Больше никогда не спать - Херманс Виллем Фредерик - Страница 16

— Почему же они тогда этого не делают?

— Считают, что они другие. Думаю, во многом из-за языка. Говоря на другом языке, и думаешь по-другому. Наверное, лопари боятся, что в любом случае будут как бы поддельными норвежцами. И поссорятся со всеми своими родственниками. А чего ради? Лопарем быть не стыдно.

— Но и не очень удобно.

— Самоуважение большинства людей основано на отказе от тех или иных удобств.

Автобус едет по длинному, узкому мосту. Других машин нет, деревья попадаются всё реже. Дорога грунтовая, потому что любое покрытие зимой всё равно растрескается. То и дело встречаются бульдозеры, разравнивающие очередной участок промёрзшей насквозь земли. Автобус едет медленно, и почти всё время в облаках пыли.

Разложив на коленях карты, мы с Арне пишем заметки о тех особенностях рельефа, что привлекают наше внимание. Холмы, озёра, стремнины, ущелья. Тучи всё больше сгущаются. В широких, неглубоких речках блестит солнце, как будто гордясь тем, что дождь всё ещё не пошёл.

Посреди дикого поля, покрытого похожими на вереск тёмно-зелёными, светло-зелёными, красными растениями, автобус останавливается по просьбе женщины с ребёнком. Как только она выходит, начинается дождь, такой сильный, что вид искажается сквозь стекающие по окнам потоки воды. Я смутно вижу, как женщина с ребёнком уходит в пустоту. Ни дороги, ни тропы, ни малейшего намёка на тропу нигде нет.

— Что делают лопари, когда заболевают?

— Они могут приехать в Алту, или в Карасйок, или в Кёутукейно; куда им в данный момент ближе. Но б'ольшая часть лопарей уже давно не кочует. Они работают на рыбокомбинатах или где-нибудь в этом роде. Те лопари, которые до сих пор держат оленей — это богачи. У них стада по нескольку тысяч голов. Куча детей и много оленей — мечта каждого лопаря. Иногда мне кажется, что одного упорства, с которым люди держатся за свои традиции, уже достаточно для того, чтобы оставить всякую надежду сделать человечество счастливее посредством каких-нибудь рациональных нововведений.

Проехав часа два, автобус останавливается в Скайди. Скайди. Деревянный ларёк, в нём продаётся лимонад, какао и горячие сосиски. Автобус стоит здесь какое-то время, чтобы пассажиры могли немного размять ноги. Это самая высокая точка окрестностей.

С руками в карманах я прогуливаюсь туда-обратно. Точно так же прогуливаются и все остальные пассажиры, каждый в своём направлении. Небо теперь всё затянуто облаками, и холод такой, как бывает у нас ранней зимой, перед первыми заморозками. Я смотрю на большие круглые холмы, покрытые большими круглыми камнями. В низинах лужи и маленькие озёра. Вдали, у самого крупного озера, стоит шалаш из составленных наискосок жердей, покрытых оленьими шкурами.

Появляется старый лопарь в полном облачении. В каждой руке у него по две пары оленьих рогов. Изо рта свисает кривая трубка, и по его ввалившимся щёкам, хотя они и плохо выбриты, ясно видно, что у него совсем нет зубов. Он идёт медленно, близко к нам не подходит, ни с кем не заговаривает.

Лопари, которые едут с нами в автобусе, не обращают на него никакого внимания, зато какой-то мальчик в белой студенческой фуражке покупает оленьи рога.

Автобус едет дальше, останавливается ещё раз в Руссенесе и снова продолжает свой путь. В половине одиннадцатого мы с Арне выходим в Скуганварре.

15

Широкая полоса спокойной воды: река разливается здесь в озеро. Несколько ёлок, не очень больших. Тёмные склоны.

Шофёр карабкается на крышу автобуса, передаёт нам рюкзаки, которые мы пока ставим на обочину. Потом он спускает вниз деревянный штатив.

Автобус отъезжает. Тишина. Дождь кончился, облака разошлись, солнце стоит низко, но светит в полную силу. У нас оно так светит ранним вечером жаркого летнего дня. А здесь уже почти ночь, и сильно темнее, чем сейчас, уже не будет. Я кладу штатив на плечо.

В некотором отдалении от дороги стоит деревянный дом, вилла с большой застеклённой террасой. Во дворе, наискосок от дома, видна зелёная палатка.

