Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 27

46

Войдя в небольшую прихожую дома Рефета, Климент Кавай снял туфли и, следуя примеру друга, поставил их на полку прямо у входной двери. В доме царила чистота. Под ногами в носках чувствовалась мягкость дорожки, по которой он прошел в комнату, устланную персидским ковром, с большим диваном, на который Рефет и пригласил его сесть.

— Сейчас принесу чай, — сказал любезный хозяин и исчез за дверью. В этот момент медленно и со скрипом открылась другая дверь, и оттуда показалась голова старика с водянистыми глазами, с любопытством смотревшими на гостя.

— Добрый вечер! — Климент Кавай, несколько удивленный, привстал с дивана.

Старик кивнул, вошел в комнату, тщательно закрыл за собой дверь и протянул гостю руку.

— Добрый вечер, сынок. Я Абдул Керим-баба, наследник наследника светлого эвлии^[60] Хаджи Мехмета Хайяти. А ты знаешь, кто такой Хайяти?

— Оплот охридского тариката, — сказал Климент, — и святой человек…

— Правильно, сынок. Святой человек. О его чудесах до сих пор рассказывают в Охриде… Ты представляешь себе, что такое чудо?

— Нет, Абдул Керим-баба… — сказал Кавай, все еще не уверенный, кто этот старик, отец Рефета или кто-то другой.

— Чудо, сын мой, это сверхъестественная сила, которая есть только у людей Божьих. Эвлия с одного взгляда понимал не только, что у тебя в душе, но и видел всю твою жизнь. У него был дар, данный ему от Бога, который он использовал, чтобы помогать людям.

В тот момент вошел Рефет и улыбнулся.

— Ага, — сказал он, — я вижу, вы с отцом познакомились. Чай готов. Отец, — громко сказал он шейху, — это большой человек. Профессор из Скопье…

— Ашколсун^[61], — сказал Абдул Керим-баба со старческой сердечностью и закивал. — Хорошо, коли так.

— …мы вместе ходили в школу и вместе гоняли в футбол, — добавил Рефет.

— Ах, — сказал с усталой улыбкой старик, — какой мужчина не гонял в футбол? И мой отец очень любил футбол. Это у нас наследственное. В мое время были легендарные Бобек и Митич.

— И Чайковский. Знаменитая футбольная тройка, — добавил Кавай.

— Был такой? — спросил старик неожиданно высоким фальцетом.

— Был, папа, был… — сказал Рефет.

— А что же привело тебя в Охрид, сынок? — сменил тему разговора старый шейх. — У тебя горят глаза — я знаю, что у тебя в голове…

Климент Кавай удивленно посмотрел на старика и не успел ответить, как тот продолжил:

— Намерение твое благородно, но жар твой излишен — успокой свою душу, и тебя ждет успех в твоем предприятии. Я вижу, что ты страдаешь. Уж не потерял ли ты недавно близкого человека?

— Да, мою жену, — едва выговорил Кавай.

— Упокой, Господи, ее душу, — сказал старик, разведя руки. Только тогда Кавай увидел четки, такие же, как те, которые он видел в тюрбе, старый дервиш держал их, зажав в ладони, а теперь выпустил и начал перебирать.

— Он молится о твоей жене, брат, — сказал Рефет.

— Вы правы, Абдул Керим-баба, я потерял покой. Меня душит и личное, и общее несчастье. Я приехал сюда в поисках Знака, — проговорил Кавай. — Я ищу одну старинную надпись, которая обещает счастье для жителей Охрида.

— Так, так… — кивая головой, живо одобрял старик.

— …я начал верить, что время, когда к нам идет только зло, кончается, и что скоро надо будет искать знаки прихода другого, лучшего времени… — добавил Кавай.

Старый шейх посмотрел на сына, а потом снова на гостя.

— Я всегда верил в это, — сказал Абдул Керим-баба. — Мы знаем, что ничего плохого с Охридом не случится. И это знание мы передаем из поколения в поколение…

— Как так? — спросил удивленный профессор Кавай.

В этот момент в комнату вошла девушка, державшая в руках большой поднос со стаканами из тонкого стекла на глубоких блюдечках — от напитка янтарного цвета шел пар. Девушка тихо поздоровалась и поставила поднос на столик перед присутствующими. Она взяла стакан и подала его старому шейху, после этого предложила чай и остальным:

— Büyrum^[62], — скромно сказала девушка.

