Всерьез (ЛП) - Холл Алексис - Страница 7

А потом поднялся в спальню наверху («Ясненько, Синяя Борода»). Замер посередине всей этой пустоты, ожидая, что вот сейчас она обретет смысл, и слушал шум дождя. Я потерял счет времени. И наконец-то заплакал. Потому что, если говорить начистоту, ничего эта комната уже не значила. Просто пространство между четырьмя стенами, а я был один и одинок. И плохо обошелся с другим человеком только из-за собственного эгоизма и страха, а ведь я никогда не хотел стать таким. Какой стыд, какая утрата, сколько нереализованного желания. Горько, ничего не скажешь.

Я уже забирался в постель, когда раздался звонок в дверь. Сперва показалось, что кто-то ошибся адресом, и я засунул голову под подушку, чтобы не слышать шум, но он так и не прекратился. Так что пришлось снова влезать в халат и нехотя идти открывать.

На пороге стоял крайне взъерошенный девятнадцатилетний мальчишка. Каждая жила его худого тела натянулась так туго, что он практически вибрировал, но глаза под мокрыми ресницами смотрели в пол.

— Слушай, я все-таки не откажусь от этого кода клиента, ладно?

— Боже мой, что случилось?

— Да не хотел я вызывать твое шлюшное такси, понятно?! — Он уставился на меня яростным взглядом. — Но метро уже закрылось, а в автобусы лучше не соваться, и потом начался дождь, у меня разрядился телефон, и я больше не мог идти по навигатору, так что пришлось вернуться.

— А куда тебе надо было?

— Табернакл-стрит.

— Шордитч? Это же в нескольких километрах отсюда.

— В восьми, если верить Гуглу.

— Я не хотел, чтобы…

— Чего ты не хотел? Нет, серьезно? Чего?

У меня не было для него ответа. Он прав.

— Извини.

— Не стоит… вот честно… не надо. — Его голос звучал сухо, устало и без искорки. Моих рук дело. — И вызови мне такси. Я домой хочу.

Я презирал себя, в особенности ту мою часть, которая хотела простого решения: прощение в обмен на боль. Жизнь устроена по-другому, и если уж облажался, то это навсегда.

— Мне правда… — и тут я остановился. Снова эгоизм — держу его под дождем, доказывая свою искренность. С чего бы он мне поверил? С чего ему должно быть не все равно? Я же не дал повода. — Разумеется. Подождешь внутри?

— Без разницы. Еще мокрее я уже не стану.

— Зайди, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты из-за этого простудился.

Он сердито сверкнул на меня глазами, сунув руки в карманы.

— Ага, конечно.

Его тон настолько напомнил типичный подростковый, что хотелось пнуть себя за то, что довел до такого своим легкомысленным обращением. Я подвинулся, и, секунду помедлив, он вошел внутрь, принеся с собой поток холодного влажного воздуха.

— Черт, — пробормотал он, переминаясь в хлюпающих кедах, — твой ковер.

— Он меня правда не заботит. — Эхо моих собственных слов больно царапнуло.

Я закрыл дверь, включил свет в коридоре и потянулся за телефоном.

— Бли-ин. — Что бы это ни было в его голосе — теплота, кажется, — оно меня совершенно огорошило. А в следующий момент его мокрое тело прижалось к моему, ледяные ладони легли на щеки, и он наклонил мое лицо к себе. — Черт, я же знал про вывод из сессии.

Я беспомощно уставился на него, моргая в недоумении, и даже не думал отодвигаться.

— Ч-что?

— Ты плакал.

— Я…

— Слушай, ну я же вижу. Глаза все красные.

А у него — цвета мокрых ирисов. Дивные. И мне стало стыдно.

— Это же из-за меня, да? Вашу мать.

Я выдавил из себя что-то, отдаленно напоминающее улыбку.

— Не льстите себе, юноша.

— Тогда почему?

Что я мог ему сказать? Что всей душой скучал по тому, чего у меня, может, никогда и не было. Или что я хотел того же, что и он, и тоже не мог этого найти. К моему ужасу, глаза защипало от слез.

Он обнял меня и крепко прижал к себе. Глупенький, слишком искренний, слишком красивый мальчик. В следующую секунду я нагнулся и уткнулся лицом в его мокрую шею, вдохнул запах дождя и тумана с ноткой пота и тоже обхватил его руками. Пока он не начал мелко дрожать, и холод не просочился и под мой халат.

