Лебединая песня. Любовь покоится в крови - Криспин Эдмунд - Страница 59

Он достал носовой платок и вытер свое красное лицо.

— И еще, сэр. Есть ли вероятность, что эти рукописи — подделка?

— Я много об этом думал, — ответил Фен. — Вопрос интересный. И мой ответ — нет. Тут две возможности. Первая — современная подделка, в которой, так или иначе, замешаны миссис Блай и мистер Тавернер. Но мне это кажется невероятным. Деревенский плотник и пьяная старуха фабрикуют рукопись Шекспира? Помилуйте.

— А они являлись посредниками?

— Вряд ли. Но взгляните на финансовую сторону. Три человека, долгие недели упорного труда — и сколько они за это просят? Жалкую сотню фунтов.

— На сей счет у нас есть лишь слова Тавернера.

— Не только. Сомерс снял в банке сотню фунтов. Я беседовал с Тавернером и уверен, что он говорил чистую правду и все произошло именно так, как он сказал. Остается другая возможность — когда-то в прошлом некий шутник с извращенным чувством юмора спрятал в очаге свою подделку, чтобы одурачить тех, кто ее найдет.

— Вряд ли, сэр, — возразил Стэгг. — Шутники всегда любят посмотреть на то, какой эффект произведут их шутки.

— Согласен, звучит нелепо и неправдоподобно. Я всего лишь говорю, что подобная возможность существует. Но самый главный аргумент против данной версии — миниатюра, подлинная вещь Елизаветинской эпохи. Прятать ее вместе с фальшивыми бумагами только для того, чтобы создать колорит эпохи — это уж чересчур.

Суперинтендант вытащил из кармана медальон и внимательно рассмотрел его.

— Как вы думаете, сэр, — он почтительно понизил голос, — это он?

— Может быть, — ответил Фен.

— Не похоже на те портреты, какие я видел раньше.

— Пожалуй. Здесь великий бард моложе, чем на стрэтфордском бюсте или гравюре Дройсхута, где он смахивает на свинью. Кроме того, я не верю, что бюст в Стрэтфорде действительно изображает Шекспира: такой человек не мог бы написать «Короля Лира». — Фен выпрямил спину. — Никаких подделок, мой дорогой Стэгг. Я уверен. Только подумайте — Стрэтфорд совсем рядом. — Профессор снова откинулся на скамейку. — Его письма, — мечтательно пробормотал он. — Они могли бы многое прояснить в сонетах. Неужели эта ужасная женщина действительно их уничтожила? И кто жил в этом доме в последнее десятилетие шестнадцатого века? В церковных книгах должны остаться записи. Наверное, какая-нибудь смазливая девица, к которой он ездил, когда уставал от Анны. Молодая красотка. В одна тысяча пятьсот девяносто третьем году ему было двадцать девять.

Но Стэгг не собирался погружаться в пучины сомнительных версий.

— Насчет подделок и прочего — есть еще один момент, сэр, о котором я хотел бы упомянуть. Собирая сведения о местных людях, я узнал много странных вещей, и одна из них — то, что Гэлбрейт, секретарь директора, увлекается старыми манускриптами и хорошо разбирается в подобном.

— Правда? — воскликнул Фен. — Интересно, не говорил ли с ним Сомерс на эту тему? Вряд ли он стал бы выбрасывать сотню фунтов неизвестно на что. Надо будет спросить его, когда мы увидимся. Но что я действительно хотел бы знать — кто жил в том коттедже.

— А я, — мрачно промолвил Стэгг, — хотел бы выяснить, кто совершил убийства.

— Ваши отчеты об алиби уже готовы?

— Они в этом портфеле.

— Прекрасно, — кивнул Фен. — Так чего мы ждем?

Стэгг открыл портфель и достал пачку аккуратно исписанных листов.

— Результаты не слишком впечатляющие, сэр, — заметил он. — Конечно, мы отсеяли множество людей, но у нас осталось четверо — или скорее три с половиной.

— С половиной? — удивился Фен. — Кого вы имеете в виду? Надеюсь, не ученика?

— Нет, нет, сэр. Человека, который мог убить Лава, но не Сомерса. Я говорю про Гэлбрейта.

Профессор усмехнулся:

— Гэлбрейт не убивал Лава. — Ему только теперь пришло в голову, что Стэгг, похоже, вообще не понимает, что происходит. — Какое у него алиби?