Арне говорит:

— Может быть, Квигстад уже спит, или он куда-нибудь ушёл.

Палатка застёгнута на молнии со всех сторон. Арне подходит к ней, и я слышу, как он зовёт Квигстада, а потом произносит ещё какие-то слова. Приседает на корточки, снова поднимается.

— Думаю, он пошёл ловить рыбу.

Желая принести какую-нибудь пользу, я беру оба рюкзака и волочу их во двор.

— Аккуратно с травой. Здесь её ещё меньше, чем в Алте.

— Что мы будем сейчас делать?

Намазав лица и руки мазью от комаров, мы оба закуриваем.

— Поскольку завтра мы всё равно отсюда уйдём, не стоит труда ставить палатку, — говорит Арне.

— А где же ты тогда собираешься спать?

— Я спрошу у хозяев, можно ли нам заночевать на веранде.

Арне уходит разговаривать с хозяевами, а я, обходя покрытые травой участки, осторожно пробираюсь обратно на дорогу, перехожу её и сажусь на берегу озера.

В воде ничего не растёт, и она такая чистая, что видны все камни на дне. Самые большие торчат из воды. Самые-самые большие, наверное, правильнее называть островками.

Я пробую представить себе, что значит прожить всю жизнь в Скуганварре. Здесь всегда жили люди, которые только и делали, что ели, пили, спали, охотились, ловили рыбу. А зимой? Первый снег здесь выпадает, кажется, уже в конце сентября. Зимой нужно заниматься предотвращением всяких напастей и борьбой с теми из них, которые не удалось предотвратить. Нужно позаботиться о том, чтобы хватило запасов еды и топлива. Всегда быть настороже. Знать, что нужно делать, если кто-нибудь серьёзно заболеет. Или если родится ребёнок.

Шлёп. Из воды выпрыгивает рыба и снова ныряет обратно.

Зимой снег, а летом плотные тучи комаров. Из той точки, где появилась рыба, до сих пор расходятся круги по воде. Прочесть письмо от матери? Успеется.

Я вижу, как по другому берегу озера идут двое мужчин с удочками. Между ними, держась за руки, бегут три, нет, четыре маленьких девочки. Их голоса доносятся до меня вместе с лёгким эхом. Кукует кукушка. Время от времени слышен ещё такой звук, как будто щёлкают садовые ножницы. А им, конечно, здесь взяться неоткуда. Рядом со мной стоит Арне. Он принёс нечто похожее на алюминиевую кастрюльку без крышки.

— Всё в порядке, — говорит он. — Можно ночевать на веранде.

Он держит кастрюльку на палке, к которой она привинчена изнутри. Снаружи на кастрюльку намотана длинная нейлоновая леска, а на ней висит сверкающая блесна и крючок.

— Ты уже хочешь спать? — спрашивает он.

Я встаю, смеюсь, отрицательно качаю головой.

— Здесь на Севере, — объясняет Арне, — никому летом спать не хочется. Детей невозможно уложить. Любой норвежец, проживший в таких широтах лет десять, доходит до нервного истощения. Зимой слишком много сна, летом слишком мало.

Клацание садовых ножниц раздаётся теперь совсем близко.

— Ты знаешь, что это такое?

— Наверное, фьелльо, но я ничего не понимаю в птицах.

Я опять вслушиваюсь в звук, который уже снова доносится издали. Самое удивительное в птицах — это то, что они умеют воспроизводить звуки, свойственные предметам, которые птицам неизвестны.

Арне стоит у края воды, одна нога чуть впереди другой. Я достаю флакон с мазью от комаров и вытряхиваю из него по нескольку капель на тыльную сторону ладоней. Но комары кусают меня и в голову, через волосы, за ушами. Накомарник я оставил дома. Тоже довольно неприятная вещь для человека, не привыкшего носить шляпу.

Арне держит кастрюльку в левой руке, а правой отматывает метра два лески. Он с шумом раскручивает крючок над головой и внезапно отпускает его. Крючок описывает высокую дугу в воздухе, увлекая за собой леску, которая легко соскальзывает с цилиндра. Тонкая леска, сносимая незаметным для меня ветром, медленно режет воду под прямым углом к новым, всё большим кругам. Арне сразу же начинает наматывать леску обратно. Блесна, сверкая, пляшет среди камней и исчезает. Леска натягивается, как струна.