Выбери любимый жанр

Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич - Страница 64


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

64

Пока они разбирали кирилкины росписи, Баженка набрал себе наконец казачий десяток. Он вдруг понял: дальше тянуть некуда. День святой мученицы Дарьи — рубеж, за которым начинается новая жизнь. И для него, и для Кирилки. Теперь, когда Федоров-сын за ум взялся, заботливая тень Баженки ему не очень-то и нужна. Пора по-настоящему за службу браться.

Первым Баженка позвал к себе под начало Ивашку Згибнева. Ясновидец ему ой как нужен будет. И силач под вид Петрушки Брагина. И миротворец Иевлейка Карбышев. И молчун трудяга Левонтий Толкачев. И песельники Саломатовы. И безотказный Климушка Костромитин. И закаменевший сердцем, но не озлобившийся Оська Упадышев. Еще двух казаков Кирилка приглядел в Верхотурье. Васька Боленинов понравился ему любовью к коням. Сам он родом с реки Болы, прежде служил на Москве в стрельцах, потом на Лялинском карауле в дозорщиках. Да прискучило ему стоять на одном месте. Вот и решил податься на Томское ставление. А с ним увязался Пешко Кожевников, Соликамский житель, застрявший по своим делам в Верхотурье. У него тот же, что и у Боленинова интерес: новые земли повидать, себя в новом деле показать.

Два переменных дня пролетели незаметно. Утром третьего обоз двинулся дальше. Неудача Плещеев сказал на прощанье:

— Путь вам чистый через наши ворота. Спасибо, что не застряли.

— Какие ворота? — не понял Кирилка.

— А эти вот, — воевода вычертил у себя над головой круг, объединяя Троицкий утес с постройками Верхотурского города. — В Сибирскую сторону.

Кирилка поразился: а и впрямь сибирские ворота. Перевальный проход из Европы в Азию. Незримая черта. Радугой повисла она над Бабиновой дорогой. А сбоку от нее буднично стоял сам Бабинов.

— Кланяйтесь нашим, как увидите своих, — добавил он к прощальным словам воеводы. — Счастливо до места добраться. Даст Бог, свидимся еще.

А Баженке казалось, что это не Бабинов напутствует его, а Никола-Чудотворец, заступник ото всех бед и несчастий, хранитель на суше и на водах, а стало быть, покровитель дороги.

Год Касьяна

Сибирская Татария встретила обоз снеговалом. Утром на Василия Теплого[279] проглянуло было солнце, украшенное алыми приветливыми лучами, но тут же затмилось. Налетел с Камня порывистый ветер, принес липкую снежуру, заляпал ею дорогу от Салдинской слободы до Туринского острога, пообрушивал всюду ломкие ветки с могучих кедров. Пришлось пешим казакам расчищать ездовую полосу от завалов. Взмокли они, по сугробам лазаючи, в смоле вымазались, но к концу второго дня дотащились-таки до острога. Загомонили радостно:

— Ну наконец-то… Хоть и в дырявом Епанчине, а за ночь отогреемся.

Баженке послышалось: в дырявой епанче. Под верхней одеждой то есть, под круглым безрукавным плащом, укрывающим от непогоды. Так умаялись ребятушки, что учали городить невесть что…

Ан нет. Оказалось, рядом с продувной Туринской крепостцой в четыре угла, там, где угнездилась ныне Ямская слобода, стоял прежде татарский юрт князьца Епанчи. Четыре года назад откочевал он в земли своего близкого родича Енбая, но простой люд памятен: вместо Туринского городка нет-нет да и выскочит у него — Епанчин.

«А что, — прикинул Баженка, — Добрая назва. Татарам в ней слышится свое, русиянам свое. Для усталого путника это и впрямь епанча, укрывающая от непогоды, для служилого человека — щит от ногаев и прочих набежчиков, для Москвы — второй шаг в Сибирскую землю, нарицаемую Азией».

