Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс - Страница 28

Последний пункт ст. 9 Имперской конституции гласит: «Никто не может быть одновременно членом и Бундесрата, и Рейхстага». Значит, если в странах, управляемых парламентом, для руководящих государственных деятелей непременным условием является принадлежность к парламенту, то в Германии это невозможно по правовым причинам. Хотя рейхсканцлер, министр или статс–секретарь, представляющий в Бундесрате отдельное германское государство, и может быть членом парламента отдельного германского государства, например, прусского Ландтага, что означает — влиять там на какую–нибудь партию или даже возглавлять ее, — это неприменимо к Рейхстагу. Это положение представляет собой попросту механическое копирование принятого в Англии исключения пэров из нижней палаты (пожалуй, через посредство прусской конституции) и тем самым основывается на недомыслии. Отмена этой статьи сама по себе еще не значит введения парламентарной системы или парламентского ведомственного патронажа, но подразумевает лишь возможность того, что политически способный парламентарий в то же время займет руководящий политический пост в империи. Непонятно, почему депутат, демонстрирующий свою пригодность для руководящего поста в империи, обязательно должен, в первую очередь, лишать себя политических корней, а уже потом занимать его.

Если бы Беннигсен в свое время вошел в правительство и одновременно вышел из Рейхстага, то Бисмарк превратил бы влиятельнейшего политического лидера в не имеющего парламентских корней административного чиновника, — но руководство партии досталось бы левому крылу, или же сама партия распалась бы (вероятно, таким и было намерение Бисмарка). Совершенно аналогичным образом сегодня переход депутата Шиффера в правительство лишил его влияния на партию и тем самым отдал эту партию на произвол ее крыла, связанного с тяжелой промышленностью. Получается, что партии тем самым «обезглавливаются», а правительство постоянно получает вместо дельных политиков чиновников–специалистов без профессиональных знаний в сфере ведомственной карьеры и при этом без влияния, которое имеет член парламента. И еще: тем самым пестуется самая скверная форма системы подкупов, каковую можно применять в отношении парламента. Парламент как трамплин для карьеры талантливых кандидатов в заместители министров: эта характерная точка зрения на бюрократов представлена в кругах политических литераторов и литераторов — профессиональных юристов, считающих, что проблема немецкого парламентаризма таким образом решается на специфически «немецкий» лад! И это те самые круги, которые насмехаются над якобы только «западноевропейской» и специфически «демократической» охотой за должностями! Того, что парламентские лидеры охотятся не только за должностями с их окладами жалованья и чинами, но и за властью с ее политической ответственностью, и того, что они могут получить все это, лишь укоренившись в парламенте со своей партийной свитой (того, что в дальнейшем парламент может стать местом селекции лидеров или же карьеристов) — вот чего они никогда не поймут. На протяжении десятилетий те же круги издевались над тем, что германские парламенты и их партии всегда видели в правительстве своего рода естественного врага. Но их нисколько не волнует, что Рейхстаг и Бундесрат рассматриваются как враждебные друг другу силы, которые могут поддерживать контакты между собой лишь за столом Бундесрата или с ораторской трибуны, исключительно из–за пункта 2 ст. 9, направленного против Рейхстага и имеющего силу закона. Следует передать на усмотрение добросовестной разумности государственного деятеля, уполномочивающего его правительства и его избирателей решение вопроса о том, в состоянии ли он совмещать свой пост с мандатом соответствующей партии, с руководством ею или даже с деятельностью в ней, — и совместимы ли инструкции, по которым он голосует в Бундесрате, с его собственными убеждениями, каковые он представляет в Рейхстаге^[68]. Ведущему политику и, прежде всего, тому, кто несет ответственность за инструкции «председательского голоса» в империи, т. е. рейхсканцлеру и министру иностранных дел Пруссии, должна предоставляться возможность возглавлять Бундесрат в качестве его председателя и под контролем представителей других государств, а также одновременно воздействовать на Рейхстаг в качестве члена соответствующей партии, выражающего ее общее мнение. Правда, сегодня считается благородным, когда государственный деятель чурается партий. Граф Позадовский даже полагал, что именно из–за своей предыдущей должности он не вступил ни в одну из партий, — а на самом деле злоупотреблял Рейхстагом, выступая в нем как не имеющий влияния старомодный и академичный чтец–декламатор. Не имеющий влияния — ибо как развивается в парламенте ход событий?

Речи, произносимые депутатом, сегодня уже не являются личными исповедями и в еще гораздо меньшей степени напоминают попытки переубедить противников. Они представляют собой официальные декларации партии, демагогически обращенные к стране. Если представители всех партий выскажутся по очереди один или два раза, то дебаты в Рейхстаге будут объявлены закрытыми. Речи обсуждаются заранее или хотя бы согласуются по всем существенным пунктам на заседаниях фракций. Также на этих заседаниях заранее определяется, кто будет говорить от имени партии. У партий имеются особые эксперты по каждому вопросу, подобно тому, как у бюрократии — собственные компетентные чиновники. Правда, в партиях наряду с рабочими пчелами есть и свои трутни, парадные ораторы, которых можно с осторожностью использовать лишь в репрезентативных целях. Но если не без исключения, то в целом справедливо следующее утверждение: кто делает работу, тот и имеет влияние. Однако же работа эта происходит за кулисами, на заседаниях комиссий и фракций, у по–настоящему энергично работающих членов партий, но, прежде всего, в их личных бюро. Несмотря на явную непопулярность Ойгена Рихтера в собственной партии, его неколебимые властные позиции основывались, например, на чрезвычайно большой работоспособности, а особенно — на его несравненном знании государственного бюджета. Он был, пожалуй, последним депутатом, который мог проверить расходы военного министра вплоть до последнего пфеннига в солдатской столовой; по крайней мере, в этом мне зачастую — несмотря на всю досаду — с восторгом признавались господа из этого ведомства. В нынешней партии Центра положение господина Матиаса Эрцбергера^[69] зиждется опять–таки на его пчелином трудолюбии, на котором основано и трудно понятное при — как бы там ни было — ограниченных масштабах его политического дарования влияние этого политика.

