Люди vs Боты (СИ) - Комаров Александр Анатольевич - Страница 29

Его глаза по-прежнему ничего не выражали, а губы все так же были слегка приподняты. Плечи Ланни были выставлены вперед и он казался очень сгорбленным, то ли Художник не замечал этого раньше, толи эта перемена произошла совсем недавно.

— Сам понимаешь, — продолжил мужчина, — что пришлось мне идти работать. Ну вот и стал я поваром. Хотя зачем это все….

— Нравится?

— Да чему тут нравится. Гай, конечно, говорит, что любит готовить, но я этого не понимаю. Разве человек рождается для этого? Для того, чтобы научиться вкусно готовить пищу или хорошо защищать других в суде? А может для того, чтобы хорошо и бессмысленно водить гоночный болид по кругу? Да или даже руководить страной? Как может нравиться такое занятие?

Художник нахмурился.

— То есть да, конечно, нравиться оно может… но… короче все это не верно, не правильно. От слабости ума человеческого, от неспособности понять природу свою и окружающих, от бессилия терпеть нападки своего разума, терзающего тебя за бездействие и бесполезность. Ладно бы люди просто работали и помалкивали. Деньги всем нужны, что тут скажешь, нет ведь, найдется такой лицемерный кретин, который будет с пеной у рта доказывать, что ему все эти прибамбасы по душе. Что у него сердце нарадоваться не может, когда он кому-нибудь новую машину из своего салона продает. Нет бы сказать, что я просто очень деньги люблю, так ведь начнет заливать, что именно работа такая ему мила, что командировки в дальние страны его интересуют очень и вообще, помогать людям выбрать их новое средство передвижения — это для него очень приятно и даже гордость он испытывает и глубокое чувство самоудовлетворения, когда человеку поможет.

— И?

— Срать я хотел на такого мудака!

При кажущейся напряженности речи Ланни был совершенно расслаблен и говорил без особой интонации, так, будто рассказывал это уже в миллионный раз и вообще, давным-давно понял все это и теперь ему даже неприятно возвращаться и осквернять свою речь такими простыми вещами.

— Скажи, кому станет легче, что этот хмырь продаст за свою жизнь три тысячи машин?

— Может быть людям, которым он их продаст?

— Да чем же им легче-то будет?

— Ну хотя бы тем, что им больше не придется ходить пешком или ездить на своих старых, быть может, разваливающихся машинах.

— А что миру до людей этих?

— Как знать, может кто-нибудь из них…

— Что? — перебил Ланни, — кто-нибудь из них что?

— Сделает что-нибудь хорошее в мире.

— Да как же он что-нибудь хорошее может сделать, если никто и понять не может, что в этом мире хорошее, а что плохое… или лучше, что для этого мира хорошее, а что — плохое.

— А вдруг, как раз эти люди и догадаются до этого, когда будут ехать на той машине, которую он им продал в свое время?

— Или может быть, эти люди, которым предстоит додуматься до столь важных нам вещей, разобьются насмерть на этих машинах… не о том речь. Ты хочешь выстроить тут причинно-следственную связь… но это слишком наивно и идеалистично. Только если ты не пытаешься сказать, что все шесть миллиардов людей служат той небольшой группке, которой и предстоит в этом мире вершить дела. Одни посредством изготовления автомобилей, другие — одежды, третьи — электричество для них производят, четвертые — воюют для них, пятые — играют в гольф на полях своих многоденежных особняков. Да?

— Как знать.

— Мы с тобой, кстати, нечаянно пришли к Личностям и Ботам. Вот те самые люди, которые всем этим занимаются для нашей небольшой группы — это Боты, а мы в свою очередь…

— Понял я, понял, — улыбнулся Художник. — Но в этот раз мы сюда как-то с другой стороны подошли.

— Правильно. Если вернуться чуть назад, то я говорил, что никогда терпеть не мог таких лицемеров, которые от своей нелепой работы кипятком писали…, а потом… потом я встал рядом с ними… нет, работу я никогда не любил, но вот уже двадцать пять лет делаю еду и ничего… жив здоров. Правда, слава Богу, мне хватало ума никогда не рассказывать о том, как мне это нравится. Да… я знаю, что так я спасаю свой мозг, неспособный, как оказалось, больше ни на что… моя должность добавляет мне какой-никакой важности, я не чувствую себя ленивым отбросом общества, я — достойный гражданин своей страны… и больше ничего. Ничего.

