Иные миры: Королева безумия (СИ) - Белов А. А. - Страница 21

Я похолодел. Наставник проник в самую глубину моей души. Я понял, что он давно уже замыслил этот ужасный спектакль, и просто играл со мной, как сытый кот с мышью.

—    Ну, Ратибор?

—    Меня зовут Александр!

—    Тебя зовут Ратибор. И ты это знаешь. Ну что, Ратибор, сыграешь со мной?

Окружили. Обложили со всех сторон, и нет выхода, и трепещет сердце, и отчаянье заливает душу ледяным сиропом.

—    Ты согласен?

Он всё знает, он проникает в самую душу, этот коварный хитрец, называющий себя Наставником. Это его нынешнее имя. А раньше его звали иначе. Древние египтяне называли его Осирис, первые христиане — Вельзевул. Арабы зовут его Иблис, а индийцы Шива. Но истинного его имени не знает никто. Это имя настолько ужасно, что стоит его произнести, как мир рухнет, взорвётся, разлетится на звенящие ледяные осколки. Это самое могучее Слово, и самое страшное. Он проводит рукой по столу, и я слышу как крошится лёд под алмазным когтем.

—    Так что же, Ратибор?

Я облизываю пересохшие губы:

—    Какова будет ставка в игре?

Я чувствую, как он доволен. Я сдался, я принял его условия. Он опять победил. Он снова смеётся, на этот раз мягче — будто осыпает колючим снегом:

—    Какая ставка?.. Скажу, Ратибор, обязательно скажу. Но сначала — ты. Какова твоя ставка? Что ты поставишь на кон?

Он специально сказал это. Он знает, как ударить побольнее и не упустит случая этим воспользоваться. Он щурится и рассыпает вокруг сияющие льдинки:

—    Итак, Ратибор?..

И я вынужден мучительно прошептать:

—    Я... Я ставлю свою дочь...

Он доволен. Он хохочет, вздымая снежные вихри:

—    Браво, Ратибор, браво! А я...

И ждёт. Он ждёт, чтобы я сам назвал цену, чтобы сказал, во что ценю свою дочь, сколько стоит мой ребенок, плоть и кровь моя, моё главное сокровище, он хочет, чтобы я оценил её, как товар, как какую-нибудь вещь из лавки. И когда всё во мне вскипает и я готов вскочить и вцепиться ему в глотку, он угадывает это мгновение и выстреливает в меня страшными словами:

—    А я поставлю твой разум!

В первую секунду смысл его слов не доходит до меня, и вдруг передо мной возникает лицо Альберта. Мёртвое, пустое, глаза безумные, и тонкая ниточка слюны тянется изо рта. Я вздрагиваю, и в этот момент вдруг понимаю, что это не Альберт вовсе, а я, я сам — безумец, потерявший человеческий облик, пустая кукла, оболочка, набитая снегом. Снег хрустит, колышется, я слышу его скрип в голове, и кроме этого скрипа нет ничего — ни мыслей, ни чувств, ни желаний. Я понимаю, что он снова перехитрил меня, что это снежное безумие стократ страшнее смерти, и в отчаянье я кричу:

—    Не-е-е-т!!!

Он доволен. Бескровные пальцы шевелятся как змеи, оплетая, опутывая со всех сторон. Перекрыли воздух, я задыхаюсь, хватая липкую холодную морось широко открытым ртом, и грудь мою раздирает хрипом:

—    Не-е-е-т!!!

Он ухмыляется и белые змеи разом разжимают хватку. Я падаю на стул, и хриплю, и давлюсь, и не могу отдышаться. Силы покидают меня, я чувствую себя ужасно вялым, как будто из меня выпустили воздух, и нет сил поднять руку и сказать хотя бы слово.

А он скалится, довольный:

—    Вот и прекрасно, Ратибор. Отлично. Поздравляю! Будет замечательная игра!

Через мгновение на столе появляется колода. Я смотрю, как она тасуется сама собою, вися в воздухе, и в мелькании узоров мне чудится какое-то зловещее предзнаменование: скелет, череп, кости, могильный холм... Я хочу прекратить это бешеное мельканье, но не в силах пошевелиться, и могу только смотреть, как колода веером раскидывается по столу, потом мгновенно складывается обратно, исчезает и снова появляется в руке у Наставника.

На зеленом сукне передо мной - три карты. Сердце останавливается, замирает, ледяной холод разливается по телу, и я понимаю, что в этих картах моя судьба, и судьба моей дочери. Игра сделана, и ничего нельзя изменить.