Но даже такое значительное трудолюбие не повышает качество ни лидера или руководителя государства, ни — что по сути дела, вопреки мнениям наших романтичных литераторов, нисколько от этого не отличается — партии. Прежде в Германии, по крайней мере, насколько мне известно, во всех без исключения партиях были личности с полным набором свойств политического лидера. Национал–либералы фон Беннигсен, фон Миквель, фон Штауффенберг, Фёльк и другие; представители центра Маллинкродт и Виндтгорст; консерваторы фон Бетузи–Хук, фон Миннигероде и фон Мантейфель; прогрессист фон Заукен–Тарпучен и социал–демократ фон Фольмар — все они обладали натурами политических лидеров высокого уровня. Все они канули в Лету или же — как фон Беннигсен в 80‑е годы XIX века — ушли из парламента, поскольку у них не было ни малейших шансов добраться до руководства государственными делами в качестве партийных вождей. Когда же такие парламентарии, как фон Миквель и Мёллер, становились министрами, им, в первую очередь, приходилось поступаться собственными принципами, чтобы включаться в работу чисто чиновничьих министерств^[70]. Но прирожденные лидерские натуры существуют в Германии и сегодня, и притом их очень много. Да, но куда же они тогда делись? На это легко ответить, исходя из вышесказанного. Поясню лишь на одном примере, в котором политические и социально–политические взгляды деятеля противостоят моим как нельзя более радикально: считает ли кто–нибудь, что нынешнему главе заводов Круппа, который был политиком Восточной Марки и государственным чиновником, на роду написано, что он возглавит крупнейшее индустриальное предприятие Германии, а не важное министерство или же могущественную парламентскую партию? Так отчего же он делает первое, и почему он (как я полагаю) в нынешних условиях ни в коем случае не выразит свою готовность делать второе? Может быть, чтобы добиться большей денежной выручки? Скорее, я полагаю — по очень простой причине: поскольку у нас человек с мощным инстинктом власти и прочими аналогичными качествами вследствие политической структуры государства (что означает просто–напросто: вследствие бессилия парламента и связанного с этим чисто чиновничьего характера министерских постов) должен быть прямо–таки идиотом, чтобы залезть в эту жалкую систему коллегиальной зависти и ступить на скользкий путь интриг на высочайшем уровне, тогда как его умению и стремлениям открывается поле деятельности, какую предоставляют гигантские фабрики, картели, банки и предприятия оптовой торговли. Его собратья предпочитают финансировать общегерманские газеты, давая возможность литераторам предаваться своей болтовне. Туда, на службу частнокапиталистическим интересам, путем того негативного отбора, какой, если называть вещи своими именами, практически является сущностью нашего так называемого «монархического правления», оттеснены все лидерские таланты нации. Ибо лишь в этой сфере сегодня вообще встречается нечто напоминающее селекцию лидерских качеств. Отчего именно там? Так ведь оттого, что тут уж безусловно не до добродушия (что в данном случае означает — не до литераторской фразы), когда речь идет об экономической выгоде в сотни и тысячи миллионов марок и о десятках и сотнях тысяч работников. А почему не в руководстве государством? Потому что одна из худших черт, перешедших по наследству от эпохи Бисмарка, заключается в том, что Бисмарк считал целесообразным прикрывать собственный цезаристский режим легитимностью монарха. В этом ему преданно подражали его преемники, а уж они–то были не цезарями, а заурядными чиновниками. Политически невоспитанная нация принимала пустые фразы Бисмарка за чистую монету, тогда как литераторы по своему обыкновению приветствовали их. Само собой разумеется, литераторы экзаменуют будущих чиновников, да и сами себя ощущают чиновниками и творцами чиновников. И их озлобленность направлена на каждого, кто стремится к власти и добивается ее иными способами, нежели через легитимацию посредством экзаменационного диплома. Отвыкнув при Бисмарке от собственной озабоченности общественными делами, в особенности — внешней политикой, вследствие этого нация позволила всучить себе нечто, называемое «монархическим режимом», что в действительности означало всего–навсего неконтролируемость безраздельного господства чиновников, при котором — если эти чиновники предоставлены самим себе — еще никогда и нигде в мире политические лидерские качества не рождались и не пробивали себе дорогу. И не то, чтобы среди нашего чиновничества не было людей с лидерскими качествами — я очень далек от того, чтобы утверждать, будто их нет! Но не только условности и внутренние особенности ведомственной иерархии ставят в высшей степени труднопреодолимые препятствия именно на пути их карьеры, — а сущность положения современного управленческого чиновника, в общем и целом, крайне неблагоприятна для развития политической самостоятельности (которую, пожалуй, следует отличать от внутренней независимости чисто личного типа). Дело еще в том, что сущность всякой политики (что пока еще необходимо часто подчеркивать) состоит в борьбе, а также в вербовке союзников и последователей–добровольцев — а для того, чтобы упражняться в этом трудном искусстве, карьера в чиновничьем государстве не дает ни малейшей возможности. Как известно, для Бисмарка школой послужил Франкфуртский бундестаг. В армии учат сражаться, и потому она может рождать военных вождей. Для современных же политиков наиболее подходящей палестрой^[71] служит борьба в парламенте и борьба за партию в стране, каковым нет равноценной замены — и менее всего их заменяет конкуренция за служебное продвижение. Разумеется, речь идет о таких парламенте и партии, чей лидер добивается государственной власти.