Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович - Страница 67

Виктор Жуков, в шортах, синей куртке с короткими рукавами и пилотке с длинным козырьком предстал перед Зверевым и одобрительно отозвался:

— Ты знаешь, а здорово в хэбэшке, вот она хоть и плотная, но не так жарко, скажи.

— Витек, а что, рыбакам тропичку не выдавали?

— Там, брат ты мой, комбезы вручали, во, по горло, ну, потом, естественно, стоимость из зарплаты высчитывалась. Не, у некоторых я видел точно такие кепи. Наверное, друзья дарили. Так-то больше в сингапурских бейсболках ходят. И покупных шортах.

Теперь каждый использовал малейшую возможность понежиться на солнышке. Вдвинутую на ют металлическую сходню облепляли плотно, как воробьи. Сидели, сверкали белыми руками и ногами, некоторые — бритыми по случаю головами. Любовались неестественно синим морем. Действительно оно резко отличалось от северных районов Тихого океана. Таким, как правило, рисуют его дети. Только чаек не хватало, он привычны ближе к береговой черте.

Зверев беспокойно крутил носом, вытягивал шею, щурил глаза. Что-то его беспокоило. Оказалось, Витька ощущает насыщенный дух тропиков. Для него, как он сознался, ветер был пропитан запахами экзотических корицы, ванили, миндаля. Парня чуть было не подняли на смех, но некоторые заступились, для них воздух тоже был пряным. Они объясняли:

— Братцы, здесь островов масса, ну просто очень много. Солнце сильное, все цветет, муссоны там, пассаты дуют в постоянном направлении. Благодаря им по морю на определенных широтах тянется такой душистый шлейф. Люди разные, кто-то чувствует запахи сильней, кто-то слабей других. Обоняние особенно развито среди некурящих и тех, кто служит на свежем воздухе. Очень ему надо сочинять.

Среди избранных, пусть чисто случайно оказался Зверев. Вот и все объяснения. Они, особенно второе, про то, что не врал, понравились самому герою.

Многие слушали недоверчиво, другие вяло возражали:

— Ага, Витька просто так дымит, не взатяжку курит. Тем, кто в детстве начитался книг про пиратов, им и мерещится черт знает что.

— Ну, особенно Зверев наш, у него Стивенсон любимый писатель.

— Это еще кто? Натуралист типа Миклухи-Маклая?

— Во-во, он самый. Знатоки литературы… Уши вянут слушать вас.

Вечера становились короткими. Еще пятнадцать минут назад светило солнце, но стоило ему исчезнуть за горизонтом, как становилось темно, металлические части корабля покрывались влагой и хотелось снова влезть в теплую робу. Выходили на палубу с накинутыми одеялами, сидели и глядели на закат. Матросы всерьез верили утверждениям того, что в момент касания солнца и моря выбрасывается столб изумрудного цвета. Ждали. Только надо успеть заметить, уверяли они.

— Главное, чтобы погода была соответствующая. Чтобы, например, корабль не качнуло, море не колыхнуло. Опять же, дело такое, не каждому дано. Вот Зверев запахи тропические чувствует. Значит, не все, кто-то особенный может этот самый изумрудный столб увидеть.

— Друг мой. Знаю, читал Станюковича, это он придумал. Или Новиков-Прибой. Одно слово — писатели.

— Или видели. Сами. Ты хоть знаешь, что Новиков-Прибой матросом был и даже в Цусимском сражении участвовал? Алексей Силыч и при Советской власти маринистом был, писал про моря.

— Ну вот, слушай дальше. Посмотри кругом, одни волны, больше ничего. Волны час, сутки, неделю. Сдуреть, как скучно. Хочешь сказать, ваш маринисты врать не будут. А возьми почитай Станюковича. Это же сочинено для романтики. Нет, каждый писатель просто обязан сгущать краски.

— Пусть. Чего пристал, не веришь людям, иди в кубрик и сиди там.

Из Восточно-Китайского моря через Филиппинское вошли в пролив Лусон, связывающий его с Южно-Китайским морем. Западное его побережье и занимает Вьетнам. На палубу старались без нужды не ползать, уж очень жарко палило солнце. Сидели в прохладе кубриков, вспоминали о снежных метелях, морозах. Однажды Игорь Конев с сожалением вздохнул:

— Братцы, сейчас бы сюда хоть одну ледышку. Дураки, лопатами, прямо лопатами сбрасывали за борт такую благодать.

