Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Сахаров Софроний - Страница 40

К сожалению, слишком часто встречаешься с тем, что я назвал бы «непреодолимым невежеством» (термин Папы Пия IX — ignorance invincible — несколько иного значения). Попытка все же передать слово Христа приводит к обратному результату, отталкиванию и вражде. Ζητεῖτέ με ἀποκτεῖναι, ὅτι ὁ λόγος ὁ ἐμὸς οὐ χωρεῖ ἐν ὑμῖν^[345]. В этих случаях душа моя переживает тягостное опустошение, иногда до изнеможения…

Буду бесконечно рад тебя видеть.

Твой недостойный о Христе, любящий брат

грешный иеромонах Софроний

Письмо 27. О свободе души и церковных узах

Об «узах» монашества и иерейства. О гонениях на монашество. О свободе, дарованной Христом. Нет христианства вне Церкви. О наследии святых. Душа остается свободною при всех оковах. О связи внутренней духовной жизни с догматическими воззрениями (теориями)

Афон («Св. Троица»), 8 (21) августа 1945 г.^[346]

[…] Итак, ты думаешь, что я тебя не пойму. Первое, что, как мне кажется, я должен понять, — это твое желание освободиться от тех уз, которые на тебя налагало иерейство и монашество. И это так легко понять. Сколько раз я сам переживал и переживаю еще тесноту и тяжесть этих оков. Достаточно самого поверхностного ознакомления с канонами Церкви и законами государства о монашестве и священстве, чтобы понять, как мы стеснены до последней степени, до форм гонения. Отречение от мира — мир отомщает нам отвержением, и изгнанием, и ненавистью. Особенно монашеству. Монашество гонится даже церковными властями. Хочется спросить, на каком основании, по какой причине все это предпринято против нас?

Разве нам даны какие-либо особые права и преимущества, чтобы связать нас соответствующими обязанностями? И мне известны случаи, когда иереи и монахи, возмущенные бессмысленными садистическими издевательствами владык и иных церковных властей, отказывались от священства и рясы, но не от Христа. Отказывались, чтобы жить свободно во Христе, «стоять в той свободе», в которую, как говорит апостол Павел, нас искупил Христос^[347].

И если это ощущают греки и русские, то тем более ты — англичанин — должен переживать это более остро и болезненно. И если сказать о себе, почему я до сих пор терплю все это, или что дает мне силу терпеть, или каким способом я борюсь, подобно тебе, за свою внутреннюю духовную свободу, то исповедую тебе и это.

По моему глубокому убеждению (не только вере) христианство не может быть бесцерковным — будем ли мы рассматривать Церковь как мистическое Тело Христа или как историческое явление — общество христиан. Состояние членом последнего — то есть общества христиан — неизбежно налагает известные обязанности, внутренние и внешние. Неизбежно — считаться с состояниями и требованиями сочленов. Мой метод в борьбе за свободу — предельное возможное для меня удаление и самоограничение. То есть я вяжу самого себя так крепко, чтобы мне не ощущать налагаемых на меня Церковью и обществом оков. И это считаю нужным делать, чтобы мне не потерять того, что положительного дает мне Церковь, сохраняя притом возможную свободу. Что же дает мне Церковь? — Таинства: крещение, покаяние, причащение, священство и прочее. Чрез Церковь я, в доступной мне мере, становлюсь наследником величайшей в истории человечества культуры. Чрез Церковь и в Церкви я чувствую постоянно самую живую связь со святыми Иоанном Богословом и Павлом и апостолами, со святителями Афанасием, Василием и другими отцами, с преподобными Антонием и Сисоем, с Макарием и Исааком, с Максимом и Симеоном Новым Богословом, со святителем Григорием Паламою, преподобным Серафимом Саровским. Они — мои, родные. Но я воспринял их в церковном ряду. Вне Церкви — связь с ними ослабляется. Пусть в меньшей мере, но я живу единою с ними жизнию. Чрез Церковь в моем сознании я ношу Образ Христа, распятого по безмерной любви за наши грехи, — Образ, который постоянно кротко, но сильно влечет к себе душу! И вот все это дает мне силу терпеть многое уродливое и извращенное, что мы постоянно встречаем в церковной среде.

Я говорил об удалении своем от церковного общества. Но нередко мы видим в истории Церкви возвращающихся в эту невежественную духовно среду, чтобы по примеру Христа положить душу свою за братию свою. И это опять — таки в Церкви.

Много отрицательного, уродливого, связующего, но все же еще более положительного. Мне кажется, что выход из Церкви ради свободы в конечном итоге приведет к ущербу. Лично я могу констатировать, что в своем последнем стремлении стяжать любовь Христову — душа остается свободною при всех оковах, налагаемых на монаха Церковью и обществом — миром.

Ты говоришь: «Внутренней борьбой я приобрел какую-то духовную свободу». Дерзаю сказать — не думаю, чтобы твоя свобода была большею, чем та, которую я имею на пустыне. Но когда я вращаюсь в среде других монахов, я действительно приноравливаюсь к строю их жизни.

Я не хочу тебе возражать, отягощать. Я говорю о себе, чтобы ты понял, что и я в не меньшей, чем ты, мере чувствую тесноту рамок церковного общества. Я не стараюсь и не старался «заключать себя в исключительных конфессиональных рамках». Но я глубоко переживаю самую тесную, неразрывную связь нашей аскетической жизни с догматическими основными положениями. Так, например, когда я знакомлюсь с доктриной Иоанна de la Croix, я вижу его связь с Августиновским учением о последствиях грехопадения. Когда я знакомлюсь с Шлейермахером^[348], я не могу не обратить внимания на то, что его бездогматическое христианство, бездогматическая вера — привела его к тому, что он пантеистическое мироощущение Спинозы^[349] охарактеризовал как классическое выражение религиозной жизни (разумеется, подлинной, истинной). Вообще опыт и изучение ясно показывают самую тесную связь внутренней духовной жизни с догматическими воззрениями (теориями).

Я лично считаю необходимым быть очень осторожным. Я верую во Христа. Я верю Христу. Я связан любовью Христа. Я доверяю только Христу, Которого познал в Церкви. Когда-то искание «подлинного бытия» привело меня на Афон. Теперь я всеми силами души желаю уподобиться хоть в наималейшей мере Христу, потому что в Нем для меня заключена подлинная, вечная, Божественная жизнь; искать же я перестал.

Возможно, я много наговорил не на тему. Я предпочел бы пожить с тобою. Ты, может быть, убедился бы тогда, что я в достаточной мере свободен. Если бы это было возможно, я предпочел бы Палестину.

Твое письмо на меня произвело впечатление, что ты считаешь меня каким-то узкоконфессиональным фанатиком наподобие афонских зилотов. Если бы не так, ты почел бы меня большим доверием.

С большою любовью о Христе

твой Софроний

Мир тебе.

Письмо 28. О православном догматическом сознании

Трагедия человеческого бытия — суровая действительность. О борьбе за внутреннюю свободу. О «борьбе» с Богом за мир. Об усвоении и уподоблении Христу. О невозможности адогматической веры, бесцерковного христианства и безаскетического христианства. О тесноте конфессиональных рамок. Церковь, догмат и аскетика — единая жизнь. Об иерархии духовных ценностей. О положительных и отрицательных формах аскетизма. В чем состоит православная культура

Афон («Св. Троица»),

22 августа (4 сентября) 1945 г.^[350]

Христос посреде нас!

Возлюбленный о Господе отец Димитрий!

Мир тебе от Господа.

Не забываю тебя. Часто, очень часто мыслию возвращаюсь к тебе. После многих дней, исчезнувших в суете пожара и других житейских попечений, располагаю временем, чтобы писать тебе, хотя пребываю в состоянии еще некоторой душевной усталости.

Ты отодвинул от себя «чувство трагического характера человеческой духовной жизни». И я по временам делаю то же самое. Я закрываю глаза, закрываю свои чувства, чтобы не видеть бытия человеческого, которое для меня в пределах этого мира представляется действительно трагическим. Делаю так, когда изнемогает душа моя, когда нестерпимо заболевает сердце мое. Но когда, после некоторого отдыха, я снова открываю их, то снова, иногда с еще большей остротой и напряженностью, я вижу все ту же глубокую трагедию.