Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич - Страница 27

У одного из его «папаш» был кассетный видак и телеящик. Окурок понимал сейчас, что тот был бандит, примерно как бедолага Гога, только меньшего калибра, но тогда не мог поверить, что можно жрать мясо каждый день. Несколько раз через щелочку в стене ему удалось увидеть, как смотрят на этой штуке фильмы. В основном они были или про трах, или про стрельбу.

За год у матери сменилось десять мужчин. И почти все они были выродками, каких мало. А маленький Дима насмотрелся и наслушался такого, что был бы рад сбежать оттуда, даже если это означало голодную смерть. С соседскими детьми, которые были злые как волчата, Окурок чаще не играл, а дрался насмерть. Ну не мог он терпеть, когда ему говорили, что он шлюхин сын.

К счастью, после гибели очередного хахаля на разборке с товарищами, мать оттуда выкинули. Новому пахану шайки, державшей восточный конец лагеря, она стала не нужна. «А ну вали отсюда, потасканная курица. И крысеныша своего забирай. А то холодец приготовим из ручек и ножек». И в комнату была поселена молодая сисястая рабыня нового главаря.

Много им с мамкой пришлось вынести после этого.

И когда Окурок представлял, как конные ордынцы, вооруженные бутылками с зажигательной смесью, рассаживали красных петухов на деревянные насесты этого клоповника и как пожирал огонь деревянные дома и выжигал изнутри остальные, его сердце замирало от радости, а на лице появлялась улыбка.

Орда несла порядок.

Уже год эта территория была землей СЧП, и тут им ничего не угрожало. Пара встреченных автомобилей, грузовик «Урал» и старая переделанная в пикап «Нива», при приближении колонны из двадцати «дредноутов» и еще кучи машин помельче сразу сдвинулись к обочине и остановились.

«Барыги, — презрительно кривились воины, перешучиваясь. — Пусть спасибо скажут, что торопимся. А то всех бы раком поставили».

Кто-то бросил в стоящих у дороги папиросный бычок.

Водители и пассажиры чужих авто вели себя одинаково. Как по команде глушили моторы, и все, кто сидел внутри, выходили и вставали возле дороги, держа руки над головой. Кивали и кланялись проезжающей колонне. Те мужики, кто по виду казались старшими, сразу начали развязывать брезент, готовясь показать груз.

«Научены».

Но Генерал приказал не останавливаться из-за ерунды.

Пеших путников они не встречали. Пешие в этом мире были приучены убегать и прятаться при звуке мотора, если только ты точно не знаешь, что едет твой сосед или брат.

Возле Жигулевска пересекли Волгу по уцелевшему мосту. Окурок в последний раз полюбовался мощной широкой рекой, зная, что впереди не скоро увидит подобную, если увидит вообще.

За Тольятти, который стоял на другом берегу, дальше на восток начиналась великая сушь. Тут тоже была территория орды, хотя эта земля об этом еще не знала.

«Нога штурмовика всегда ступает по своей земле», — процитировал какую-то книжку Генерал.

Они перестроились. Теперь ехали медленнее и высылали вперед машины разведки. Опасные места проверяли мобильные группы. Но в основном люди Башкирии и Предуралья враждебности не проявляли. Наоборот, встречали радушно — и чем беднее и голоднее деревеньки, тем сильнее была радость при виде колонны машин и флагов СЧП.

В деревне Кашкалаши, где никаких «калашей» не производили и даже не имели, они остановились на ночлег. Это было полсотни жавшихся друг к дружке наполовину завалившихся хат из кирпича и шлакоблоков. Деревьев тут было мало, только мертвые и засохшие — на дрова еще годились, но не на стройку.

Добровольцам с Волги при взгляде на эти места захотелось повернуть назад. Они привыкли к большой и малой воде, которая хоть и не всегда пригодна для питья и мытья, но всегда есть, и до нее можно дойти пешком. А тут, чтобы добраться до воды, надо ехать на машине. «Засухи здесь нет только зимой, когда идет снег, — объяснил Окурок своим. – До войны было по-другому, говорят, но нарушился какой-то баланс, и теперь стало так».

