Фаворит. Книга вторая. Его Таврида. Том 4 - Пикуль Валентин - Страница 12

– Двух пауков в одну банку! Поглядим, как милорд Фицгерберт станет отрывать лапы графу Сегюру…

Жизнь любой страны отражена, конечно, в жизни ее провинций. А внутри России многое изменилось. На месте бывших сел возникли молодые города, площади обставились каменными строениями с каланчами, за полчаса до полудня по всей стране музыканты играли на валторнах, возвещая о часе обеденном. Подле присутствий – тюрьма, пожарное депо и гауптвахта для пьяниц-чиновников, которые словесным внушениям уже не внимали. Наместники вершили суд и расправу, имея в залах дворянских собраний седалища, подобные трону, казна выдавала им сервизы из серебра и золота (для представительства). Россия была разделена на полосы – северную, среднюю, южную. Чиновники севера носили мундиры с голубизной, средних губерний – вишневые, южане – фиолетовые. Соответственно, и дамы в своих нарядах обязаны были придерживаться расцветок своих губерний. Однако носить всегда одноцветное платье дворянкам было невмоготу. Екатерина дивилась пестроте нарядов, которую помещицы объясняли тем, что имения их расположены в различных губерниях… Кареты царского поезда сопровождали почтальоны, одетые в зеленые куртки, шапки их были украшены со лба медными гербами империи, а на затылках – служебными номерами.

У развилки дорог нечаянно встретили графиню Прасковью Брюс, ехавшую в свое имение, и Екатерина велела остановиться.

– Простила ль ты меня, Като? – спросила Брюс.

Выглядела подруга так, что в гроб краше кладут.

– И ты меня прости, – отвечала Екатерина…

Кареты разъехались – навсегда! Потемкин, невзирая на ухабы и тряску, играл с Сегюром в шахматы, выпиленные из вулканической лавы Везувия. Екатерина, расстроенная встречей с умирающей подругой, тихо всплакнула, сказав по-латыни: «Fuimus» («Мы были»). Над цветочными полянами кружились белые капустницы. Сегюр неожиданно завел речь о Китае и спросил императрицу: как складываются отношения России с Пекином?

– А никак! – ответила она, сморкаясь в платочек. – Я даже боюсь вспоминать, что такой Китай существует. У мудрецов Пекина на все сыщется бесподобное решение. Когда в дар богдыхану послали свору великолепных борзых, богдыхан просил еще прислать. Выяснилось, что наши русские собаки, поджаренные на касторке, очень понравились его мандаринам…

Отшутилась, а на самом-то деле граница с Китаем снова становилась тревожной. Безбородко показал Потемкину свое письмо к Воронцовым, в котором не скрывал опасений: «Китайские наши дела дошли почти до разрыва. Они нам прислали два бранных листа… пресечение торгу (в Кяхте, надо полагать) ознаменили пушечным выстрелом. Думаю, что это значит некоторое объявление войны. У нас приняты меры к обороне…»

– Где ты увидел оборону, – сказал Потемкин, – ежели нам до Амура и за год на телегах не добраться.

– Дай письмо сюда, – велела Екатерина и своей рукой добавила к словам Безбородко: «Если б Амур мог нам только служить путем, через который легче продовольствовать Камчатку, и тогда обладание им имеет уже значение». Поставив точку, она сказала попутчикам: – Китаю следует показать, что Россия уже не та, что при Анне Иоанновне. Надо будет, и дадим звону!

Все это – в присутствии Сегюра, совершенно откровенно, и посол Версаля, ощутив доверие русских, сказал императрице:

– Вы полковник преображенский, а я полковник драгунский, мы, смею думать, будем вести себя храбро… Я желал бы вынудить Россию на торговый трактат с Францией.

Он воззрился на Потемкина, ища в нем поддержки.

– Я только генерал-фельдмаршал, – отвечал светлейший. – Вы, полковники, сами и договаривайтесь…

– У вас есть к тому полномочия? – спросила императрица Сегюра; полномочий не было. – Вы и в самом деле храбрый полковник! – Екатерина перешла к иносказательной форме: – Опять лошади понесли… Скоро ездить хорошо, от долгов спасаясь, а мои финансы, слава богу, пока в порядке.

Боровичи имели герб: золотое солнце на щите и руль корабельный. Городу исполнилось всего два года, в нем и окрестных деревнях жили летцманы, бурлаки, плотники, грузчики и горшечники. Потемкин купил на пристани глиняную свистульку и стал дуть в нее радостно, как мальчишка, а Екатерина купила у баб крынку для молока… Безбородко объяснил дипломатам, что каналы Вышневолоцкие Волгу с Балтикой соединяют:

– Теперь сольем Двину с Камою, и можно, сев на корабль в Архангельске, сойти на берег уже в Персии…

У пристани их ждали барки, на одной из них работала кухня. Екатерина налила в крынку молока. Потемкин раздобыл краюху горячего крестьянского хлеба. Они спустились в каюту, чтобы никто не мешал им разговаривать.

– Очень хорошо, – сказала императрица, – чтобы мы не возобновили трактат коммерческий с англичанами. Паче того, Питт не признал нашей «Декларации о вооруженном нейтралитете».

Получилось так, что договор с Англией был уже готов. Но вдруг стало известно, что Питт Младший вошел в союз с Фридрихом II и союз их оформился против Австрии (а значит, и России).

Было очень вкусно запивать хлеб парным молоком.

– Фицгерберт совсем уж дохлый, – сказал Потемкин.

– Да и комары всего изгрызли.

– А чего потащился за нами? Или каналов не видел?

– Наверняка поехал за Сегюром шпионить, дабы не возникло меж нами трактований… Поговори с Сегюром, что он скажет тебе? А милорда дохлого припугнем: я на английские товары сборы накину, вот и пусть в Сити на меня скалятся!

Караван барок тихо отплыл на рассвете, по берегам Меты потянулись заливные луга, поросшие березовыми рощами, потухали в ночном костры пастухов, к водопою сходились стада. Завтракая в салоне, Екатерина злорадно высмеивала прусского посла Герца, союзного послу английскому, а Потемкин при этом еще забавлялся детской свистулькой.

Фицгерберт не вытерпел и сказал:

– Как может человек, любящий Гайдна и Моцарта, понимающий Сальери, наслаждаться этим варварским свистом?

– Англия, – ответил Потемкин, – не дала миру ни одного композитора, и что вы, англичане, понимаете в музыке? Звучание ваших волынок для меня как мычание недоеных коров…

Фицгерберт вскоре удалился в каюту, второй выпад Екатерины предназначался графу Шуазелю-Гуфье. Сегюр остался спокоен.

– Однако на этой речке сильное течение.

– На Босфоре еще сильнее, – намекнул Потемкин.

– Если из Босфора и вынесет графа Шуазеля-Гуфье, то вряд ли это коснется меня, плывущего ради иных целей, – отвечал Сегюр.

– Давайте без церемоний! – предложил Потемкин.

Сегюр воспринял эту фразу всерьез, а Потемкин залучил его в свою спальню, показав на кровать, куда садиться. Сегюр красочно обрисовал выгоды от торговли на Черном море, заметив, что Шуазель-Гуфье и его влияние на Босфоре ничего не значат для него, графа Сегюра, который всей душою готов поступать в духе противоположном… Потемкин в свою очередь вспомнил происки Гарриса:

– Человек коварный и строптивый, бог его накажет.

– Если вы желаете отомстить, так нет лучше способа: заключите с Францией торговый трактат, и будем друзьями.

Потемкин потребовал от Сегюра полной откровенности:

– Какими словами Вержен провожал вас в Россию?

– Это тайна нашего кабинета. Но я сижу на вашей постели, вы позволили мне быть вашим другом, я не скрою: инструкции короля и Вержена – самые безнадежные! Меня послали в Россию, не рассчитывая на успех моей миссии, о вашей же светлости мне было сказано: вы и есть главный враг Франции!

– Я докажу обратное, – возразил Потемкин, раскатывая на столе голубую карту Вышневолоцкой системы каналов. – Думайте, пока плывем по реке. Когда наши барки втянутся в озеро Ильмень, я потребую от вас, Сегюр, окончательного решения…

Красота ландшафтов была поразительная. Бронницы с храмами на горе выступили вечером – как сказка. Безбородко доказывал Фицгерберту, что бронницкое сено – лучшее сено в мире:

– Я бы его сам ел, да тогда скотине не хватит…

Караван медленно втянулся в озеро Ильмень.

– Ваше решение созрело, Сегюр? – спросил Потемкин.