Северное буги - Пушкарев Яков - Страница 10

Стол мне показался не то что богатым, а неприлично богатым. Меня посадили на единственный свободный стул, рядом с той девушкой, которая так не вовремя заглянула в комнату. В столовой было очень шумно, все что-то говорили, смеялись, на разных углах стола одновременно рассказывалось несколько анекдотов, то здесь, то там вспыхивали взрывы смеха и кто-то кому-то говорил: «Ну как же, ну как же ты не понимаешь простых вещей!!», и надо, надо уже было настраиваться на общую волну и подключаться к разговорам.

Власенко кричал мне через стол, указывая на мою соседку: «Знакомься, это Вика!», а я, улыбаясь, отвечал: «Да мы уже знакомы!» Затем Власенко кто-то отвлек, и я, обернувшись, сказал: «Ладно, Вика, с кем не бывает, ну зашла, ну и что, смешно ведь», а она вдруг неожиданно весело рассмеялась и сказала: «Да что-то на меня нашло, такой дурой себя чувствую, уж извини». — «Да чего уж там, — ответил я, — пустяки. Шампанского?» — а сам думал: «Какие же у нее глазки, задорные и одновременно пугливые, и она совсем еще не умеет ими стрелять». Вика тем временем рассказывала мне, что уже видела меня на какой-то давней вечеринке, и ей понравилось, когда я был выбрит наголо.

Так случилось, что место мое было напротив унтер-офицера и его жены, а рядом сидели Петька со своей девушкой и Семен. У нас сразу завязался перескакивающий с темы на тему разговор. Семен, поскольку оказался без дамского внимания, пил больше всех и рассказывал анекдоты, время от времени подбегал Власенко и чокался с нами и радовался, что «эх наконец-то мы все собрались!», я научил парней делать эмульсию из водки и красного перца на манер горилки, и это занятие вдруг перекинулось на весь стол. Жена унтер-офицера нашла общие темы с Викой. Наши с ней взгляды непроизвольно пересекались и замирали с холодно-любопытным выражением, так что унтер-офицер, фыркая, то и дело наливал дамам и себе шампанского. Вика сразу взяла меня в оборот, подкладывала мне салатики, я говорил ей комплименты. Жена унтер-офицера снисходительно улыбалась, глядя на все это. Потом мы танцевали, Вика клала голову и ладошки мне на грудь, мы целовались. Я чувствовал, как по нам скользят осторожные взгляды то Гайдукова, то его жены. Потом Надя улыбалась своему мужу, а тот смотрел с подозрением на стопку эмульсии, налитую ему Семеном. Глядя на унтер-офицера, я думал: почему, почему именно он? Что ей понравилось в нем? На мой взгляд, его можно отнести к тому типу молодых военных, в которых все выдает прогрессивного унтер-офицера: неплохо сложен, в чертах лица проглядывается несколько усеченная породистость, взгляд выдает честолюбивую, но меланхоличную натуру и недалекий ум. Очки-хамелеоны, намечающаяся бородка и чуть обозначенные, еще юношеские усы. Отличная выправка, наигранная любовь к шампанскому. Говорит, что работает при штабе, но так, что, мол, о сути работы он распространяться не может. Важничает, сразу видно. А ведь она могла выдернуть из толпы любого, могла бы найти себе нормального бандита или подающего надежды менеджера. Зачем ей эта выправка, эти усики? Чего ей захотелось? Основательности? Уверенности? Крепкого плеча? Но откуда все это может быть у этого унтер-офицера? Кроме крепкого плеча, разумеется. За столом я сделал три-четыре интеллектуальных пасса, он что-то браво ответил и даже не понял, что был убит. Он был расстрелян на глазах у всех, но даже не потерял осанки.

Только далеко за полночь мы стали расходиться по своим комнатам, «ведь завтра Новый год, и всем надо выспаться». Поля шутила, что красного перца в доме больше нет, а я отвечал, что не беда, есть еще коктейль «соленый пес», но о нем завтра.

Потом, в нашей спальне, Вика стаскивала с меня одежду. Вообще вся эта предновогодняя вечеринка запомнилась мне, как вязкий, с легким привкусом курева и шампанского поцелуй.

Меня очень удивило, когда к пробуждению первого числа мне, почти незнакомому ей человеку, она принесла в постель кофе и сандвичи. Она скинула халат и пробралась в постель.

— Снег идет, очень сильный, — сказала она.

