Побратимы
(Партизанская быль) - Луговой Николай Дмитриевич - Страница 8

Между тем враги приближались.

— Хенде хох! Хальт! — донеслось сзади, когда умолкла стрельба. Обернувшись, партизан увидел преследователей. Они были совсем близко.

— Живьем хотите взять? — прохрипел Плетнев пересохшим горлом. — Попробуйте, гады!

Он дополз до валуна, прильнул к автомату и, вкладывая в него всю свою ярость, дал длинную очередь. Вот один из преследователей уткнулся лицом в землю, за ним второй, третий. Остальные залегли.

Плетнев вскочил. С облегчением почувствовал, что раненая нога не подломилась, и, прихрамывая, побежал к спасительной опушке. Она — совсем уже близко, рукой подать. Но позади опять яростно стреляют. Пули свистят рядом, зло цокают о камни. И вдруг, словно споткнувшись, Плетнев упал. Обжигающая боль пронзила вторую ногу. Прижавшись к камням, он снова открыл огонь, потом вскочил на ноги и, превозмогая страшную боль, побежал, спотыкаясь, к опушке.

И тут из леса, чуть левее, застрочил автомат. «Наш бьет!» — опознал Плетнев. Гитлеровцы остановились и, боясь столкновения с партизанским отрядом, повернули обратно.

Плетнев присел на камень. Еле переводя дыхание, он вытер пот. Сильно хотелось пить. И только теперь ощутил, как по ногам стекают теплые струйки крови.

— Жив? — услышал он за спиной знакомый голос. К горлу вдруг подступил нервный ком, повлажнели глаза.

— Ты стрелял, Яша?

— Я.

— Так я и подумал…

В минуты радости побед или горечи неудач, когда смерть неумолимо смотрит в глаза, партизаны видят их рядом. Дружба эта родилась еще в первом партизанском бою, в ноябре сорок первого года, когда их отряд, оттесненный врагом с гор на Южный берег, пробивался через линию фронта обратно в горы. Здесь Плетнев и Сакович, познав силу боевого товарищества, стали неразлучными. И повелось так: друзья всегда воевали локоть к локтю — ив лесных боях, и в разведке, и в степных рейдах.

Не раз приходилось Саковичу и Плетневу бывать в сложных переплетах, но преодолевать трудности всегда помогала дружба.

Вот и теперь, услышав выстрелы, Сакович поднял тревогу и тут же бросился на помощь другу. Но как ни торопились партизаны, они прибежали на Орта-Сырт, когда все уже кончилось.

Первым друзей нашел Григорий Гузий. Николай и Яков так были заняты друг другом, что, кажется, никто и ничто для них больше не существовало…

Подоспели словаки. Не найдя врага на месте боя, они шли развернутой цепью, разыскивая Плетнева. При встрече не было ни вопросов, ни объяснений. Яков Сакович, Григорий Гузий и словаки бережно подняли раненого и понесли в лагерь…

У санитарной палатки собрались партизаны.

— Что случилось, Николай? — присел возле Плетнева Егоров. — С кем ты там воевал?

— Понимаете, Мирон Миронович, из засады, гады, накинулись. В воронке сидели. Видно, хотели взять живым. Потому, думаю, и били только по ногам. Да так били, черти, что трава от пуль шелестела.

— Ну и что?

— Да вот, немного зацепили… Может, под конец и в голову попали бы, да Яша помешал.

Вмешался врач:

— Товарищи, разрешите теперь уже нам хозяйничать.

Маленькая, шустрая медсестра Фира сняла с Плетнева ботинки.

— Удачно обошлось, — заключил врач, осмотрев раны. — Крупные кровеносные сосуды не задеты. И кости целы. Прямо скажу тебе, Плетнев: чудесные у тебя раны.

— Ну что ж, готовься на Большую землю, — говорю Плетневу. — Сегодня будет самолет.

— А может, и тут подлечат? Доктор же сказал, что раны неопасные.

— Нет уж, лети и лечись наверняка.

И тут, видно, о чем-то вспомнив, Плетнев подозвал Саковича. Вытащил из карманов куртки два пучка кизиловых корней.

— Забери, Яша, и сделай навар.

— А что это? — поинтересовался врач.

— Партизанское лекарство, доктор.

— Кому и зачем?

— Словаку Рудольфу Багару, — пояснил Плетнев. — Он вторую неделю животом мается. Совсем извелся, бедняга.

— Кизиловый навар — это верное средство, — добавляет Сакович. — Мы и вас когда-нибудь полечим.

— Я не против народной медицины, — улыбнулся врач, принимаясь за обработку ран.

— Так ты что, за корнями ходил? — спрашивает Мироныч.