Стэгг пролистал бумаги и нашел нужную запись.

— Он говорит, что весь вечер с половины восьмого находился у себя дома. Поскольку он не женат, ему ничего не стоило выйти и вернуться незамеченным.

— Где Гэлбрейт живет?

— В Снэгсхилле. Недалеко отсюда. Как и большинство учителей. В половине одиннадцатого он позвонил капеллану, чтобы уточнить детали утренней службы, и заметил какие-то нестыковки. Поэтому приехал сюда, чтобы обсудить проблему с доктором Стэнфордом, и находился здесь с десяти сорока пяти до тех пор, пока не обнаружили убитых. Понимаете, что это означает? Ведь Сомерса убили почти в одиннадцать.

Фен вздохнул:

— Да, я понимаю, что это означает. Кто еще остался в числе подозреваемых?

Стэгг снова сверился с бумагами:

— Например, Матисон.

— Ах, да. Постановщик пьесы.

— Он был на заседании Календарного комитета, где его видели все присутствовавшие, с девяти тридцати до десяти сорока четырех. Потом один пошел домой. Там, по его словам, находился до одиннадцати часов вечера. Но никто не может подтвердить это.

— Где Матисон живет?

— Рядом с Лавом. А это довольно далеко. Дорога занимает примерно четверть часа. Но проблема в том, что он мог прийти домой незамеченным в любое время, вплоть до полуночи. Матисон живет с семьей в частном доме — с квартирами у нас вообще плохо, — и до двенадцати ночи там никого не было.

— Ясно. Следующий кандидат?

— Филпотс, — ответил Стэгг. — Учитель химии, обнаруживший пропажу в своем шкафчике. Он тоже находился на заседании Календарного комитета в то же время. Затем отправился домой и пришел, по его словам, без пяти минут одиннадцать. Это соответствует пройденному расстоянию, но, опять же, никто не может подтвердить это. Его жена до полуночи была на вечеринке, а дети спали. У него восемь детей, — пояснил Стэгг. — Восемь, — повторил он, видимо, потрясенный подобной плодовитостью. — И никто не слышал, как он вернулся. Они с женой спят в разных комнатах — неудивительно, при восьми-то детях, — так что, по сути дела, никто не видел его с вечера до следующего утра.

— Да, — задумчиво протянул Фен. — Я хотел спросить о другом. Вы вчера говорили с Филпотсом насчет того шкафчика?

— Да, сэр.

— Он вам сообщил, в каких случаях его можно открывать и кто имеет к нему доступ?

— Все учителя точных наук, а их шесть. Шкафчик всегда закрыт, если в комнате нет преподавателя. Филпотс сказал, что они строго соблюдали это правило.

— Хорошо. — Фен достал из кармана носовой платок и аккуратно покрыл им голову, защищаясь от солнца. В таком виде он стал похож на лукавого бедуина. — Вопрос второстепенный, но все-таки важный. А третий подозреваемый?

— Этеридж. У него вообще нет алиби на вечер. Уэллс видел, как в десять часов он выходил из Дома Хаббарда. Учитель сказал, что отправится на прогулку, и вернулся домой только без четверти двенадцать. Вообще, — желчно усмехнулся Стэгг, — я не доверяю людям, гуляющим по ночам. Это противоестественно.

— Знаете, в вашем списке есть одно серьезное упущение, — произнес Фен.

— Упущение? Что вы имеете в виду?

— Я говорю об Уэллсе, суперинтендант. О безупречном Уэллсе. Все время с десяти до одиннадцати часов он сидел один в своем кабинете, не так ли?

Стэгг вытаращил на него глаза:

— Сэр, вы абсолютно правы. Я велел сотрудникам, чтобы они не трогали его, потому что он уже дал свои показания… а потом совсем о нем забыл. — Суперинтендант поспешно достал карандаш и сделал пометку на одном из листков. — Уэллс. Да, конечно, у него была возможность.

— Вы проверили персонал школы? Включая администрацию — например, казначея, — а не только учителей?

— Да, сэр. Даже смотрителя спортинвентаря. Кроме обслуживающего персонала. Может, их тоже включить?

— Нет, — возразил Фен. — Это будет напрасной тратой времени. По-вашему, этим алиби можно доверять?

— Думаю, да, сэр. Вчера вечером состоялось много мероприятий, так что любые показания легко проверить. Все, кого можно исключить из списка, действительно невиновны.