Всерьез (ЛП) - Холл Алексис - Страница 6

Окружающему миру в углу зрения как будто подкрутили яркость, словно я конверт, и меня разрезают, и мне так хорошо, так охерительно хорошо, что я совсем теряю контроль над собственным ртом. И слова, что выпадают из него, вообще мало похожи на нормальные слова — просто такие рваные охающие штучки, что я тут разбрасываю.

— Я этот вечер запомню на, блин, всю мою, на хер, жизнь. Он теперь будет со мной до смерти. Господи. — Моя ладонь сжимается, а вместе с ней и удовольствие, которое прямо ввинчивается в тело… почти-почти-почти… — Чтоб тебя.

А его глаза, его невероятные и, вашу ж мать, волшебные глаза, все так же пристально смотрят. Потому что я ему велел смотреть на меня. Хоть он весь трясется — нет, реально трясется, как будто я держу его член, а не свой. И пот блестит у него на теле и собирается в капельки на кончиках волос, стекая на кожу, словно он надел драгоценности из всех тех слез, что я хочу заставить его выплакать.

— И с тобой этот вечер останется, потому что… потому что… ты тоже этого хочешь.

Я ничего не жду, но секунду спустя он кивает и снова краснеет, и его румянец — это самая охрененно трогательная вещь, что я вообще видел. Во мне как будто сто метров роста теперь. Я словно король.

Потому что это больше не просто физиология. Не просто человек, вставший на колени. И я вдруг понимаю, что верно тогда почувствовал в клубе: ему этого нутром хочется, и он прямо спинным мозгом ощущает, как оно правильно. Мы одинаковые.

И р-раз — мой член лихорадочно дергается, как будто прошибленный током, и кончает прямо на него. Я пытаюсь как-то контролировать направление струи, но меня хватает только на то, чтобы не рухнуть рядом с ним на подкосившихся ногах. Сперма стекает ему на грудь, падает поперек горла, на подбородок и щеку. Я бы даже, может, гордился собой за такое достойное любой порнухи количество, если б вообще мог о чем-то думать, плавая в еще бесстыдном и горячечном состоянии. Когда организм берет тайм-аут и парит в сверкающих облаках «оооодаааааауууееее», но уже появляется некое ощущение, что вот проморгаешься от звезд из глаз, и станет странно и неловко, и ты весь такой липкий, дряблый и подтекающий будешь стоять над голым коленопреклоненным незнакомым человеком, которого только что полил своей спермой.

Только этот момент все никак не наступает, потому что я испытал самый охерительный оргазм в своей никчемной жизни. Серьезно — самый абсолютно, объективно, «гадом буду не забуду» охерительный. Хоть хит-парад теперь заводи, чтобы определить его на первое место. И я стою ошеломленный, счастливый и одновременно выжатый, как лимон. Я б и разрыдался, наверное, если бы не излил только что всю имеющуюся в организме жидкость.

Когда сердце перестает разрываться, и тело вспоминает, что вообще-то умеет дышать, я открываю глаза. Он все еще на коленях, все еще смотрит на меня, и у него стоит колом.

Внезапно я не знаю, куда себя деть от мысли, что он видел меня таким: беспомощным идиотом, фонтанирующим словами и спермой.

Он ме-едленно подносит ладонь к щеке, не спеша проводит пальцем по вязкому семени, что я на ней оставил.

И, закрыв глаза, вылизывает и обсасывает палец дочиста.

Как он при этом выглядит… Мать… вашу… Я вам клянусь, у меня член практически восстает из мертвых.

Закончив, он снова открывает глаза и грациозно — как всегда чертовски грациозно — поднимается на ноги. Притворяется, зуб даю — если б я столько простоял коленями на ковре, я бы ой как почувствовал.

Я почти забыл, насколько он высокий. И насколько отстраненный — вот опять запер все за своими волчьими глазами.

— Закончим на этом.

Это он мне говорит. «Закончим на этом». И мы и правда заканчиваем, потому что этих трех слов хватает, чтобы превратить меня обратно в тыкву. Никакой не дом, никакой не король, и вообще ничего особенного. Просто бестолковый ребенок, которому внезапно повезло.