— Это моя дочь Дениз, — прервал разговор Рефет.

— Я рад, — сказал гость. — Дениз, как мне кажется, ровесница моей дочери Майи.

— Но сейчас она далеко от тебя, — внезапно сказал шейх — не с вопросительной, а с утвердительной интонацией.

— Да, — подтвердил Климент Кавай, снова удивленный проницательностью старика, — наверное, это у меня на лице написано?

— Нет, — сказал старик, — это я прочитал у тебя в душе.

— Teşekkür yavurum^[63], — ласково сказал дочери Рефет, а Дениз кивнула, улыбнулась присутствующим и тихо вышла за дверь.

47

Вид из башен был фантастический. Майя смотрела на две реки, окаймлявшие Манхэттен. Ее глубоко потрясли величественные воды Атлантики, уходившие в бесконечность. Дуглас, показывая некоторые районы рядом с Гудзоном, заметил, что он жил здесь, пока был в Нью-Йорке.

— Один? — с хитрецой спросила Майя.

— О, нет, — ответил он благодушно. — Разве быть одному не скучно?

Улыбнувшись первой части предложения, Майя сделала вид, что не расслышала его вопроса. Она прошла к другому краю здания и стала смотреть на Гарлем и огромный зеленый квадрат Центрального парка, украшенного прудами, отражавшими сентябрьское солнце. Перед Майей открылось впечатляющее зрелище геометрически правильной сети улиц Манхэттена, а вот и Бродвей — как будто рука некоего великого градостроителя вдруг прочертила длинную косую черту, чтобы нарушить скучную предсказуемость прямоугольника. В какой-то момент она почувствовала присутствие Дугласа где-то позади себя, повернулась и увидела, что его взгляд остановился на ее профиле.

— У вас красивое лицо, Майя Кавай, — сказал он ей со спокойной и искренней интонацией. — А что, у всех женщин в вашей стране такая гармония в лице и манере держаться?

Она ничего не ответила… Дуглас казался ей красивым и, что более важно, вежливым, а еще добрым. «Может быть, это как раз тот человек, который мне сейчас нужен», — сказала себе Майя, и у нее на губах появилась легкая улыбка.

Он медленно подошел к ней. Майя отметила, что у него на лице были едва заметные оспинки. Поцелуй был на вкус, как бальзам.

Ночью в его гостиничном номере в западной части города недалеко от Гудзона, которого тем не менее из окна не было видно, она пыталась исцелиться с помощью Дугласа…

48

Гордан смотрел на свое усталое лицо в стекле вагона. За ним были отражения двух его спутников. Кирилл дремал. Женщина в очках, сползших на нос, равномерно покачиваясь в убаюкивающем ритме поезда, читала книгу, на обложке которой красивым шрифтом было написано «Мадам Бовари». Не отрывая взгляда от стекла и непроглядной ночи, Гордан увидел отражение человека в длинном пальто, шляпе, темно-сером костюме и синем галстуке, закрепленном булавкой с жемчужной головкой, похожей на рыбий глаз, который шел, неся в одной руке маленький чемоданчик. У человека были черные проницательные глаза, длинный нос и подкрученные кверху усы. Он беглым взором окинул пассажиров, коснулся свободной рукой шляпы в знак приветствия и пошел дальше, к тамбуру и переходу в другой вагон. Учительница на миг призадумалась.

— Это лицо… — сказала она.

— Как у сурка, — задиристо прокомментировал забияка в железнодорожной фуражке.

— Но держится — прямо как барин, — сказала учительница и опустила глаза в книгу.

— Подозрительный тип! — презрительно сказал железнодорожник.

Поезд монотонно пробирался сквозь ночь, и Гордан, глядевший в темноту, неподвижно стоявшую за окном вагона, убеждал себя привалиться к спинке сиденья и попробовать хоть немного поспать. Железнодорожник, сидевший скрестив руки и натянув фуражку на лоб, вдруг задвигался, приоткрыл глаза и, будто прочитав его мысли, тихо сказал:

— Ты бы, парень, поспал маленько. Ничего ты тут не пропустишь.