Имбецил (СИ) - "Alinkina" - Страница 73

Он сам не выйдет из запоя, особенно после сегодняшнего, и как бы ни было, понял это он благодаря Тохе.

Туру повезло, Бурый оказался в городе, а не на объекте, поэтому приехал довольно быстро. Бурьянов Костя, по кличке и по бывшему позывному Бурый, был военным, служил в элитном спецназе и был медиком. Его выгнали с позором из рядов спецназа за то, что он не выполнил глупый приказ на боевых учениях, ставящий под реальную опасность и угрозу его взвод. Хамство, несоблюдение субординации и так далее и тому подобное по списку (ему тогда вспомнили все грешки и малейшие проступки), а если проще, Бурьянов навалял при всех высших чинах по морде молодому, совсем ещё сопливому, получившему свои звёзды и нашивки явно за что-то майору.

Бурьянов не любил вспоминать своё прошлое, в принципе, как и все ребята, с которыми Тур работал. Оно не было для него позором или черным пятном, наоборот - он любил свою службу, и как он говаривал, это было его призванием и предназначением, поэтому-то все разговоры о прошлом были для него болезненны.

Здоровый, как и остальные, кто работал у Димона, мужчина, увидев Тура и его состояние, удивился, но расспрашивать поостерегся, сразу шустро и серьёзно взявшись за дело. Они с Быковым не были друзьями «в доску», Тур держался особняком или с Димоном, но в баньку расслабляться ездили они часто, особенно после сложных объектов, да и общие темы разговоров у Бурого и Тура всегда находились, поэтому-то Костя и удивился звонку и просьбе Быкова и не отказал.

Туру было хреново. Он уже пожалел о своём решении и звонке, но было поздно. Бурый был здесь, задал кучу вопросов и уже ставил капельницу. Тур смутно смог вспомнить, что именно спрашивал Костя, но по возможности отвечал. Когда Быкова накрыло блаженной волной спокойствия и сна от лекарств, введённых Бурым, он не понял, но был рад этому. Снов не было, а в теле была лёгкость и умиротворённость, впервые за столь длительное время.

========== Глава 28 ==========

Антон.

Рука с карандашом летала над белым листом, остервенело, с нажимом вырисовывая серо-черные графитные линии, пока на мгновение не замерла. Воспоминания последней недели как ушат ледяной воды окатили меня с ног до головы, вызывая на щеках румянец. От этого я с такой силой стиснул карандаш пальцами, что деревянные грани впились в кожу. Дёрнув головой и отогнав хотя бы на время эти воспоминания , я продолжил рисовать. Следующая линия ушла в сторону, и графит мерзко и раздражающе скрипнул по бумаге. Линия получилась кривая и дёрганая, как у какого-то новичка, впервые взявшего в руки карандаш. Я сморщился и последний раз посмотрел на гипсовую, местами выщербленную голову Венеры, начав ещё быстрее и ещё активней накладывать завершающие штрихи, придавая рисунку объём, фактуру, и реалистичность. Рисунок был закончен намного раньше других, как я и хотел. Поставив размашисто свою подпись и номер группы в нижнем углу листа и отодрав его от мольберта, я сгрёб карандаши и, закинув их небрежно в рюкзак, пошёл сдавать свою проверочную, последнюю годовую работу преподавателю по рисунку. Раньше я бы не летел сдавать раньше всех, а с радостью поизгалялся над потугами своих криворуких одногрупников, которые сидели за мольбертами вокруг меня и с усердием пытались коряво выстроить пропорции гипсовой головы. У половины из них был сбит глазомер, а уж про прорисовки и наложение штрихов и говорить нечего. Но мне сейчас было не до них, единственное - проходя, мимо Валечки Остапенко, я не удержался:

- Какие чудесные усы получились у твоей Венеры, Валечка! Она похожа на Зевса!

Остапенко заскрежетав зубами и, чуть не скинув мольберт, подорвался и хотел было мне врезать. Окрик преподавателя остудил его пыл, и он нехотя сел на место, прошипев что-то мне в спину, но я уже не расслышал. Мне не до этого придурка. Мне надо домой и чем быстрее, тем лучше, пока Тур опять чего-нибудь не вытворил или ещё хуже - не нашёл алкоголь. Ещё одного его запоя я не выдержу.

Сегодня целый день были проверочные годовые работы по рисунку, живописи и композиции. Рисунок я сдал, осталась живопись и композиция после обеда, так что я вполне могу смотаться домой. После обеда вернусь и сдам остальные работы, иначе куратор мне голову снимет. Она и так была в бешенстве, когда я не поехал на районный конкурс из-за того кипиша с ментовкой и заявой.

