Фаворит. Книга вторая. Его Таврида. Том 4 - Пикуль Валентин - Страница 11

– Новая нам язва, – сказал светлейший.

Теперь шейх Мансур бросился на Кизляр, дабы отрезать русские пути от Азова и Астрахани, и Потемкин доложил Екатерине, что в действиях лжепророка чует опытную, сильную руку:

– Укажи писать Булгакову, чтобы предупредил не токмо визиря, но и посла французского Шаузеля-Гуфье: в делах азиатских Россия никаких перемен не потерпит…

Екатерина сообщала, что вскоре она ожидает приезда нового французского посла – графа Сегюра д’Агессо:

– Он тоже писатель. Как и я, грешница…

Никто еще в ту пору не предполагал, что война на Кавказе, возникшая в 1785 году, закончится лишь взятием аула Гуниб в 1864 году.

…

Один за другим отошли в небытие сначала Вольтер, а потом и Дидро. Мыслители покидали тревожный мир, когда Екатерина, уже достигнув славы, не нуждалась в их поддержке и похвалах, теперь с ними, с мертвыми, можно и не церемониться.

– Каждый век, – декларировала она, – обязательно порождает трех-четырех гениев, создаваемых природою исключительно для того, чтобы они обманывали все человечество…

Однако, выразив им свое монаршее презрение, императрица поступила умно, выкупив для Петербурга библиотеки Дидро и Вольтера….Франция! Главный источник свободной мысли, кладезь революционных прозрений. В отношениях Франции с Россией еще до Петра I создалось ненормальное положение: народ Франции тяготел к России, но правители Версаля не желали сближения с Россией… Екатерина подозревала:

– Приезд графа Сегюра сулит нам нечто новое!

К тому времени Россия была авторитетна на континенте, а магазины Парижа украшали вывески: «А la dame russe» или «Au Russe galant». Победы Румянцева и Суворова сделали Екатерину самой модной дамой Парижа; в лавках Пале-Рояля нарасхват торговали детскими распашонками, сшитыми по выкройкам русской императрицы, сарафанами и кокошниками; в большом ходу были хвалебные или злоречивые книги о нравах русского народа.

Франция лучших своих дипломатов расставила по флангам своей политики: Шуазель-Гуфье обязан вредить России на берегах Босфора, а граф Сегюр на берегах Невы надеялся вовлечь Россию в дружбу с Версалем. Сегюру было всего тридцать лет; он был хорош собой, языкаст и облечен личным доверием короля.

По прибытии в Петербург Сегюр терпеливо выслушал прусского посла Гёрца, который нашептал ему на ухо:

– Дикая страна, и нравы дикие! Но самое дикое – сама императрица. Комедия вызывает у нее скуку, в трагедиях она заливается смехом. Ухо ее не воспринимает очарования мелодий, но из тщеславия она окружает себя лучшими певцами мира. Она могла бы иметь изысканнейший стол в Европе, но ограничивает свои вкусы картофелем с телятиной и паршивым соленым огурцом.

– В чем же секрет успехов этой женщины?

– О! – закатил Гёрц глаза. – Она не устает твердить, что Россия – страна великая, ее солдаты из неотесанных мужиков подобны античным героям, здесь все исполнены рыцарского благородства, страна их чрезвычайно богата, а русским, конечно, импонируют эти похвалы с высот престола…

В посольстве граф Сегюр ознакомился с высказыванием о Екатерине своего предшественника: «Эта женщина всегда остается только женщиной (!), представляя неслыханное сочетание мужества и слабостей, познаний и бездарности, твердости и небывалой решительности, какой позавидует любой мужчина…» Преследуя тайные цели, Сегюр навестил шведского коллегу, барона Фридриха фон Нолькена, который великолепно сжился с Россией, взяв в жены прибалтийскую баронессу фон Мантейфель. Сегюр в разговоре с послом Швеции деликатно выразил сочувствие по случаю очередного голодания в его королевстве:

– Я слышал, в провинции Скании опять неурожай!

– Да. Но голода никогда бы не случилось, – отвечал Нолькен, – если бы наш заносчивый король не отправлял зерно на выгонку водки, доходы от продажи которой тратятся им на увеличение флота. Русские от меня ничего не скрывают, и я сам наглядно вижу, что шведскому флоту за русским теперь не угнаться.

