Коготь Хоруса - Дембски-Боуден Аарон - Страница 38

Ее ответ прозвучал на эльдарском диалекте с сильным акцентом — сплошь отрывистые ноты и пощелкивания.

— Этот мне не нравится. Я наблюдала за ним. Терпела его. А теперь хочу попробовать его боль на вкус.

Я оглянулся, проверяя, понял ли Леор ее наречие, однако не увидел в его глазах никаких проблесков понимания. Он уже подрагивал от боли, причиняемой церебральными имплантатами, затопившими кровеносную систему адреналином. Смотреть в его сознание было все равно, что пытаться заглянуть под океанскую гладь. Его мысли окутывала искусственно усиленная ярость.

— Стой на месте, — сказал я ему.

— Ведьма, — обругал ее воин.

Однако повиновался. В тот момент я зауважал его еще сильнее. Эта способность противостоять тяге к убийству свидетельствовала о невероятном самообладании. Возможно, то был всего лишь инстинкт самосохранения — понимание, что я могу убить его еще до того, как он прикоснется к чужой, — но я предпочел думать иначе.

Леор с рычанием стянул кнут с горла и швырнул его на палубу.

— Зачем ты держишь это существо возле себя?

— Потому что она моя подопечная.

Это была правда, однако не вся.

— Она грязная чужая из умирающего племени. Дочь погибшей империи.

Дочь погибшей империи. Для сородичей Леора это было верхом поэтичности.

Нефертари вновь заговорила на своем чуждом наречии, отвечая на оскорбления Леора. Она назвала его слепым дураком, которого поработило полное ненависти божество, разжиревшее на бездумном насилии, чинимом глупыми, невежественными людьми. Сказала, что он — порченое наследие заблуждавшегося императора, мечтавшего о создании безупречного существа, но обнаружившего, что конечным результатом стал лишь миллион детей-недоумков, облаченных в доспехи божков. Она заявила, что увидела в его изувеченном мозгу грядущую гибель рассудка и поняла, что однажды от него ничего не останется, кроме слюнявой пустой оболочки, взывающей в кровавом жертвенном экстазе к безразличному богу. Обозвала его дерьмом, текущим по главному стоку Темного города, куда мутанты и чудовища испражняются грязью из своих отравленных кишок.

Это длилось почти минуту. Когда Нефертари наконец умолкла, Леор опять перевел взгляд на меня.

— Что она сейчас сказала?

— Сказала, что сожалеет о том, что ударила тебя.

Леор снова поглядел на нас обоих. На его лице было написано замешательство. А затем по палубе разнесся его хохот, внезапный, словно звук выстрела.

— Ну, хорошо. Пусть остается. Скажи мне только, почему она здесь. — Он подразумевал Великое Око, а не «Тлалок». — В такой близости от Младшего бога она в большей опасности, чем любой из ее расы.

Нефертари ответила сама:

— Я здесь, так как это единственное место, куда мои сородичи никогда не последуют за мной.

— Так ты чем-то провинилась, да? Гнусный грех в прошлом?

— Этого ты никогда не узнаешь. — И с этими словами она вопреки всем ожиданиям улыбнулась, обретя тонкую, но неприятную красоту.

Странное дело, но единственным воином на корабле, кому общество Нефертари доставляло глубочайшее удовольствие, был Угривиан, сержант Леора. Каждое утро по бортовому времени они с моей подопечной часами сражались, скрещивая цепной топор и перчатки с хрустальными когтями или любое другое оружие, приглянувшееся им в этот день. Я часто наблюдал за ними, сидя на ящиках с боеприпасами с Гирой под боком, и наслаждался свирепостью их непрерывных схваток.

Бои всегда длились до первой крови. Нефертари сдерживалась — в противном случае Угривиан не пережил бы и первого поединка — однако больше всего меня заинтересовало то, что Пожиратель Миров, казалось, также ограничивает себя. Он использовал ее не только для того, чтобы испытать свои навыки, но и способность справляться с укусами имплантатов внутри черепа, постоянно подстегивающими его агрессию. Он не рассматривал Гвозди Мясника как изъян, который нужно преодолеть, — ведь они захлестывали его кровоток силой и наслаждением всякий раз, когда он вступал в бой. Однако и позволять Гвоздям беспрепятственно влиять на свой разум он не собирался. В отличие от многих своих братьев Угривиан подходил к имплантатам более философски. Несмотря на общепринятое мнение, что имплантаты управляют им, этот воин стремился найти идеальную точку контроля над изменениями в собственной физиологии. Где — спросил он меня — пролегает граница между усиливающей нейростимуляцией и уничтожением его личности во имя жажды боя?