Я вышел в полутёмное фойе, в котором всегда царила прохлада, даже в такую жаркую погоду как сегодня, и меня передёрнуло, а на теле выступила гусиная кожа, приподнимая волоски на всём теле.

А ведь почти неделю назад я думал, да что говорить, я был уверен, что меня выпрут из хабзы, как паршивую собаку, но Тур… Бухой, заросший тёмной щетиной, пропахший алкоголем, наутро, после того дня, когда заставил меня встать на колени перед Завьяловым, привычно и бесцеремонно ворвался ко мне в квартиру и разбудил меня. На улице была темень, но он всё равно отправил меня выгуливать Спайка, а потом заставил готовить роту еду и кормить. Но это ещё были не все его издевательства. Как только я наложил еду довольному после часовой выгулки псу, Тур, подняв на меня мутные бычьи глаза, прорычал зло, чтобы я валил в хабзу. Моему удивлению и сарказму тогда не было границ и предела, пока я не оказался прижатым к мощному телу и не отгрёб от пьяного возбуждённого Тура. Быстро одевшись, я пошёл в хабзу, услышав на прощанье, чтобы в обед был дома, иначе он сам приедет за мной.

Не знаю, как он решил вопрос с моим отчислением, но это и не важно, хоть я и был рад. Меня не выгнали из хабзы и не погнали даже к директору, который отчислял и за меньшее. С поступлением в кулёк в этом году я однозначно пролетел, и мне некуда идти, да никто и не отпустил бы, так почему бы не порадоваться, что я остался? Это потом до меня дошло, что, наверное, лучше было бы, чтобы выгнали с треском и скандалом.

Десять дней. Каких-то сраных десять дней поставили на уши и окончательно перевернули мои жизненные устои с ног на голову, превратив мозг в жидкую недопереваренную кашу. Мне даже кажется, что эти десять дней запоя Тура растянулись и помножились на три – так долго и мучительно они для меня тянулись.

В первый день учёбы я не пришёл домой в соответствии с приказом имбецила в обед, а решил остаться и сходить в столовку и «потравиться» той лабудой, что дают студентам. Дома еды не было, кроме каши и мяса Спайка, которые приволок Тур, да и на квартиру, откровенно говоря, не тянуло. Студенты в столовке косились на меня с ненавистью и обвиняюще, перешёптываясь за спиной, из-за скандала с моим участием и внеплановой проверки по всем комнатам и ужесточения правил - комендантского часа (и это-то в конце года, когда все грандиозно отрываются как могут между зачетами и проверочными!). Они все считали именно меня виноватым во всём, но никто не подошёл и не высказал мне всё в лицо. Меня даже одногрупники сторонились теперь как прокажённого и не подходили, что в принципе мне было на руку – видеть и слышать никого не хотелось. Я не желал ни с кем общаться и объясняться, даже с неформалкой, которую я послал без зазрения совести, как только она подошла со своими вопросами и со своей явной любовью и всепрощением в накрашеных чёрных глазах. Мать милосердия, блядь. Кругом двуличные, трусливые ублюдки, собирающие сплетни и теперь жалеющие с какого-то хера одувана, который сидел недалеко от меня в столовке с опущенным, жалким, забитым, бледным лицом (агнец на заклании) над тарелкой супа, рискуя туда упасть. Я пару раз ловил его виноватый и беспокойный (!) взгляд, с желанием подойти, отчего меня перекосило, и он, поняв это (надеюсь что это!), вновь уставился в свою баланду. Вот сплетен про то как меня милостиво простил одуван, мне и не хватало до полного счастья. А уж эти гниды и крысы придумают что-то в таком роде. Обязательно.

«Отравиться» спокойно в столовке и сдохнуть мне, естественно, не дали. В столовку забежал какой то первокурсник и, бледнея и заикаясь, подошёл ко мне, сказал, что меня ждут, и унёсся куда-то. Откинув со звоном ложку и оттолкнув тарелку, так что переваренная гречка разлетелась по столу, я встал и вышел под презрительными злыми взглядами, уже догадываясь, кто меня жаждет увидеть. Как я и предполагал, у крыльца стоял Быков со Спайком, а от них отходил тот бледный испуганный пацан, что меня и позвал. Тур как ни странно не был злым или разъярённым, он просто был бухим и с мутным взглядом, поэтому ничего не комментируя и не пытаясь оправдаться (вот ещё!), я пошёл к этому придурку, получив в награду несильный, но позорный, на глазах у всех собравшихся курильщиков, удар под дых. А когда Тур унюхал запах табака, то ещё и осчастливил мою и так синюю тушку ещё одним выдранным клоком волос и бесстрастным рыком, что следующий раз заставит меня сожрать пачку сигарет, а зажигалку затолкает в задницу.