— Мне тебя хотелось послать к чертям собачьим, — пробормотал он.

— Прости.

— Вообще, кто так, на хрен, делает, а? Сначала взрывает тебе мозг, а потом вышвыривает на улицу.

— Прости меня, пожалуйста.

Он отстранился и коснулся уголка моего глаза кончиком ледяного пальца.

— Это частично из-за меня, да?

— Да. Из-за тебя. Частично.

— Хорошо. То есть нет… не в смысле «хорошо», но мне нужно было знать, что тебе не совсем пофиг.

— Извини, что попытался притвориться, будто это не так.

Он всмотрелся в мое лицо, словно разглядывал что-то сквозь морозное стекло.

— Что-то ты много извиняешься.

— Когда веду себя по-свински — да, — кивнул я.

Мне не хотелось вдаваться в подробности темы извинений. Каким ужасно беспомощным себя чувствуешь, когда не остается ничего, кроме как ждать прощения, которое не заслужил и уже не заработаешь. Я ненавидел быть прощенным едва ли не больше, чем быть отвергнутым. Это слишком напоминало долг, который невозможно отдать. Вместо этого я сказал:

— Тебе не стоит стоять в сырой одежде.

— Почему? — спросил он с угрюмым взглядом. — Что, предлагаешь снять ее с меня?

Это был скорее вызов, чем заигрывание, но боже мой. Ребенок не должен заставлять меня краснеть. Вот только он уже совсем не ребенок. Поэтому я залился краской.

— Слушай, — продолжал он, — да брось ты, все нормально. Мы же не в восемнадцатом веке каком. Мне не грозит подхватить простуду и типа скончаться на оттоманке.

— Я бы мог положить твои вещи в сушилку, если ты не против?

Он нахмурился.

— Знаешь что, не нужно мне твоего шлюшного такси, и жалостливой сушилки тоже не надо.

— Вообще-то, это виноватая сушилка.

— Да-а, у тебя определенно дар к убеждению.

На коленях ты или нет, у людей все равно найдутся способы оголить все твои нервные окончания. Я набрал в грудь воздуха, и он провибрировал между нами, как моя кожа от его команд.

— Я, если б не заставил тебя уйти, так бы и ждал тогда у твоих ног, и умолял бы делать со мной, что хочешь. А потом, не знаю, может, ты бы остался на ночь, и, может, мы бы постирали твою одежду. Для меня это не ново.

Он с хлюпаньем засунул руки в карманы.

— Мне реально больше нравится такая версия. Особенно про умолял.

— Ну, я не умоляю дать мне высушить твои вещи, просто предлагаю.

Повисла пауза, во время которой произошел взлет и падение минимум шести или семи цивилизаций, увенчавшаяся кивком. Он начал стаскивать кеды, не развязав при этом шнурки, а я пошел за полотенцем.

К моему возвращению он ждал в холле со скомканными носками в руке. Намокший, он почему-то выглядел очень маленьким, и его костистые босые пальцы показались мне удивительно красивыми.

Я представил его руку у себя в волосах, толкающую меня вниз. Как оно будет — этот инстинктивный момент возмущения, а за ним — долгое темное скольжение вниз, в стыд и наслаждение от того, что меня как будто заставили делать что-то, что я и сам хотел. Я бы слизал капли дождя с его ступни.

Я провел его в кухню.

— Цоколь в домах с поднятым первым этажом — это так странно, — сообщил он, тихо шлепая босыми ногами по деревянному полу, — вроде как подвал, но вообще-то и нет, и ты не на одном уровне с улицей, но в то же время на одном уровне с садом. Блин, как это вообще работает?

— Расширение пространства-времени, — совершенно серьезно ответил я. И было так приятно, до нелепости, услышать его смех.

Он встал у лестницы, пока я открывал дверь, за которой пряталась стиральная машина с сушкой, и выбирал нужные настройки.

— Э-э, неплохо у тебя тут, — прозвучало оно крайне неуверенно.

— Спасибо.

— И кастрюли все развешаны на этой… вешалке.

Я кивнул.

Затем была буквально доля секунды молчания, еще более неловкого, если это вообще возможно, чем беседа. А потом он воскликнул: