Пастор (ЛП) - Симон Сиара - Страница 19

— Ты же понимаешь, что опасно так бегать в жару, даже утром. Ты должен купить беговую дорожку.

— Мммм, — пробубнил я в пол.

— Что ж, несмотря на это, ты должен принять душ перед завтраком. Прошлой ночью я столкнулась с этой восхитительной новой девушкой в городе, и она сказала, что собирается сегодня помочь. И, конечно, ты хочешь хорошо выглядеть для новенькой девушки, не так ли?

Я поднял голову и посмотрел на неё скептически.

Она толкнула меня в рёбра носочком своей пурпурной туфли, прежде чем переступить через моё тело.

— Я собираюсь пойти в церковь, чтобы помочь замешивать тесто. Поддержу мисс Дэнфорс в обустройстве, если увижу её до того, как ты прибудешь туда.

Она ушла, а я отлепил себя от пола и избавился от своего потного силуэта с помощью бумажных полотенец и чистящего спрея, что заняло всего минуту. И только потом поплёлся в душ.

Это закончилось тем, что было удивительно легко оставаться сосредоточенным на самом завтраке. Всё было настолько оживлённым, что я утром старался обойти каждый стол, чтобы поприветствовать посетивших нас людей. У некоторых из них были дети, которых я мог отправить домой с рюкзаками, набитыми школьными принадлежностями и арахисовым маслом; некоторые из них имели родителей в преклонном возрасте, поэтому я бы мог обратиться к местным работникам по уходу за пожилыми людьми и к благотворительным организациям. Некоторые из них были одинокими и хотели с кем-то просто поговорить — я мог оказать такую незначительную услугу.

Но каждый раз, когда я видел уголком глаз Поппи, улыбающуюся гостям или приносящую новый лоток яиц, трудно было не заметить, что она чувствовала себя как дома в этой среде. Она была по-настоящему добра к посетителям, но также была эффективна, сосредоточенна и в состоянии взбивать яйца с такой скоростью, что Милли объявила её почётной внучкой. Она казалась такой умиротворённой, в отличие от той женщины, которая исповедовалась мне.

Я закончил утро в тесте (моя работа состояла в том, чтобы носить наполненные большие миски к печке) и с обожжёнными пальцами (столько же раз, сколько готовился бекон), но был счастлив. Тогда как я, вероятно, не увижу кого-либо из этих людей на мессе в ближайшее время, мне хотелось бы их встретить снова через две недели, и самым главным было то, что наполненные животы не победили их души.

Я сказал Милли и двум другим бабушкам идти домой и отдыхать, пока я тут уберусь, и не заметив Поппи, предполагал, что она уже ушла. Я напевал себе под нос песенку, когда складывал столы и убирал стулья, затем принялся мыть пол.

— Чем ещё я могу помочь?

Поппи стояла у подножья лестницы, пряча листочек бумаги в сумочку. Даже в тусклом свете подвала она выглядела нереально, слишком необычно и слишком прекрасно, чтобы смотреть на неё дольше нескольких секунд без боли.

— Я думал, ты ушла? — сказал я, перемещая свой взгляд в безопасное место, а именно на швабру с ведром передо мной.

— Я была наверху с семьёй: услышала, как мать упомянула что-то о поздней оплате налогов, и так как у меня образование, связанное с бухгалтерией, я предложила помощь.

— Это очень мило с твоей стороны, — ответил ей, снова чувствуя это ужасное, удушающее ощущение, которое чувствовал вчера, то чувство, когда уходит почва из-под ног, когда я нахожусь рядом с ней; флирт с Поппи ещё хуже, чем сама похоть.

— Почему ты так удивлён тому, что я сделал что-то хорошее? — спросила она, шагнув ко мне. В словах была ирония и шутка, но подтекст был ясен. «Не считаешь меня хорошим человеком?»

Сразу появилась защитная реакция. Я всегда считаю людей хорошими, всегда. Но если честно, я был немного удивлён её готовностью помогать. В таком же состоянии я пребывал, когда она рассказала мне о Гаити.

— Потому что ты думаешь, что я одна из тех падших женщин?

Я швырнул тряпку в ведро и поднял взгляд. Теперь она была ближе, достаточно близко, чтобы я мог увидеть небольшое пятно от муки на её плече.

— Я не думаю, что ты падшая женщина.