В пятнадцатый раз сменив коней, обоз двинулся дальше. Тотчас переменилась и погода. Мокрый снег на глазах затвердел, оставляя на гололеди острые наросты. И запрыгали по ним полозья саней, застучали, спотыкаясь, конские копыта, зашаркали, выискивая ровные места, ноги пеших казаков. Подернулось ледком небо, тонким таким, игольчатым, прозрачным. Будто не к весне дело повернуло, не Благовещением Пресветлой Богородицы отметилось, не благословением божьим на скорое сеяние злаков и съедобных плодов, а назад отхлынуло — ко дню Касьяна немилостивого[280], того, что собирает остатки времени, по шести часов ежегод, дабы однажды и себе праздник устроить. Он у него один раз на четыре года случается. Ну как тут не впасть в обиду, скупость, завидность? Ну как не скривиться характером?

Ныне именно такой год приспел — касьянов[281]. Не зря старики бают: на что Касьян ни глянет, всё вянет. Люди от него в смуту или оцепенение впадают. Путаются повадки у птиц и зверей. Бушуют небо и воды, воспаляется или черствеет земля. Не случайно же вдруг оторвало Баженку от родной Украины, как лист с ветки, и понесло из теплых южных мест в суровые неизведанные дали. А следом закружило Даренку. Много людей в обозе, и у каждого своя перемена в жизни, своя причина этим годом на Томское ставление идти. Даже тех, кому кажется, что они по своей охоте в путь двинулись, на самом деле преподобный Кассиан (такое у Касьяна настоящее имя) под руку подтолкнул. Вот ведь чудотворцу Николе аж два праздника в году, а Касьяну немилостивому — один в четыре. Потому как Господь приставил его ад сторожить и на отдых не вдруг отпускает. На время отсутствия вместо него охраняют подступы к преисподней двенадцать апостолов. И это Касьяна тяготит не менее, чем его день, такой редкий и вроде бы ненужный.

На самом деле нет на свете ненужных дней. Ненужных святых тоже. Всё предусмотрел Господь — и сладкое, и горькое, тьму и свет, радость и печаль, добро и зло, наказание и искупление. Когда обоз Поступинского на Москву шел, семь разбойных нападений на него было, а на обратном пути — ни одного. Это Касьян немилостивый взял его под свое покровительство. И Кирилку Федорова у Соли Вычегодской на ум наставил — как раз перед своим днем. И Даренке из беды незнаемой вырваться помог. Да и Баженке не только губы, душу подлечил. Слишком она у него переменчивая была, самому себе непонятная, а теперь вроде новым светом зажглась. Вот и выходит: тяжек Касьянов год, взбалмошен, привередлив, но и в нем своя польза есть. Чем глубже в него входишь, тем чаще манит оглянуться назад, сравнить то и это, осмыслить необъемлемость жизни, творящейся вокруг, широту земли и повороты небес.

Над Камнем небеса лежали низко — протяни руку и до облак достанешь. От Верхотурья до Туринского острога заслоняли их хвойные дебри, а после открылся неожиданно ступенчатый окоем. Вышла серебристо-белая Тура из каменистых теснин, уширилась наполовину, легла, петляя, на холмистую равнину. Правый ее берег крут и лесист, левый низок и гол. Самое подходящее место для дороги. Чистить его не надо. Разве что сделать проходы в ольхово-березовых перелесках да ивняковых зарослях, перекинуть мосточки через ручьи и меж болотных озерков. Скоро они разольются на много дней, а пока надежно держат и коней и тяжело груженые сани.

Окрепло, распеленалось солнце. Оно давало мало тепла, зато вволю света. Тура под нею пригрелась, разомлела. Снег осел, зашершавился, как крупитчатая соль. Темный таежный гребень на правобережье засиял радужно, сделался прозрачным. Зазвенел пронизанный легким ветерком воздух, будто под расписной дугой бубенчики ударили. Ну где еще услышишь такой чудный перезвон, где почувствуешь себя таким бесконечно-малым и вместе с тем могучим, поднебесным? Только в Сибирском Лукоморье!

За очередным перелеском укрылось поселение из пяти дворов. Избы крепкие, осанистые, без спешки рубленые. Вдоль дороги до лесного обреза — поля, огороженные плетенкой. Мало ли какой зверь захочет дармовщинкой полакомиться, а тут стоп, дальше хода нет!

Возле дороги тюкал топором простоволосый мужик в распахнутом армячишке. Старая водопойная колода развалилась, так он новую излаживал.

— Бог в помощь, трудилец! — свойски окликнул его Кирилка Федоров. — Как зовомо место сие?

Это ему для дорожной росписи знать надо, да и самому интересно, что за люди за Камнем живут.

64
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело