Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 45

Миладинов пожал плечами и вежливо покачал головой.

— Parlez vous français?^[90] — спросил путешественник.

— Вы русский? — спросил Ник на ломаном французском языке.

— Нет, я из Македонии.

Ник заинтересованно поднял голову.

— Вы знаете, где Македония? — с симпатией спросил Константин Миладинов.

Ник ничего не ответил. В голове у него возникла Майя и вид из гостиничного номера недалеко от Гудзона.

— Я знаю, — отозвался Хью Эльсинор. — Я был в тех краях. Служил в Боснии. Однажды даже хотел поехать на Охридское озеро.

— А я именно оттуда! — восторженно сказал Миладинов.

— Теперь там идут военные действия, — с вежливой улыбкой сказал Хью, пытаясь помочь себе французским с явным американским акцентом: — Des operations militaries…

— О, у нас там всегда военные действия, Toujours, mon ami!^[91] — сказал Миладинов. — Но где их теперь нет?

— В моем подразделении в Боснии у меня был друг, сержант из Кентукки, который очень сочувствовал местному населению, — сказал Эльсинор, глядя куда-то вдаль. «Балканы, — говорил он, — это много истории, много страсти, много одаренных людей — но чертовски мало удачи».

— Не могу не согласиться, я все это прочувствовал на своей шкуре, это ощущение было и у моих родителей, и у их предков… — сказал Миладинов, — но мне интересно, может быть, там что-то изменилось?

— Ничего, все идет своим чередом, — сказал Эльсинор. — Вы на Балканах постоянно пытаетесь исправить историю…

— А вы… вы не пытаетесь? — лукаво поглядел на него Миладинов. — Что вам надо было в Боснии, потом в Сербии, до этого в Корее, во Вьетнаме… Разве это не исправление истории?

— Я вас понимаю, — спокойно сказал Эльсинор поэту, — но вы хотите изменить то, что уже прошло, окаменело во времени. Мы вмешиваемся в то, что есть — здесь и сейчас, а вы — в прошлое. Почему оно вас так занимает? Не то, чтобы вы не любили настоящее, но вы пытаетесь решить его проблемы с позиций прошлого. Мне кажется, что у вас на Балканах постоянная историческая фрустрация. Не общая, для всех народов, а у каждого своя особая. Поэтому вы живете фантазмами прошлого. Это случается и с другими, но у вас это правило, смысл жизни большинства. Вы согласны?

— Non, — твердо сказал Миладинов, внимательно его выслушав. — Нет. Вы говорите правильно, но с другой точки зрения. Со своей. Нельзя понять ситуацию, видя лишь одну ее сторону.

Сказав это, странный человек из далекой страны любезно кивнул обоим, встал и собрался идти к выходу на посадку, откуда он мог бы вылететь в Царьград.

— Извините! — вдруг воскликнул вслед ему Никлас. — Я хочу у вас кое-что спросить. И я бы хотел куда-нибудь уехать. Вы не знаете, какая страна в мире самая отдаленная?

Миладинов повернулся и серьезно посмотрел на него.

— Думаю, что моя.

Неожиданно их внимание привлекло новое событие. Хью Эльсинор посмотрел в сторону и остолбенел. От выхода на посадку, совершенно не обращая на них внимания, шел высокий пожилой офицер в парадной форме. Подойдя к одному из самых дальних мест в огромном зале ожидания, он, не спеша, сел.

Миладинов заметил ошеломленный вид лейтенанта Эльсинора, поэтому повернулся и посмотрел на человека в военной форме.

— Ваш знакомый? — спросил он молодого лейтенанта.

— Да, — прошептал Хью на плохом французском, — это мой отец!

— Вот оно что… — сказал Миладинов. — Так идите и поздоровайтесь с ним…

— Но он… — пролепетал Хью, — он умер.

— Ну и что? Все равно он ваш отец, — сердечно и тепло сказал Миладинов. — Кроме того, сегодня всё живо. Не понимаете?

В то же время в зал ожидания вошли черноволосая женщина и блондинка. Блондинка держала за руку пятилетнюю девочку. Это были Памела и Роуз с малышкой. Совершенно пораженный Никлас встал со своего места.