— Но теперь ты должен сказать, что мы все погрязли в своих грехах в этом падшем мире.

— Нет, — осторожно произнёс я. — Я хотел сказать, что люди, которые очень умны и привлекательны, например, как ты, обычно не культивируют в себе доброту, если того не хотят. И да, это меня немножко удивило.

— Ты умный и привлекательный, — выпалила она. Я ухмыльнулся ей. — Прекратите это, Отец, я серьёзно. Уверен, что это не потому, что я умная, привлекательная, состоявшаяся женщина, но ты ведь не чувствуешь этого?

Что? Нет! У меня был краткий курс «Исследований женского меньшинства» в колледже!

— Я…

Она сделала ещё один шаг вперёд. Только швабра с ведром были сейчас между нами, но они не могли мне помешать пялиться на её изысканный изгиб ключиц над сарафаном, а там уже и недалеко от её выреза.

— Я хочу быть хорошим человеком, но больше этого хочу быть хорошей женщиной. Неужели невозможно быть безраздельно женщиной и безраздельно хорошей?

Дерьмо. Этот разговор ушёл от налогов в самые тёмные уголки католического богословия.

— Конечно, можно, Поппи, любой человек может стать хорошим, — сказал я. — Забудь сейчас о Еве и яблоке. Посмотри на себя так, как я вижу тебя: абсолютно любимая Божья дочь.

— Думаю, я не чувствую себя любимой.

— Посмотри на меня, — она повиновалась. — Ты любима, — твёрдо заявил я. — Умная, привлекательная женщина, и каждая часть тебя, хорошая и плохая, любимы. Пожалуйста, игнорируй меня, если я напортачил и заставил чувствовать себя по-другому, хорошо?

Она фыркнула после моих слов, а затем печально мне улыбнулась.

— Мне жаль, — сказала она мягко. — Я не хотела задеть тебя этим.

— Ты и не задела. Серьёзно, я единственный, кто должен просить прощения.

Она сделала шаг назад, словно физически не решалась сказать то, что собиралась. А затем выпалила:

— Стерлинг звонил прошлой ночью. Думаю… Это просто выносит мне мозг.

— Стерлинг звонил тебе? — переспросил я, чувствуя раздражение, бывшее далеко за рамками профессионализма.

— Я не ответила, но он оставил голосовое сообщение. Хотела его удалить, но не смогла…— она замолчала. — Он повторил все те вещи, которые говорил раньше: о том, какой женщиной я была, где должна находиться. Он сказал, что кончит для меня снова.

— Он кончит для тебя? Он сказал это?

Она кивнула, в то время как ослепляющая ярость танцевала перед моими глазами.

Поппи, очевидно, заметила это, потому что засмеялась и накрыла своими пальцами мои в том месте, где я сжимал рукоять швабры так сильно, что побелели костяшки.

— Расслабься, Святой Отец. Он приедет сюда, пытаясь соблазнить меня своими историями об отпуске и вине, а потом я его отвергну. Снова.

«Снова… Так это что не в первый раз? Где ты позволишь ему заставить тебя кончить, после чего снова отпустишь?»

— Мне это не нравится, — ответил я и сказал это не как пастор или друг, но как мужчина, который пробовал её недалеко от этого лестничного пролёта. — Я не хочу, чтобы ты с ним встречалась.

Её улыбка осталась, но глаза превратились в холодные осколки коричневого и зелёного. И вдруг я понял, каким оружием она могла бы быть в конференц-зале или в качестве правой руки сенатора.

— Правда? Не думаю, что тебя касается, встречусь я с ним или нет.

— Он опасен, Поппи.

— Ты даже его не знаешь, — огрызнулась она, убирая свою руку с моей.

— Но знаю, насколько опасным может быть мужчина, когда хочет женщину, которую не может заполучить.

— Как ты, например? — сказала она, и от такого жестокого и нацеленного заявления я чуть отшатнулся.

Весь вес подтекста её слов рухнул на нас словно прогнивший потолок: Поппи и Стерлинг — да, но Поппи и я — мой детский пастор и Лиззи.

Люди хотят то, что не могут иметь: история моей жизни.

Без единого слова Поппи развернулась и ушла, шлёпая своими сандалиями по ступенькам лестницы. Я попытался сделать несколько глубоких вдохов и понять, что, блядь, это было.