Генерал говорил, что дождевой влаги стало не хватать, водоносные пласты уходили в глыбь, а небольшие речки пересыхали.

Земля была растрескавшаяся и твердая, как камень. И это в начале сентября. А что в жару?

Скотины во дворах не было. Даже собак.

Только у местного бая, который снял перед ними шапку-тюбетейку, отдал им лучшие комнаты в своем кирпичном доме с чисто выметенными полами и привел к каждому командиру на ночь по женщине, была пара коров.

— Где вы быков берете для вязки? — со знанием дела спросил Мустафа. Он решил поехать с группой в самый последний момент.

— Шприц берем, к соседи ездим, — ответил «мэр».

Сам мужик был так угодлив, что и жену бы им отдал, если б они попросили. Даже по сравнению с Калачевкой эти поселки со странными названиями выглядели уныло и мрачно, будто стояли одной ногой в могиле.

Но люди — грязные, оборванные, голодные — были рады им. Их встречали бы с цветами, если бы знали, для чего те нужны. На них смотрели с завистью и надеждой…

Пока ехали между покосившимися заборами, за ними наблюдали чумазые дети. И каждый мальчишка явно хотел быть как эти сильные мужчины с оружием, сидящие в бронированных грузовиках.

Некоторые жители пытались прочесть надписи на бортах и флажках, но большинство смотрели непонимающими взглядами. Они не умели читать. Старики пучили глаза. Тут еще никто не слышал о Викторе Уполномоченном и его подвигах. Ничего, услышат. Молва принесет.

Полуголый босой сумасшедший бросил вслед какашкой, подняв пустые невидящие глаза. Но его тут же оттолкнули прочь от дороги и начали дубасить свои же соседи, чтоб не позорил и не навлекал гнева.

Даже русский язык был здесь другой — с вкраплениями незнакомых слов, похожих на матерки. Марат Нигматуллин то и дело общался с аборигенами по-своему, хоть и говорил, что они немного из другого племени.

Когда уезжали, в память о них остался только наскоро сшитый флаг, поднятый на самый высокий столб, да еще энное количество детей, которые родятся в положенный срок. Тратить свое время на это захолустье ордынцам было не с руки.

В этих местах чаще, чем на Волге, рождались в пометах «уродцы» — детеныши с отклонениями. В каждой деревне, стоило выпить с местным начальником по стаканчику, сразу же начинались рассказы о неведомых тварях, которые воровали детей по ночам. Тут их называли «мутаты».

Генерал обещал автомат сотой серии тому, кто притащит ему такой труп. Но никаких хищных страховидлов никто не добыл. Окурок считал, что дети исчезали оттого, что в голодный год родители сами отводили их подальше в лес. Или и того хуже.

Бойцы тоже любили травить байки ночами у костра. Об упырях, о зеленой жиже, о тварях со щупалами. Больше всех про этот зоопарк любил рассказывать Комар. Однажды Окурок увидел, как он прячет в вещмешок потрепанную книжку в потертой обложке, на которой был изображен монстр с оскаленной пастью и мужик с мечом. Сам он никогда не понимал этой страсти — разглядывать страницы с черными буковками.

В следующем селе им показали курицу с четырьмя недоразвитыми крыльями. Окурок сразу свернул ей шею и приказал сварить для командиров суп. Если до сих пор была жива и несла яйца, то ее мясо не могло быть опасным. Хотя собаки, конечно, вкуснее.

В крупных городах, которых им встретилось два, радости было меньше. Но и там никто не брался за оружие.

Следующей остановкой был большой довоенный город с названием Уфа. Окурок в прежние времена бывал возле него и даже видел в бинокль его серые многоэтажки, но внутрь не заходил. Знал, что местные стреляют без предупреждения. Здесь проживало около тысячи человек, занимая несколько укрепленных пятиэтажных домов прямо в застройке. Видимо, призраки здесь были тихие и своих не трогали. Картошку местные выращивали во дворах, распахав и скверы, и спортивные площадки. Картоха была мелкая и сухая.

Если раньше Окурок обошел бы это место десятой дорогой, то теперь он был не одинокий бродяга, а один из мелких командиров могучей орды. Их приняли хоть и без радости, но с почетом, и выделили на время целый дом Культуры.