Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 26

— Что касается меня, то я готов послушать и длинную историю, — сказал он, — тем более — от такой интересной собеседницы.

«Гляди-ка, — подумала Майя, — у меня есть шансы».

— Мне очень жаль, — любезно сказала Майя, — но у меня дела.

— Дела есть дела… — проговорил он понимающе в то время, когда ему принесли заказ.

— Вы живете здесь? — осмелилась спросить Майя после некоторой паузы.

— Раньше жил, — ответил Дуглас.

— Я могла бы поклясться, что у вас дом в Квинсе, — сказала она.

— Нет, и никогда не было, — улыбнулся он. — А что делаете здесь вы?

— Работаю над диссертацией по лингвистике. Приехала недавно, у меня ровно год, чтобы ее написать и защитить. Потом я вернусь домой.

— А куда домой, позвольте узнать? — спросил с серьезным видом голубоглазый.

— В Македонию. Вы слышали о Македонии?

— О, да! — оживился голубоглазый. — Она упоминается в Библии.

— В самом деле? — сказала Майя, хотя и сама прекрасно знала, что этот топоним несколько раз упоминается в Писании. — И это все?

— Ну, нет. Про вашу страну часто писали два года назад в связи с кризисом в Косово. Мне кажется, у вас и сейчас есть проблемы…

— Война, — печально сказала Майя и про себя отметила, что Македония всегда, от новозаветных времен до наших дней, воспринималась и воспринимается как средоточие беспорядков, кризисов и войн.

— Мне очень жаль, — спокойно сказал Дуглас, все-таки желавший вернуться к более приятной теме разговора. — Как вам здесь?

— Да, вроде, нормально.

— Ностальгия не мучает? Наверное, тоскливо…

— А вы бы что чувствовали, если бы уехали из родного города?

— Я-то как раз люблю путешествовать!

— И я. Но быстро начинаю скучать… И ненавижу расставания… А ведь когда вы куда-то едете, значит, откуда-то уезжаете.

— Но почему бы не воспринять отъезд как возможность освоения новых территорий?

— В голову никогда не приходило.

— А что вы делаете, когда не работаете над диссертацией?

— Гуляю. Нью-Йорк — замечательный город.

— Вы были на крыше Всемирного торгового центра?

— Нет, все только собираюсь.

— А вот я собираюсь туда прямо сейчас. Сверху открывается необычный вид на окрестности Нью-Йорка. Пошли?

Майя немного подумала, потом посмотрела в его ясные, светящиеся улыбкой глаза. И улыбнулась в ответ.

45

Миладинов заказал еще одно пиво. Пиво было слабым и походило на лимонад. Он достал блокнот и начал записывать, а канун^[51] и уд безостановочно наполняли комнату восточными мелодиями. За два столика от него сидел печальный человек, уже уставший от танцев. Когда он заметил, что Миладинов что-то пишет в своем блокноте, танцор встал и подошел ближе.

— Пишешь?

Миладинов поднял голову и вежливо кивнул в знак приветствия и одновременно подтверждения.

— И что же ты пишешь, приятель? — сказал незнакомец и без разрешения сел на пустой стул.

— Стихотворение, — сказал Константин. — А что?

— Да так, ничего. Я не знаю… Меня всегда интересовали писатели, творческие люди, — сказал неизвестный без какого-либо намека. — И о чем твои стихи, приятель?

— О переселении.

— Ω, φανταστικά!^[52] — заорал мужчина и ударил по столу, так что из слабого пива Вайферт пошли пузырьки. — Очень интересная тема. Я бы сказал даже: это настоящая тема. Долгая и обширная. Φανταστικά! И, как тебе пишется, приятель?

— Вы необычно разговариваете, — заметил Миладинов. — Вы, верно, не здешний?

— Я из твоей темы! — сказал человек и громко рассмеялся. — Приехал с Крита. Там не осталось никого из тех, кого я любил, и я почувствовал себя на огромном острове одиноким… Как птица без гнезда. И улетел. Сейчас я здесь, в Скопье, — добавил он, подав руку Миладинову. — Меня зовут Йоргос Зорба.

— Χαίρω πολύ κύριε Ζορμπά^[53], — ответил поэт на безупречном греческом. — Με λένε Μιλαντίνοβ. Κώνσταντιν Μιλαντίνοβ^[54].

— Вы так хорошо говорите по-гречески! Видно, что вы человек ученый. Я был знаком с одним писателем, таким же, как вы, мечтателем, — сказал необычный человек и громко рассмеялся случайной рифме. — Видите, и я поэт, только об этом еще никто не знает.

