Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич - Страница 26

— А его куда дели, скажете? Грохнули? — спросил любопытный Димон, живо представив себе все.

— Не скажем, — ответил за татарина Генерал. — Чтоб не понизить дисциплинирующий эффект. Не зря же у нас есть грузовики с решетками на окошках. Сидит этот красавчик там живехонький. Требуху с мякиной ест. Одна ночь в яме рядом с ним перевоспитывает любого. Спасибо, Марат! — кивнул он рассказчику. — А за настоящие проступки бывает и хуже. Был у нас старшина по кличке Шкет, однажды он струсил в бою и людей своих отвел в тыл. Его заставили выпить воды из термоса, который хранится в двух сейфах, один в другом.

— Что еще за вода? — переспросил Павловский.

— Вода с источников Урала. Его увели и в клетку посадили. Через день он умолял его пристрелить, теряя волосы, харкая и гадя кровью. А через три умер. Клетку после него из шлангов проливали. Как я вам говорю, мелочь Виктор может простить. Например, если вы нарушили что-то незначительное, оставили себе маленький трофей. Он поймет. Но за серьезные косяки — смерть. Отличаются только виды этой смерти. Добро пожаловать в армию Сахалинского Чрезвычайного Правительства. Добро пожаловать в Орду. А теперь к деталям операции, в которой вам, Дмитрий, будет отведена ключевая роль. Вы были в Ямантау… а вы знаете, что это за убежище и что там хранилось?

— Никак нет. Услышал, что бродяги болтают, и наткнулся на вход случайно. Ни о каких убежищах не знал, — счел за лучшее ответить Окурок.

— Э, да вы тут совсем я вижу мхом заросли. Книжек не читаете, — вздохнул Генерал. – Не беда, устроим вам избу-читальную. Книжек привезли из райцентра целый КамАЗ, журналов всяких. Без фона все, чистые. В подвалах хранились. Только просушите, а то плесень заведется. Там много интересного. Не вздумайте классику жечь. Надо будет на растопку — можем дать плохие и вредные книжки. Таких мы тоже до хрена нашли по лавкам и киоскам. А на что обратить внимание в Ямантау мы вам, так уж и быть, объясним…

Когда он освободился, на небе уже высыпали звезды.

На село и на лагерь спустился вечер. Праздник жизни продолжался, хотя сместился с улицы в палатки — там пили, ели, шумно разговаривали и, возможно, делали что-то еще.

Часть бойцов стелила в проходах коврики для молитвы. Вышедший вслед за Окурком Мустафа-хаджи помогал им советами, напоминая, как определить стороны света по солнцу и как по ночным светилам.

На блокпостах и на крыше штабной машины зажглись прожекторы, а по всему лагерю то тут, то там — факелы или бочки с чем-то горючим, дававшие слабый неровный свет. Между бетонных блоков серыми тенями прохаживались часовые. Но теперь движение транспорта остановилось — все, что нужно, видимо, уже перевезли, и машины больше не сновали туда-сюда. Где-то звучал негромкий гитарный перебор. Хриплый голос пел что-то про братишек и войну…

Морозный воздух сдул осоловелость, но Окурок все еще чувствовал себя приятно сытым и чуть пьяным — не от бокала вина, который ему налил хлебосольный Генерал, конечно, а от нового незнакомого ощущения, что целый мир лежит перед ним и жизнь началась по новой.

Портили его настроение только несколько мыслишек. По мелочи — о Рыжем. От этого пса со шрамом можно всего ожидать, но против него найдутся приемы и приемчики. Чуть больше тревожила дума об Уполномоченном. Как бы не оказаться в яме с убыром или перед фляжкой со светящейся водой. Но сильнее всего свербела мысль о подземельях далекой Уральской горы, куда ему снова предстояло попасть.

И все равно это лучше, чем жить и умереть рабом или бродягой.

Окурок постоял немного, глядя на горящие факела и сменяющуюся стражу в черном — и пошагал, надвинув башлык, искать палатку своих рекрутов. Себе под нос он напевал слова, которые запали ему в память после того, как с трудом прочитал по слогам Железный Закон Орды:

Старший всегда прав.