Пойми, я не против честных трудяг или не трудяг или не честных, не важно, я вообще не против людей, просто не надо заливать. Имейте силу признать свое место в жизни.

— А можно на примере? — спросил Художник и прищурился, вспоминая что-то.

— На моем или твоем?

— Моем.

— Давай вперед.

— Вот допустим, есть человек, который в России занимается научной деятельностью…

— Допустим или есть?

— Это будет чуточку собирательный образ на тот случай, если ты начнешь шибко критиковать его, ну чтобы мне не было обидно, ты понимаешь?

— Да, конечно, продолжай.

— Итак. Этот человек уже лет десять занимается наукой, а денег у него совсем нет… потому что не платят в Российской науке больших денег. Ну там на патентах можно кое-что заработать… но если тебе особо не свезло, то вряд ли ты будешь иметь много. Короче, среднестатистический ученый у нас получает очень мало. По вашим меркам так вообще центы.

Но получилось так, что он все занимается этим делом и занимается. Ну вот нравится ему заниматься своими катализаторами, к примеру, или еще чем-нибудь, и вот совсем уже зарплата маленькая да и ту задерживают, а он все равно занимается и занимается, будто бы от этого жизни чьи-то зависят, самозабвенно, короче, так занимается.

— Бывают такие, — кивнул головой Ланни и с гримасой боли на лице разогнул сгорбленную спину.

— Не знаю, бывают ли такие у вас в Штатах…

— Да какая разница где, просто говорю, что понятен мне твой случай.

— Ну и что ты мне на это скажешь?

— Сразу замечу, что до конца мы с тобой в этом вряд ли разберемся, скорее, я тут помру на полу около стены со своей больной спиной, ты должен сам для себя решить, как относиться к таким персонажам. Я решил. Может быть резко слишком… но…

— Ты мне лучше сначала ответь прямо на вопрос, а потом еще немножко порассуждаем.

— Ответ тут прост. Синдром Ван Гога.

Художник нахмурил лоб лишь на очень короткое мгновение, меньшее, чем требуется мечущейся в литровой банке мухе для того, чтобы сменить направление.

— Думаю, ты понимаешь, что здесь имеется ввиду не только душевное и психическое состояние описанного тобой человека, но и все психологические выкладки, которые можно вывести из этого случая. Разумеется, доля сходства может быть и не очень велика, но так или иначе, направление общего вектора ясно.

— И что же это дает? Куда бы вы отнесли Ван Гога и подверженных одноименному синдрому людей?

— Я уже говорил, что не смогу дать тебе ответ. Может быть, в скором времени мы разберемся с этим, может быть, это сделаешь ты, ну или кто-то другой, нет принципиальной разницы.

— Ах, как хотел бы я узнать все этим нюансы, — воскликнул Художник и поднялся с закрытого стульчаком унитаза. — Это, если можно так сказать по-английски, мой апогейный искус.

— Что именно, позволь узнать?

— Да все, все это, о чем ты только что говорил. Бесспорно, много истины в твоих словах и еще больше заявок на нее, но… существует и очень большой момент допуска. Конечно, я всегда интуитивно чувствовал Людей и Ботов, но часто мне встречались такие, которых трудно было классифицировать. И до Личностей они не тянут, и к Ботам отнести рука не поднимается…

— С такими труднее всего… они, обычно, честные, добрые… а еще хуже, если веселые и довольные жизнью…, но не эдакие счастливые дурачки, а вполне адекватные по общественным меркам люди.

— Да, с такими действительно не знаешь, что и делать.

— Еще одна загадка, — легонько кивнул головой Ланни.

— И неужели некому дать на нее ответ? Неужели даже Джонни, ваш духовный лидер не может рассказать что-нибудь по этому поводу?

— Эх, парень, парень. Да разве важно, кто тебе что расскажет, важна лишь правда… и вот что я тебе скажу напоследок: разберись в своей голове с серединными людьми, лишь это важно ввиду грядущих событий.