Сегюр спросил: правда ли, что русское железо стало по своим качествам соперничать со знаменитым шведским?

– Увы, это так, – согласился Нолькен. – Рабочие со шведских заводов спасались от голода в России, Потемкин нарочно селил их семьями на уральских заводах. Там они, конечно, благодарные России за ее гостеприимство, и передали русским мастерам многие секреты своего производства…

– Что вы скажете о новом фаворите Ермолове?

– Лишь одно. Когда Екатерина, еще молодая, путешествовала по Волге, она как-то ночевала в имении Ермоловых, где ей понравился мальчик, сын бедных дворян. Она его угостила конфетами и сказала, что будет о нем всегда помнить. Слово свое, как видите, императрица сдержала: мальчик стал ее фаворитом. Но, смею думать, он долго не удержится. Ермолов скромен и, кажется, очень стыдится своего положения… На его месте способен удержаться только бесшабашный мерзавец!

Сегюр появился на балу в Зимнем дворце, его закружило в вихре парчи и золота, алмазов и кружев, сарафанов и кокошников. Все менялось на Руси, но эталон женской привлекательности оставался неизменным: «Дамы плечистые, благоприятные. Бюст возвышенный обязан был опираться на массивный пьедестал, под которым располагался не менее внушительный фундамент». При этом лица белили, щеки румянили, брови сурьмили, на обнаженную грудь дамы нещадно лепили мушки из бархата, черного и красного, а железные корсеты не могли унять ширины корпуса…

К послу Франции подошел светлейший (и небритый).

– Как вам понравился Петербург? – спросил он.

– Почти Версаль, – отвечал Сегюр.

– Не льстите! Скорее уж Золотая Орда, только вчера оставившая свои кибитки на углу Марсова поля и Миллионной улицы… Осмелюсь узнать: с чем вы прибыли к нам, посол?

– С выражениями истинной дружбы, которую желательно закрепить торговым трактатом, выгодным для России.

Потемкин горою возвышался над миниатюрным Сегюром.

– Только не предлагайте нам своего вина, – сказал он. – Скоро у нас в Тавриде забьют из-под земли свои фонтаны шампанского, и тогда… Граф Кобенцль! – грубо окликнул он вдруг посла венского. – Идите сюда. Ко мне. Я послал в Токай своих людей, чтобы закупили там виноградные лозы. Однако ваш император наложил запрет на их вывоз. Я вам заявляю, Кобенцль: торговый трактат с Веною не будет одобрен мною, пока моя Таврида не получит из вашего Токая лозу виноградную…

Когда он удалился, Сегюр спросил Кобенцля:

– С вами здесь всегда так разговаривают?

– Мы привыкли. Привыкайте и вы…

Екатерина играла в карты, за ее спиною скучал Ермолов – высокий стройный бондин, лицо которого портил широкий, приплюснутый нос, за что Потемкин и прозвал его le negr blans (белый негр). Вот он склонился к плечу императрицы, что-то выслушал от нее и решительно направился в сторону Сегюра:

– Ея величество желает говорить с вами.

Сегюр приблизился, Екатерина смотрела весело.

– Где вы успели побывать, граф? – спросила она.

Сегюр ответил: в Европе много разговоров о русских банях, и он, прибыв в Россию, сразу же посетил народную баню.

– Жара была нестерпимая, я боялся дышать. Банщики же, взяв в руки громадные вееры из березовых веток, стали меня ими опахивать, очевидно желая навеять на меня прохладу… Глупцы! – воскликнул Сегюр. – От дуновения этих вееров я не ощутил свежести, мне стало еще жарче, и я спасся бегством.

Екатерина сказала, что Россию определяют не бани с вениками, не водка и пироги, не щи да квасы.

– Если вам желательно посмотреть настоящую Россию, я предлагаю вам, посол, путешествие по ее каналам… Там, на каналах, я и подумаю – что мне просить у Франции?

– Сразу проси голову Шуазеля-Гуфье, – захохотал Потемкин и, отодвинув Ермолова, уселся напротив императрицы как первое лицо в государстве…

…

Потемкин и Безбородко соблазняли императрицу путешествием в Таврические края, но Екатерина прежде согласилась на маршрут лишь по каналам Вышневолоцкой системы, снабжавшей Петербург и флот припасами. Она допустила, кажется, политическую бестактность, пригласив в попутчики послов враждующих стран – Франции и Англии: