обоюдное удовольствие.

Острое, на грани. По большей части, именно за счёт эмоциональной составляющей.

Он отмечал мельчайшие перемены. Не мог позволить себе упустить из вида хоть что-нибудь. Ему хотелось узнать больше о чужих реакциях, любимых словах, привычках. Ему хотелось стать частью этой жизни, впитать в себя как можно больше неотъемлемых её составляющих. Его влюблённость зашкаливала, била все прежние показатели, доказывая раз за разом, что является не кратковременным помешательством, поверхностным и легкозаменяемым. Напротив, оно вышло глубоким и с каждым днём оставляло Ромуальду всё меньше шансов на спасение. Только он не хотел спасаться, потому что не считал перспективу отношений чем-то опасным. Ему нравилось.

– Доверяю, – выдохнул Илайя, окончательно круша последние барьеры и уничтожая сомнения.

Всего одно слово, способное изменить многое, перевернув жизнь, поставив всё с ног на голову, убив страхи, не дающие покоя в былое время.

Лента легко скользнула по лицу. Ромуальд приноравливался, Илайя прикоснулся к приятной текстуре, зацепив её пальцем. Повязка скользнула по щеке, по переносице. Илайя втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Губы он больше не облизывал, только стоял, ожидая, когда окончательно окажется в своеобразном подчинении. Когда будет только следовать за Ромуальдом, доверяясь его действиям, не пытаясь самостоятельно руководить.

Это казалось ему забавным прежде.

Это казалось ему эротичным.

Теперь это было не забавно и не эротично. Теперь это стало для него реальностью, затягивающей, тёмной, обволакивающей, но вместе с тем искрящейся. Ему нравилась такая игра, пусть даже она не была их персональной находкой, а практиковалась прежде многими до них. И после них тоже будет практиковаться неоднократно. Его не волновали чужие ощущения. Он полностью сосредоточился на своих, позволяя Ромуальду проводить всё по его сценарию, расставлять акценты, устанавливать порядок действий, играть, забавляться, но не ради насмешки, а чтобы эта игра подстегнула обоих, заставив кровь по венам побежать быстрее.