Он щурится, довольный собой, протягивает руку, и острым когтем подцепляет первую карту. Я вижу, как зеленое сукно там, где он коснулся его, мгновенно покрывается инеем, расходится трещинками, как хрустит, звеня, будто стеклянная, карта, вся в белой изморози. Карта ложится картинкой вверх, но ничего не видно, карта сплошь покрыта инеем. Я провожу по ней горячей ладонью, ощущая леденящий космический холод, отвожу руку и вижу картинку.

Восьмерка пик.

Болезни. Печаль. Горе.

Наставник доволен. Он ухмыляется и белым когтем указывает на вторую карту. Я переворачиваю её, и на зеленое сукно ложится пиковая десятка.

Утрата. Обман. Несчастье.

Осталась третья карта. Последняя. Это моя последняя надежда, последняя соломинка; я верю, я знаю - на третьей карте мне повезет. Это будет моя карта, моя удача, я верну свою дочь, свою Веронику, и никогда не буду безумным!

Дрожащей рукой я беру карту и переворачиваю её.

Туз пик.

Смерть.

Чудовищный, всепоглощающий хохот врезается в уши, всё вокруг вращается в бешеной карусели, свет и тени сливаются в одну серую полосу, потом раздается адский грохот, и на меня наваливается глухая беспросветная тьма.

***

Я очнулся в наблюдательной палате. Это случилось на третий день после игры с Наставником.

Больница. Январь.

Наблюдательная палата. И снова надо начинать всё сначала.

Снова липкий тревожный сон и невнятное бодрствование, снова негаснущий свет желтых шаров под потолком, снова пустота и одиночество.

И тут, как молния среди туч, появилась эта женщина. Сестра-хозяйка. Анна Никитична.

Уже немолодая, но удивительно привлекательная, она гордо и уверенно шагала по коридору, и под её властным взглядом санитары жались к стене, как испуганные мыши.

Проходя мимо моей палаты, она повернула голову. Наши взгляды встретились, и меня будто обожгло изнутри, и яркая звезда вспыхнула в моем мозгу. Я увидел, что под коркой равнодушия и самоуверенности, которую она напустила на себя, чтобы скрыть свою незащищённость, прячется удивительно тонкая душа, подлинная жемчужина, сокровище, каких на свете почти не бывает.

Я понял, что отныне буду принадлежать ей, этой загадочной женщине. Она будет моей повелительницей и королевой моих миров. Я понял, в чём была моя ошибка во вселенной Всесильных Слов. Я был один. Я не создал свою половинку. В моем раю не было Евы. Если бы там, во Вселенной Всесильных Слов рядом со мной была моя королева, ничего подобного со мной не произошло бы. И не было бы ужаса всех последующих дней, и мне не пришлось бы так страдать. Мы жили бы счастливо втроем — я, она и Вероника, моя доченька, мы были бы самой лучшей на свете семьей. Я построил бы им замечательные миры. Для моей королевы я бы создал жемчужные побережья и сказочные лагуны. Для любимой доченьки — тенистые леса и просторные луга, где можно было бы бегать и играть с оленями и жеребятами. А себе я сотворил бы тихий прохладный грот, и повесил в нём гамак, и качался бы жарким полуднем, попыхивая трубочкой и усмехаясь в усы. Как было бы замечательно жить там всем вместе!

Ещё не всё потеряно. Я заберу её с собой, во Вселенную Всесильных Слов. И мы снова начнём с нуля, с чистого листа.

И вдруг что-то как будто щелкнуло в моей голове и я увидел ужасную картину.

Передо мной был огромный цех. В гигантском помещении громоздились какие-то странные станки, конвейеры, краны и вагонетки. Вдалеке мерцала раскаленным зевом огромная плавильная печь.

Весь цех находился в непрерывном движении. Под высоченным потолком непрерывно двигались по рельсам какие-то жуткие конструкции, увешанные металлическими крюками. Катились вагонетки, доверху набитые тёмными шарами. С грохотом крутились огромные станки, грохотали лебедки, пронзительно выла циркулярная пила.

Но самое страшное было не это.

В цехе было полно детей. Тысяч десять, не меньше. Они медленно двигались по направлению к печи. Тут были совсем маленькие, не старше года, с трудом ковылявшие на слабеньких ножках; были постарше, прижимавшие к груди плюшевого мишку или пластмассовый автомобильчик, были дети школьного возраста, с глазами печальными, недетскими. И вся эта толпа в каком-то ужасном оцепенении покорно шла прямо к нестерпимому жару печи, и исчезала в огненной пасти.