Bittersweet (СИ) - Лоренс Тильда - Страница 191

Иногда Илайя думал, что у старшего поколения семьи Эган есть шанс сохранить брак, если Прим решит крутить Эйденом по полной программе, не усмирив свои аппетиты. Но на сто процентов ни за что поручиться не мог.

– Потому что – что? – спросил Ромуальд, прижимая его руки к кровати, моментально пресекая любую возможность пошевелить конечностями и вновь перехватить инициативу в свои руки.

– Я намерен выиграть это противостояние, – пояснил Илайя.

– Попробуй.

– Попробую. Только борьба должна быть честной. Не ограничивай меня в средствах.

Илайя засмеялся, чуть запрокидывая голову. Он нарочно прикрыл глаза, чтобы Ромуальд не видел смешинок, что там наверняка плясали. Он постарался вырваться из захвата и удовлетворённо хмыкнул, осознав, что его больше никто не удерживает, позволив действительно использовать все возможности, а не начиная игру без правил, заранее расставляющую приоритеты и обозначающую личность потенциального победителя.

Илайя запустил одну ладонь Ромуальду в волосы, второй рукой обнял за шею и потянулся за поцелуем. Прижался на секунду, отстранился, облизал губы, чтобы уже, спустя мгновение, вновь прикоснуться к ним, только теперь не столь стремительно, порывисто и кратковременно, а предельно нежно, тягуче, практически смакуя каждую секунду совершённого действа.

Никакого ограничения в выборе методов, никаких попыток пресечь его действия, перехватив инициативу, со стороны Ромуальда не следовало. Он как будто насмехался, заранее предрекая победу себе, понимая, что имеет намного больше шансов на неё, а потому позволял Илайе развлекаться, давая определённую фору.

Помечтай о том, чтобы вырваться вперёд, а потом не успеешь рта открыть, как уже останешься в проигрыше и ничего не узнаешь до наступления нового дня. Ничего-ничего. Вообще.

Такая игра только сильнее подстёгивала и раззадоривала, пробуждая азарт. Вместе с тем, она абсолютно не позволяла расслабиться, заставляя постоянно размышлять над тем, как может повести себя Ромуальд в тот или иной момент, какие козыри припасены у него в рукаве. Может, он с самого начала собрался пойти на уступки, позволив любовнику одержать победу, а сопротивления, как такового, не планирует вообще.

Ромуальд это напряжение ощущал прекрасно. Оно его немного веселило, поскольку являлось именно тем фактором-препятствием, который способен сбить Илайю с толку, заставив сосредоточиться на поисках подвоха, а потом так стремительно потеряться в ощущениях, что сам расскажет больше, чем ожидает от любовника. Хотя, вряд ли у него в мыслях сейчас выстроился стройный ряд секретов, коими хочется поделиться мгновенно, без промедления, обменяв одну информацию на другую.

– Расслабься, – прошептал Ромуальд томно, выдохнув в основание шеи и проведя кончиком языка от этого места, согретого дыханием, до подбородка. – Ты такой напряжённый сейчас.

Илайя сжал губу зубами, словно надеялся причинить себе боль, сохранить способность размышлять здраво любыми способами. Но голос персонального змея-искусителя звучал настолько соблазнительно, что не было никаких сил ему сопротивляться и концентрировать внимание сильнее, чем прежде. Ему отчаянно хотелось последовать озвученной просьбе, расслабиться и получить порцию своего опьяняющего удовольствия, не оглядываясь на глупые условия, которые сам же выдвинул, думая, что сумеет оказать сопротивление. Думая, что действительно одержит победу в шуточном противостоянии, где даже приз, как таковой, может оказаться ценным, а может и пустышкой. Второе вероятнее, конечно, но Ромуальд сумел своим нежеланием говорить начистоту пробудить интерес к такой ерунде. Как всегда. Как…

Илайя тонул в этом голосе, обволакивающем его со всех сторон, будто бабочку в коконе. Голос, подавляющий волю, отнимающий желание сопротивляться. Неудивительно, что при таком раскладе родственники решили, что место Ромуальду именно на сцене. Лучшего применения его вокальным данным было просто не придумать, хотя, если задуматься, то именно такие его оттенки, такие нотки и такой шёпот предназначался одному человеку, а не всей толпе. Повод для гордости практически.