— Ага… Но… Ну, типа… А как же…

— В холле на доске написан номер такси и код клиента. Закрой за собой дверь, как пойдешь.

И он берет и, как был в чем мать родила, уходит... Уходит, на хрен. Удаляется, преисполненный чувства собственного достоинства, которое мне в жизни не светит. Оставляет меня торчать посреди этой красивой комнаты с поникшим членом в руке и таращиться на место, где он только что стоял на коленях.

Глава 3. Лори

«Тридцать семь лет, а ты прячешься в собственной ванной от подростка, которого привел домой. У ног которого только что стоял на коленях. Следы чьего удовольствия носил на шее, как ожерелье, а вкус его до сих пор остался на языке — соленый, резкий и сладкий».

Господи, я же совершенно ничего о нем не знаю, и все равно пошел на такой риск. Не слишком большой, по правде говоря, но мне ли не знать.

Кажется, хлопнула входная дверь.

Слава богу. Слава богу. И плевать, что он мог что-то вынести — главное, ушел.

Я уселся на пол и постарался унять дрожь и убедить себя, что чувствую облегчение. В какой-то мере так и было. Я боялся того, что мог сделать, останься он. Подполз бы к его ногам, возможно, умолял бы коснуться меня, сделать мне больно, использовать — делать все, что захочется. Позволил бы себе полностью потерять рассудок от парня, который до меня едва дотронулся.

Шея потеплела от воспоминаний о его руке.

Казалось, кожа вот-вот лопнет от распиравшей меня ноющей боли и пустоты. Он ушел, а я даже не спросил, как его зовут. Собирался думать о нем как об очередном незнакомце — человеке, которому позволил бы выжать из меня некоторую долю того, в чем нуждался, в обмен на тень покорности. Но дали мы друг другу — практически дали — совершенно другое.

Неудивительно, что я сбежал. Да что вообще может быть между этим яростным хрупким созданием и мной? Я вообще когда-нибудь был таким же искренним и беспомощно юным, настолько оголенным и горящим желанием? Тем, кто смог разжечь меня нынешнего своей странной силой.

Я встал, не обращая внимания на протестующие колени, забрался в душ и выставил режим града. Надежда заглушить таким образом то непонятное, что он во мне разбудил, оказалась напрасной. Уткнувшись лбом в кафель, я содрогался от раздирающих желаний и чувствовал себя бесплотным призраком в клубах пара, пока не обнаружил, что трусь о кожу своей такой знакомой ладони. Какое же это пустое удовольствие без чего-то, нет — кого-то, кто придал бы ему значение.

После всего, что я сделал или не сделал, я не заслужил права думать о нем, и по крайней мере на это мне хватало самодисциплины. Хотя бы на сейчас, а уж после… В следующий момент я поймал себя на том, что представляю его невысокую худую фигуру исчезающей в темноте.

С ним все будет нормально, у меня нет абсолютно никаких причин для беспокойства.

Почти двенадцать тысяч пассажиров автотранспорта в Лондоне пострадали в авариях в 2012-м. Пять тысяч пешеходов и четыре с половиной тысячи велосипедистов. Около двадцати трех процентов обращений в травматологию связано с ранениями от огнестрельного или холодного оружия. Только на прошедшей неделе я выезжал на шесть ножевых, для одного из которых потребовалась торакотомия прямо на месте, и два случая стрельбы, хотя первый оказался ложной тревогой.

Но с ним все будет хорошо. А даже если и не будет, как я узнаю? Мы друг другу никто.

Я выключил воду, вытерся и надел халат. Я устал, но не мог заставить себя остановиться, словно колокольчик, которого мотает ветром, и бродил по собственному дому как чужой.

Он не оставил никаких следов, даже там, где я стоял на коленях и смотрел, как он себя трогает. Где, словно о скалы, разбился о его слова.

Я пересек комнату и подошел к книжной полке, вытащил один из томов «Танца[3]», затесавшегося между медицинскими пособиями и журналами, и пролистал его, как будто гадая на семейной Библии: этой реликвии, этом талисмане, который Роберт забыл забрать.

Я заварил себе чай и не сделал ни глотка.