Я посмотрел за окно, было пасмурно.

— Спасибо за завтрак, — поблагодарил я и принялся за еду.

— Я не знала, с чем ты любишь, и сделала как себе. Голова не болит?

— Да нет, если пить что-то одно и в меру, то с чего бы.

— А вот у меня голова кружится. Ты не слышал, как я душ принимала?

— Нет, спал.

— Соня, — сказала она и погладила меня по груди, немножко неловко, я чуть было не облился кофе. Глазки и тельце у нее были как у козочки: все немножко угловатое, пугливое, но грациозное, хотя немного неряшливое в движениях.

— Никто не проснулся? — спросил я.

— Нет, что ты, все спят.

— А мы, значит, с тобой жаворонки.

— Жаворонки, — сладко зевнув, сказала она и уютно свернулась калачиком под одеялом.

— Хорош жаворонок, — улыбнулся я.

Прикончив завтрак, я пошел в душ.

Опять запахло ванилью. От шума воды я не услышал, как открылась дверь душевой кабины. Вика проскользнула ко мне. Она была голенькая и беленькая, от горячей воды ее тело тут же порозовело, ушки и соски моментально покраснели.

Она молча прильнула ко мне, подставляя шейку для поцелуя.

— Там так холодно одной…

Я развернул ее спиной к себе. В бедрах она была чуть уже меня, мокрые мелированные волосы висели миленькими змейками, липли к лицу, к плечам и груди. В ее движениях был такой забавный девичий изыск, словно к себе и ко мне она примеряла все эти киношные сцены, вроде той, где Шерон Стоун и Сельвестр Сталлоне занимаются любовью в душе, но вот сил ее не хватает, нет ни дублеров, ни суфлеров, и она хватает ртом воздух и горячую воду, и сердце в ее маленькой груди стучится, как перепуганная ливнем и громом канарейка, и надо прижимать ее, скользкую, к себе и помогать ей своими руками, а она, рисуя грациозность, закидывает голову и выгибает спину — не знает, что еще вот-вот, и мы оба поскользнемся и переломаем здесь все. У нее красивая грудь и несколько родинок, похожих на созвездие. Это выглядит очень сексуально, словно специальные меточки для поцелуев, и я целовал ее родинки, а она прижималась губами к моему уху и шее и что-то шептала, но из-за воды не было слышно что.

Она обернулась полотенцем и ушла из душа, а я еще минут пять посидел в тепле.

Когда я вышел, она что-то читала. Эта оказалась маленькая книжка в мягкой обложке.

— Детектив? — спросил я, ложась рядом с ней.

— Роман, — уклончиво ответила она.

— Любовный, наверно? — заинтересованным тоном спросил я.

— Еще какой.

— Почитай мне немножко. Ну, с того места, где ты остановилась.

— Ты будешь смеяться.

— Не буду.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Только попробуй засмеяться.

— Ну сказал же — обещаю.

— Угу, где? Ага, вот: «…ОН все более истово контролировал распоясавшуюся влажность и поднимал ее язык, ОН пробегался по ее телу… и властно прижимал его к своему горячему шерстяному ковру. ОНА не могла сдержать стона и теребила его густые волосы и покусывала его мускулистую шею… ОН засасывал лепестки ее цветка, и она напрягалась как струна и вдавливала его большую голову между своих трепетных бедер… ОН перевернул ее на живот, закинул ее рыжие волосы, обнажив нежную шею, и стал покрывать ее горячими поцелуями, одновременно ОН, как усердный моряк драит палубу… загонял по самое некуда своего возбужденного юнца и впадал в качку… малец был рослым и упитанным, поэтому ее любящему ласку цветку приходилось туго… Потом ОНА бежала в ванну, смазывала измученную полость живительной мазью и возвращалась… а ОН, точно и не утолял своего голода, словно огромный хищник, бросался на ЕЕ податливое тело и снова томительно ласкал ЕЕ горячую отвердевшую грудь и нежил горячие виноградины ЕЕ сосков, терпеливо ожидая, когда возбуждение снова откроет дурманящий поток ЕЕ горячего цветка, и так было раз за разом, пока розовая заря не освещала огромное окно мансарды и они, утомленные, засыпали. Но даже во сне он не покидал ЕЕ горячего убежища, а она словно после долгой, неистовой качки в шторм засыпала в ЕГО объятиях, закрыв зеленые, мокрые от счастья, словно покрытые капельками росы глаза».