Илайя мог бы задрать нос и действительно возгордиться, если бы сейчас вообще мог уследить за направлением своих мыслей. Если бы понимал, о чём думает, поскольку мысли пробегали в голове стремительным потоком, сменяя одна другую. Так по цепочке – постоянно.

И, кажется, о споре, как таковом, он уже не думал.

«Ромуальд, что ты со мной делаешь?» – хотелось спросить, но он понимал, что сейчас даже пару слов между собой связать не сумеет, кроме того, при сложившихся обстоятельствах вопрос прозвучит крайне двусмысленно.

А что, собственно, делает?

Многое, попутно упиваясь произведённым эффектом и тем, как на него реагируют, окончательно отделавшись от мыслей о секрете, связанном с церемонией вручения премии. Кому она нужна? Разве что некоторым персонам, вроде Примроуз, которые спят и видят себя мировыми звёздами с миллионом наград и восторженных откликов в сети, при этом не думая, что сеть сама по себе ничего не значит, это практически безликое пространство, в котором зачастую сложно понять истинные настроения людей, а безнаказанность делает своё дело. Прим, кажется, готова была за получение награды не только тело продать, но и душу, позабыв о том, что душа у неё всего одна, а риск продешевить настолько велик, что лучше в подобный аукцион не ввязываться. Впрочем, она могла придерживаться иной точки зрения.

Осуждать её не хотелось, да и думать о ней тоже.

Прохладный воздух скользнул по обнажённой коже, отрезвляя немного. Илайя окончательно оторвался от действительности, иными словами нереально было объяснить, почему он не придал значения моментам, когда его избавили от одежды. Равно как и упустил из вида те моменты, во время которых Ромуальд сам успел раздеться, и теперь между ними не было никакой преграды в виде нескольких слоёв ткани, только тёплая кожа под пальцами, горячее дыхание на губах, неизменно переходившее в прикосновения, влажные поцелуи, которым не было конца. Скольжение ладоней по телу, всюду и везде, окончательно отброшенное в сторону смущение, которого, кажется, не должно было оставаться в их отношениях, но почему-то проскальзывающее время от времени. И собственный голос, звучащий крайне необычно, непривычно и не так, как в любое другое время, за пределами спальни, за пределами постели. Он доносился будто через слой ваты, потому и был настолько приглушённым, просящим, с умоляющими интонациями. Продолжать вести себя, словно ничего не происходит, уже оказалось нереально. Это и прежде было невозможно, но мелькали проблески, пытавшиеся убедить в обратном. Теперь Илайя совершенно точно готов признать собственное поражение в пари. В споре, заключённом ради шутки, проигранном, но не разочаровавшем результатом, полученным в ходе эксперимента.

– Давай же, – прошептал Илайя.

Он собирался продолжить фразу, но вместе с тем понимал, что щеки моментально порозовеют, как только с губ сорвётся всего два слова. Почему-то во время секса по телефону это его нисколько не смущало, более того, возбуждало нереально, но, находясь рядом с Ромуальдом, он моментально забывал о даре красноречия, коим, в принципе, обделён не был.

Наверное, ещё один из талантов мистера Эгана-младшего.

Ромуальд над ним издевался, ничем иным нельзя было объяснить его поведение. Этот пристальный взгляд, прикосновение кончика языка, скользнувшего по губам, размеренный и немного ленивый тон:

– Что именно?

– Тебе обязательно меня смущать?

– Само собой.

Ромуальд осторожно прикоснулся ладонью к щеке Илайи, погладив, улыбнулся соблазнительно и… широко распахнул глаза в удивлении, поняв, что его перехитрили. Вместо того чтобы дышать, уподобившись загнанному скакуну, томно и мягко ластиться к ласкающей руке, шептать еле различимо единственную просьбу, будто поставленную на повтор, Илайя решил перехватить инициативу. Он улыбнулся, чуть приподняв уголки губ, отчего выражение лица получилось не радушным, а достаточно хитрым и как будто немного лисьим.