Пэм и Роуз сели рядом с полковником Уильямом Хью Эльсинором. На его лице застыла застенчивая и добрая улыбка. Он повернулся к вновь прибывшим, вежливо кивнул им и снова задумался о чем-то своем.

Миладинов посмотрел на эту группу, потом перевел взгляд на своих испуганных собеседников. Вдруг вынул из кармана часы и вытаращил глаза.

— Боже мой! — воскликнул Миладинов. — Я уже опаздываю!

Он повернулся и быстро зашагал к выходу на посадку.

В просторном зале ожидания мирно сидели вместе и живые, и умершие. Роуз с Ребеккой, которая привалилась к матери и заснула, Пэм, ласково смотревшая на мать и дочь, подполковник Уильям Эльсинор с застенчивой улыбкой, застывшей на губах. Никлас и Хью сидели совершенно неподвижно, в изумлении устремив взгляды на своих близких.

И все это было реально, хотя и удивительно.

82

Через несколько дней Деян пришел домой обедать, довольный делами в лавке, а Станка накрывала на стол, радуясь телефонному разговору с Горданом. Оба супруга улыбались.

Вскоре начался очередной адский обстрел, и уже стало не до улыбок. Деян Коев нервно покурил на балконе, постоял там еще немного, глядя куда-то вдаль, откуда доносились артиллерийские выстрелы, и вернулся обратно в столовую.

Станка уже убрала со стола и смотрела экстренный выпуск новостей. Вскоре и из телевизора понеслись те же звуки, что слышались за окном, а потом начался сюжет о похоронах погибшего солдата, где показывали одетых в черное плачущих женщин с выражением отчаяния на лицах, небритых мужчин в выгоревших черных рубашках, местного священника в черной епитрахили, строй солдат, воинские почести…

— Просто ужасно, — сказал Деян Коев и посмотрел на Станку. — А нельзя переключить на что-нибудь другое?

— Показывают только это, другого нет… Слава богу, что сын не здесь, — проговорила она глухо, в горле у нее стоял комок. — Он правильно сделал, что уехал. За границей, по крайней мере, безопасно.

— Было до недавних пор, — сказал инженер Деян Коев и, гася только что зажженную сигарету, добавил, то ли отвечая жене, то ли спрашивая самого себя: — Ну, где сегодня безопасно? Скажи, где?

83

Майя подняла глаза на высокие своды неоклассического здания Центрального вокзала, утонувшего между окружавшими его небоскребами. Некогда помпезное сооружение теперь было ветхим, особенно плачевно выглядел его большой зал. Впрочем, ей, как и поредевшей толпе людей, проходивших по главному железнодорожному вокзалу Нью-Йорка, не было дела до интерьеров: Майя искала электронную доску с информацией о прибывающих поездах. Гордан сообщил ей, что прилетает на самолете в Вашингтон, а оттуда едет на поезде до Нью-Йорка. Так что Майя находилась на вокзале с послеобеденного времени, когда, по ее расчетам, Гордан должен был приехать в Нью-Йорк, и встречала все поезда, прибывающие в пережившую страшное потрясение мировую метрополию.

Если бы кто-то сказал Майе, что города могут страдать от депрессии, она бы не поверила. Но это было действительно так. Гигантский город тяжело переживал свое поражение. Вдруг пропали очарование и открытость Нью-Йорка, манхэттенская спонтанность, характерное столичное высокомерие, нарушилась естественная суета будней… На смену пришли апатия и страх. Город, как казалось Майе, напряг мышцы, втянул диафрагму и, как и она сама, боролся с тошнотой от легкомысленных забав и развлечений, от вкусных яств, которые он потреблял как минимум целый век. Им завладели два чувства: шок от резкого снижения высокой самооценки и гнев, который был похож на цепную реакцию, охватившую полуостров между Гудзоном и Ист-Ривер.

Холл Центрального вокзала кишел полицейскими в форме, некоторые из них ходили по залам с собаками, обнюхивающими пол и багаж пассажиров. Майя услышала объявление о прибытии поезда из Вашингтона и остановилась на выходе с платформы, чтобы не пропустить Гордана, если он приехал на этом поезде. Вдруг ей сильно захотелось пить, и она пошла к автомату купить минеральной воды. Из аппарата с шумом выкатилась пластиковая бутылка Poland Spring.