Меня восхитило то обстоятельство, что он вообще задал этот вопрос. Подобные рефлексии часто встречались среди воинов-ученых Легионес Астартес, но редко укоренялись в XII легионе.

Во время поединков Угривиана и Нефертари, в моменты наивысшего накала страстей и бурлящего адреналина, воздух вокруг них переливался от близости бесформенных духов — слабых Нерожденных, которые кормились их эмоциями, не набирая достаточно силы, чтобы проявиться. Замечать эти тени уголком глаза — всего лишь один из повседневных аспектов жизни в Оке, однако Нефертари и Пожиратель Миров привлекали к себе больше духов, чем большинство из нас.

Подобные создания избегали меня благодаря присутствию Гиры. Нерожденные чувствовали в ней высшего хищника и никогда не появлялись слишком близко, сколь бы ярко ни пылало пламя моей души. Синтагма была вполне в состоянии зачищать наши палубы от демонов, стремившихся поживиться членами экипажа, а заботу об остальных мы брали на себя во время долгих охот в чреве «Тлалока».

В прошлом Нефертари, Гира и я охотились вместе с Джедхором и Мехари. Теперь же, по пути к Элевсинской Завесе, к нам присоединился Леор. Попадавшиеся нам Нерожденные были эндемическими формами жизни Ока и всегда принадлежали к более сильной породе, чем их призрачные собратья, порожденные мимолетными эмоциями. Этим демонам давал жизнь отблеск ножа, забравшего дюжину жизней, или же скорбь целого семейства мутантов, выкошенного болезнью. Там, где много страдания, всегда появятся Нерожденные. Ни один корабль в Оке, в каком бы отличном состоянии его ни поддерживали, не избавлен от подобных призраков. Большинство группировок их приветствует. Это хороший способ обзавестись сильными, рожденными Оком союзниками или пополнить почетный список отряда славными свершениями.

В результате одной из наших облав мы загнали в угол особенно гнусное существо, состоящее из жирной зараженной плоти. Тварь прилепилась к стенам одной из камер переработки отходов. Она приклеилась к полурасплавленным стенам при помощи пота и липкой кожи и восторженно подрагивала, лакомясь болью местного клана мутантов, истерзанного эпидемией. Погребальные жрецы племени сбрасывали трупы убитых чумой сородичей в установки измельчения и фильтрации отходов, из-за своей глупости распространяя заразу за пределы их подсекции. Когда я казнил правителей клана за то, что они не сжигали своих мертвых, как того требовала традиция, мы двинулись дальше, чтобы сразиться с демоном, порожденным их невежеством.

Трясущаяся масса плоти прилепилась высоко на покрытой прожилками, трансформировавшейся стене. На лишенном костей теле, будто плавающие солнечные пятна, перемещались многочисленные глаза. В мясистой громаде образовывались рты, которые щелкали деформированными зубами, подражая речи. Тварь была размером с «Лендрейдер».

— Держитесь от нее подальше, — предостерег я остальных.

Она меня узнала. По крайней мере, поняла, на что я способен, поскольку встретила меня импульсом обрюзгшего, ленивого страха. Она слишком обожралась, чтобы просто спасаться бегством.

«Колдун», — передала она.

Беззвучный голос был столь же омерзительно липким, как его плоть.

«Я буду служить. Да, да. Я буду служить. Не разрушай меня, молю. Нет, нет. Свяжи меня. Я буду служить».

Я попробовал представить, на что способно это амебоподобное создание. Какой был прок для меня? Оно умело преображать реальность, как и все ему подобные, и, возможно, лучше многих из них. Но это я мог сделать и сам, к тому же я требовал от связанных мной Нерожденных соответствия строгим стандартам. Я не собирал их без разбора, будто безымянную армию, предпочитая пополнять коллекцию менее типичными и более эзотерическими образчиками.