Тот, кто не с нами, тот враг.

Хуже врага предатель.

Жизнь будь готов отдать ты.

Добро по-братски дели.

Слабых и трусов вали.

Врага не щади никогда.

Своим помогай всегда.

Стойко терпи все беды.

Любой путь хорош для победы.

Дальний поход вначале казался легкой прогулкой.

До Сызрани на север вообще мчались быстро, почти без остановок, походным порядком — по накатанному и разведанному шоссе. Доехали за сутки. Старые заброшенные города теперь были только отметками на карте, которые, впрочем, помогали ориентироваться. Там, в лабиринтах бетонных коробок без окон, можно было встретить только редких старателей, шныряющих по старым квартирам.

«И духов».

Поэтому селились там редко, а некоторые и на ночлег не остались бы. Сам Окурок, впрочем, суеверий таких не имел.

Люди жили обычно в деревеньках вокруг бывших городов и хорошо знали, кому должны подчиняться и кому платить. Эти места уже были «приведены под мощную длань Уполномоченного», как выражался Генерал. Кто-то шел добровольно, кого-то «примучили».

Время сбора дани, впрочем, еще не пришло. Ее соберут без их помощи специальные люди, среди которых бойцы «Казбека» занимали важное место.

Когда проезжали по трассе мимо старого Саратова, рядом с железнодорожной станцией на Окурка нахлынули воспоминания. Теперь там осталось только скопище ржавых контейнеров и серых вагонов РЖД, но раньше стоял город Муравейник, где прошло почти все его детство. Город вырос в излучине реки и назывался так, потому что корявые дома лепились один к другому, часто представляя собой утепленные вагоны, бытовки или просто контейнеры.

Теперь тут никто не жил. Вагоны ржавели, а пепелища напоминали о тех местах, где стояли деревянные строения.

«Потому что ордынцы спалили его и сравняли с землей, а всех жителей или перерезали, или забрали на земляные работы».

Окурок жалел только об одном: что не сжег этот сучий сарай сам. Ведь с этим городом были связаны не самые приятные воспоминания из далекого детства. Когда Димка-Окурок был совсем крохой, а его мать скиталась с ним на руках, готовая отдаться любому за кусок хлеба, дорога привела их в это место на границе руин Саратова. Это был необычный город. Городами для уцелевших теперь становились поселения тех, кто умер. Чаще всего небольшие… А это был бывший лагерь беженцев, который не вымер, а просто изменился.

Рядом с ним находилась узловая станция железной дороги и крупный грузовой терминал. Поэтому лагерь после наступления Зимы не исчез, а перелился через край, как вскипевшее молоко, и затопил, занял самовольно транспортный узел — пространство, на котором стояли вагоны на запасных путях, штабели контейнеров на сортировке и разнообразные склады.

Люди обустраивались как могли. Вагоны утеплялись, между ними выросли корявые срубы и дома-сараи из шлакоблоков. Дома топились буржуйками. «Элита» жила в кирпичных коттеджах, которые стояли в километре от лагеря. Что стало с их прежними обитателями, Окурок потом узнал.

На всем была печать временности, хотя город существовал долго. Состав обитателей постоянно менялся. Кто-то умирал, кто-то приходил, кого-то выгоняли.

Рядом была река, была дорога, были склады для разграбления и большой разрушенный город, почти не замаранный радиацией. Чего еще надо для жизни?

Вот так и сформировалась эта пестрая вольница из рэкетиров, попрошаек, шлюх, воров, мародеров и тех, кто еще пытался жить по установкам довоенной жизни. Последние находились на самом низу.

Закона тут не было. Не было даже понятий. Это было царство беспредела и права сильного. К тому моменту, как Окурок с мамкой туда пришли, городу было уже почти десять лет.

Маме тогда удалось зацепиться за место в Муравейнике. Получить комнату в бывшем спальном вагоне, отгороженную фанеркой. Теперь-то Окурок понимал, почему. А тогда думал, что добрые люди их пожалели…