Над ним посмеялись. Даже чуть не окончившееся трагедией обледенение в Татарском проливе здесь, в тропиках казалось беззаботным, приятным приключением.

Естественно, в обед жирный борщ оставался недоеденным, предпочтение отдавалось компоту. А приготовленный на ужин суп можно было смело вычеркивать из матросского рациона. Все равно бачковые выливали его за борт. Питались ли богатыми отбросами местные рыбы, неизвестно. Об этом не знал даже матрос Владимир Киселев, оказавшийся единственным из двух сотен собранных на борту человек одержимым рыбаком.

Он задался целью непременно поймать акулу. Для этого разжился у боцманов парой-тройкой крепкого капронового линя метров в пятьдесят каждый, невесть откуда достал здоровенный тройник, по размерам близкий к шлюпочной кошке и соорудил, надо думать страшную, для крупных рыб снасть. Единственное, что им должно было нравиться, так это кусок жилистого сырого мяса с костью. Она была нужна, чтобы наживка не слетела и не была утащена. Володька крепил ее к стержню тройника крепкой проволокой.

Если странного рыбака не было в кают-компании, смело шли на ют. Там видели его терпеливо подергивающим, как он говорил «закидушку». Главный боцман несколько раз пенял ему за столь глупое и вредное на взгляд корабельного человека занятие. Устав строго-настрого запрещал рыбалку с борта боевого корабля.

— Дорогой мой хлопчик, — говорил он. — Мы движемся, на скорости разве можно что-то поймать? Нет. Ну и забудь это дело, пока не вывалился за борт.

Неизвестно, наверное бросил бы Киселев затею, но в Восточно-Китайском море ему удалось выловить здоровенного марлина. Понятное дело, следовал бедолага не тем курсом и не в то время, да к тому же был голоден. Сначала из него сделали фотомодель. Желающие запечатлеться с экзотическим красавцем становились в очередь. Вечером в кают-компании ели жареную свежую рыбу, нахваливая отличившегося вестового. Командир промолчал. Старпом, гроза нарушителей уставных требований и корабельных традиций капитан-лейтенант Черкашин, видимо, махнул рукой. Старший мичман Петрусенко привык к фигуре на юте. Главное, матрос в спасательном жилете, он всегда на виду, рядом люди, пусть отводит душу рыбацкую. Вестовые продолжали видеть в новом своем товарище «субъекта с прибабахом».

Потерялся он по всей видимости между четырнадцатью и семнадцатью часами. Перед обедом сервировал с остальными вестовыми столы, потом видели его вместе с поваренком выносящим на ют обрезы с тем, что называлось остатками еды, где была установлена ведущая за борт сваренная из двух бочек специальная труба. Когда приблизилось время ужина, немного поворчали — где этот прибабахнутый, опять торчит на юте, бегай за ним.

— Не, вы как хотите, а пендаля лодырю надо врезать. Сейчас пойду и выдам. Сколько можно с ним носиться. Заслужил. Есть часы, посмотри. Трудно, что ли?

— Пендаль в деле с нашим Киселевым не помощник. Он почешется и опять продолжит свое. Как говорится, охота пуще неволи. Но поговорить надо жестко, не в круизе.

Разделились на группы, часть отправились проверять кубрик, другие пошли по местам, где Володька мог быть. На обычном его рыбацком месте кандидат в мальчики для битья отсутствовал. Перед уходом он всегда сматывал линь, уносил с собой грузило и тройник. Сегодня снасть была установлена. Мало того, чувствовалось натяжение линя.

— Ну, вот он где. Сам поймался, гарсонщик несчастный. Тащи его ребята, да осторожней, чтобы не сорвался с крючка.

С этими словами потянули осторожненько, за кормой в отдалении мгновенно вспух фонтан, из воды высунулась остроносая башка, исчезла, блеснул на солнце мокрый спинной плавник. Акула! Сразу набежала толпа любопытствующих, кто-то притащил топор, примчался кок с громадным ножом. Началась суматоха.

— Братцы, никто нашего Киселева не видел?

Братцы ответили отрицательно. Их охватил рыбацкий азарт. Кто-то тянул линь, большинство становясь на цыпочки, таращились через головы, сыпали советами, от нетерпения толкались, рискуя свалиться за борт или спихнуть суетившегося рядом. После подъема неожиданной добычи, вестовые успокоились, собрались снова, удостоверились в отсутствии Володьки на корабле.