Затем он снова посерьезнел. Музыка перестала играть. Зорба вытащил портсигар и предложил Миладинову сигарету.

— Я вижу, ты куришь, — сказал Зорба и продолжил прерванную историю о своем друге. — Тот человек, мой друг, хотел написать роман про меня. Похож я на персонажа из романа? — насмешливо приподнял он брови.

— А что вы делаете в Скопье?

— В принципе, ничего особенного, — сказал Зорба и добавил: — У меня есть маленькая шахта недалеко от Скопье, в месте под названием Баняни. Я всю жизнь занимался горным делом и в Греции тоже работал на шахте. Ищу место, годное для нормальной жизни, как и все остальные люди. Но найти его, скажу тебе, непросто…

— Ваш родной край далеко…

— Ох, далеко, — согласился, горестно вздохнув, Зорба.

— Здесь для вас по-прежнему чужбина… — добавил певец ностальгии.

— А скажи мне, приятель, где родина птицы — место, из которого она прилетела, или место, куда она летит?

— Что?

— Как говорится: Τοπεπρωμένων φυγείν αδύνατον^[55]. Так нам на роду написано. Быть перелетными птицами. Уезжать и возвращаться. Иногда и оставаться где-нибудь. Вот так и я — чайка, прилетевшая в Скопье с южных морей.

— Я думаю, — заметил Миладинов, — вам хочется вернуться домой. Вас терзает тоска.

Музыка тихо зазвучала снова.

— Есть тут один секрет… — сказал Зорба.

— Секрет? — с любопытством переспросил поэт и, облокотившись на столик, придвинулся поближе к новому знакомому.

— Я открою его тебе, если хочешь. Ты танцуешь, приятель? Все дело в том, чтобы суметь тоску превратить в дерт^[56]. Так это называется у нас в Греции.

— Так это называется и здесь, и в Турции…

— Знаю, дорогой, знаю! У нас у всех, в этих краях, в крови одно и то же: дерт, — в возбуждении говорил Зорба. — А ты знаешь, в чем хитрость? Хитрость в том, чтобы разбудить сердце. Горе обратить в радость. Вот почему я танцую. И пляшу, пляшу, пляшу. Εεεεπ — φανταστικά. Танцую ζεϊμπέκικο^[57]. Φανταστικά. Я отдаюсь ритму. Ω, πόσο φανταστικά и я лечу. Я возвращаюсь домой. Обычно ночью. Лечу над вершиной Олимпа, над родной Пиерией, над Акрополем и Сунионом, смотрю, как засыпают Афины, делаю круг над Пелопоннесом, лечу над эгейскими архипелагами и прилетаю на Крит, чтобы посмотреть на восход солнца. Чтоб ты знал, на Крите самые красивые в мире восходы. Солнце выныривает прямо из моря. Добро пожаловать, Солнышко! — приветствую я его. А потом снова лечу. Лечу, как Дедал. Не падаю в море. А бывает и такое. К сожалению, некоторые, как Икары. У них тает воск на крыльях, и они падают — в боль и печаль, и тонут в них. Я — нет. Я начинаю танцевать в моих любимых трактирах в Скопье, здесь, в «Океане», в «Подвале Цекича» и в «Янче хане», а продолжаю танцевать на песчаном пляже моей Пиерии и там, на острове Крит. Пью τσικουδιά^[58]. Забываю обо всем. Οοοχ! Расстояния исчезают. Мир становится дружелюбным. Душа полна! Τι ωραία, τόσο φανταστικά^[59]. Попробуй как-нибудь, приятель, ты увидишь, что это работает. Все становится возможным, только если ты хочешь этого.

— Красиво говорите — прямо как настоящий персонаж из романа, — с интересом слушал Миладинов владельца банянской шахты.

Музыканты снова заиграли одну из его любимых песен. Зорба вздрогнул и посмотрел на них, но потом перевел взгляд на собеседника.

— Может быть, мой приятель и вправду обо мне написал?! — он громко и хрипло рассмеялся. — И я сейчас живу в какой-нибудь его книге?.. Ну, да ладно. Пойду, потанцую… Такими разговорами только душу травить… Надеюсь, что вечером я опять полечу!

Зорба еще раз стукнул кулаком по столу, встал и покачнулся, сначала показалось, что он вот-вот упадет, но потом стало ясно, что это лишь часть подготовки к танцу, блаженно улыбаясь, он начал медленно кружиться, закрыв глаза.