— Я с разрешения командира группы. Надо же помочь парню. А что тут плохого?

— Плохого, говоришь? Да тебе, Николай, цены нет — вот какой ты человек!

Ночь. Наш малый аэродром расположен на Орта-Сырте. Это — безлесная яйла, а на ней — площадка, не везде очищенная от острых камней, глубоко засевших в земле. На подступах к посадочному полю почти со всех сторон высятся каменистые сопки и выступы. Сейчас здесь особенно многолюдно. Самолета еще нет, а к Плетневу, который лежит на плащ-палатке, подходят и подходят бойцы и командиры. Они желают ему скорого выздоровления, передают письма, приветы родным и знакомым.

— Летит! — кричит Максим Куценко.

Все притихли. В ночном небе отчетливо слышится гудение мотора. Оно нарастает с каждым мгновением. И вот самолет на нашей площадке.

— Здорово, лесные орлы! — слышим знакомый голос летчика Огаркова. — Еще один миллион приветов вам с Большой земли!

— Спасибо, труженик неба!

Огарков легко спрыгивает с крыла на землю, передает Котельникову большие связки писем, газет. Закуривая, кивает на самолет.

— Там сухари, выгружайте. И не держите меня, а то закроется небо и придется загорать. — Он показывает на огромную черную тучу, надвигающуюся с запада.

Все забегали, засуетились. Лишь Яков Сакович, как и час тому назад, сидит возле Плетнева и держит его за руку. Но вот он, жилистый и сильный, встает, берет друга на руки, несет его к самолету, бережно усаживает в кабине.

— Не скучай, Яша, поправлюсь — прилечу.

— Поправляйся, Микола, будем ждать, — глухо отвечает Сакович. Он будто прирос к борту самолета.

— Слушайте, хлопцы! — оборачивается к ним Огарков. — В конце концов вы расстанетесь или так лететь будем?

Сакович спрыгивает с крыла, отворачивается, пряча от нас слезы.

— Вот это приятельство! — шепчет Виктор Хренко.

— Приятельство, говоришь? — отзывается Мироныч. — Ты прав. Это наша партизанская дружба, дорогой. Огромная в ней сила.

На взлетной площадке стоим дольше обычного. Затаив дыхание, смотрим, как, оторвавшись от земли, самолет разворачивается, мигая бортовыми огнями. Потом долго вслушиваемся в гаснущий гул мотора.

— Затушить костры! Подготовиться к движению, — выводит нас из задумчивости команда Котельникова.

Идем змейкой, молча. Лишь изредка обмениваемся короткими фразами.

Огромная туча заволакивает небо, гасит звезды. Темнеет. В ночном мраке тонут очертания гор. Невидимой становится и наша хоженая тропа.

Входим в лес. Тут темень — хоть руками разгребай. Ведет Яша Сакович. Не видеть глазами, а чувствовать тропу ногой — это большое искусство.

— Ако передний веде? — спрашивает Виктор Хренко.

— Глазами, по-партизански светит! — шутит Мироныч и добавляет: — Секрет тут простой. На тропе лист перетерт ногами. И потому не шуршит. А ступишь чуть в сторону — сразу почувствуешь: шелестит. Проверьте. И приучайтесь, друзья.

Пригодится.

— А верно, — радостно восклицает Виктор. — Вижу! Ей-богу, вижу подошвами!

Лес безмолвствует. Молчим, шагая, и мы. Только словаки, все еще пробуя на ощупь тропу, весело переговариваются. Думаю, что и геройство Плетнева, и партизанская взаимовыручка, и помощь больному словаку лесными лекарствами, за которые заплачено кровью, дали им еще один ответ на вопрос: «Ако партизаны держутся?»

Нас все больше интересует словацкая «Рыхла дивизия». Она как бы упрятана немецким командованием в крымские и украинские степи. По сведениям нашей разведки, штаб «Рыхла дивизии» находится в Воинке, полки и роты — в селах пустынного Присивашья и Приазовья, часть интендантской службы стоит в Симферополе. В то время, как на всех участках восточного фронта фашисты терпят одно поражение за другим у них на счету каждый солдат, — дивизия бездействует. Двадцатитысячному соединению не доверяют даже охранной службы: на тысячекилометровых просторах морского побережья, опоясывающего Крымский полуостров, на железных и шоссейных дорогах и на других военных объектах — ни одного словака. Значит, немало насолили они гитлеровцам, и все, что мы слышим об антифашистских действиях солдат «Рыхла дивизия», — правда. А раз словаки так настроены против фашистов, то надо попытаться всю «Рыхла дивизию» перетянуть на нашу сторону.