Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав - Страница 46

В это время с платформы потек ручеек немногочисленных пассажиров. Майя смотрела им в лица, быстро переводя взгляд с одного на другого. Ее внимание ненадолго привлекла женщина средних лет в старой, но хорошо сохранившейся соломенной шляпке, летнем платье с ярким цветочным узором и клетчатым чемоданом в руке. Женщина механически шла за остальными к выходу из вокзала и с восхищением смотрела на потемневшие потолки внушительного здания. Майя подумала, что это, должно быть, одна из провинциалок, увидевших в призыве посетить Нью-Йорк после событий 11 сентября шанс реализовать свою давнишнюю мечту. Майя была уверена, что эта женщина не узнает в сегодняшнем городе тот Нью-Йорк, про который она читала в модных журналах. Он превратился в бледную тень того города, о котором она грезила. Но, как бы то ни было, женщина со старомодным рисунком на платье удовлетворенно покачивала головой при мысли о том, что, наконец-то, приехала в город Большого Яблока. «Как постаревшая Белоснежка в доме у гномов», — промелькнуло в голове у Майи. В тот момент она не осознавала, что, в сущности, завидует энтузиазму этой забавной маленькой пожилой дамы, и уж, конечно, Майя не могла предположить, что эта женщина — ее соплеменница и что недавно она была попутчицей Гордана.

Пока девушку беспокоило только то, что в числе этих немногих пассажиров не было Гордана. Она разочарованно открыла запотевшую бутылку и скорее нервно, чем нетерпеливо отхлебнула, почувствовав во рту вкус польской воды, похожий на вкус воды из полевых источников ее родной Македонии. «Jeszcze Polska me zginęła…»^[92], вспомнилось ей начало польского гимна, в детстве она в школьном хоре пела югославский гимн на ту же мелодию… Когда Майя снова взглянула на платформу, то увидела, что к выходу бежит запоздавший пассажир. Ей показалось, что это Гордан. У парня были волосы того же цвета, как у Гордана, правда, гораздо длиннее.

— Гордан? — громко сказала Майя, больше для себя, чем для спешащего пассажира, а затем закричала как безумная: — Гордан! Гордан!

Все посмотрели на нее. Парень обернулся, и тогда Майя поняла, что ошиблась. Мельком взглянув на нее, молодой человек продолжил свой путь.

На лице Майи появилось отчаяние. Потом потекли слезы, которые она не могла остановить.

— А ведь обещал мне, что мы уедем вместе, — шептала она в растерянности. — Обещал…

Никем не замеченный, с перрона в огромный зал железнодорожного вокзала Нью-Йорка вошел Константин Миладинов. По выражению его лица было понятно, что он оказался свидетелем того, что произошло. Он приостановился и протянул в сторону Майи руку, будто желая подозвать ее к себе, но она уже направилась тяжелыми шагами к выходу, нервно сжимая пластиковую бутылку. Великий поэт передумал окликать ее.

84

Вьются звуки музыки, и голос, поющий боснийскую песню, летит над белым камнем старого моста. Протянувшись высоко над рекой, связывая крутые каменные стены каньона, который река создавала тысячи лет, белый мост касается обеих частей когда-то гостеприимного и живого, а ныне разделенного и застывшего города. Этот мост дал ему название и, с тех пор как он существует, отмеряет и время в городе.

Перед разрушенным старым мостом Мостара стоял лейтенант Хью Эльсинор, видевший этот мост на многочисленных фотографиях здесь, в Герцеговине и в интернете на своей базе. На всех этих фотографиях еще целого моста с каменного парапета, будто со стрелы от натянутой каменной тетивы, прыгают подростки и устремляются в глубокие зеленые воды реки, протекающей под ним. Мост живет и вибрирует, как будто сделан из какого-то эластичного материала, а не из текелии, знаменитого известняка с берегов Неретвы. Хью не знал ни времени создания, ни имени строителя, ни даже культурной принадлежности этого шедевра. Кто его построил — христиане или мусульмане… Он понимал только, что это архитектурное чудо, произведение великого зодчего или архитектора-поэта, который хотел, вознеся эту белую радугу над рекой и связав два берега, коснуться ею неба над Мостаром.

Этот мост удивлял лейтенанта больше, чем мегасооружения мостов Манхэттена или Золотых ворот, но Хью не почерпнул никакой особой информации о мосте ни в интернете, ни у бывших туристических гидов, теперь занимавшихся перепродажей контрабанды. «Мост был делом рук какого-то, может быть, и неизвестного, но уж точно, вдохновенного строителя», — продолжал размышлять американский лейтенант, прикуривая сигарету. Хью казалось, что талантом этого человека осенены разбросанные по Балканам церкви с куполами и мечети со шпилями, турецкие бани и постоялые дворы с колоннами, что, подобно средиземноморским пальмам, расцветают в их повторяющихся аркадах, длинные мосты, спокойно пересекающие реки в виде каменных тропинок над водой. Подобные сооружения ему показывали и где-то в западной Македонии, в древних городах Болгарии, в греческих и албанских поселениях Эпира…

С такими мыслями в голове лейтенант Хью Эльсинор, одетый в камуфляжную форму миротворческих сил ООН, с оружием на плече и рюкзаком у ног, стоял и, щурясь от яркого солнца, разглядывал мост, взорванный во время войны, затихшей лишь недавно. Он погасил сигарету. Сломанная каменная дуга моста неожиданно показалась Хью готикой, внезапно вторгшейся в красочную ориентальную картину, нарисованную еще в давние времена в этом живописном пространстве каньона реки Неретва. До его ушей с другого берега реки, теперь разделяющей народ на две части — христиан и мусульман, донеслась печальная мостарская песня…

Почувствовав чье-то присутствие, Хью повернулся и позади себя увидел худого человека с ясными серыми глазами, который своей манерой держаться и осанкой сразу напомнил ему об отце. Это был Кемаль-паша, на этот раз в белом костюме и летней шляпе. Он взирал на мост без всякого выражения на лице, а потом посмотрел вниз, будто искал взглядом его обломки.

Лейтенант Эльсинор не мог скрыть своего изумления… Кемаль заметил это и вопросительно поднял брови.

— Простите, что я так смотрю на вас, — сказал Эльсинор, — но вы очень похожи на одного человека.

— Ах, вот оно что! — улыбнулся Кемаль. — На этом свете у всех есть двойники.

— Речь идет о близком родственнике…

— В этом мире мы все родственники, — сказал Кемаль, — как говорится, одна большая семья. Хотя, если честно, иногда я не могу понять, откуда в этой большой семье столько ненависти. Вот, совсем недавно, слушая одну прекрасную песню, я подумал: Шукюр, что существует севда. «Шукюр» по-турецки значит счастье, «севда» значит любовь. Песни, которые поют здесь, называются севдалинками, и все они — удивительный сплав турецкой сентиментальности и славянской сердечности.

Только теперь Хью понял, что все вокруг — это единое целое: прекрасный пейзаж, поэтичный мост, дух смешавшихся культур и звучавшая невдалеке песня, придававшая великолепному виду грустную, душевную теплоту.

Кемаль еще раз посмотрел на мост, потом вынул записную книжку и начал писать.

— Вы знаете, кто построил мост? — спросил Хью.

— Знаю, — сказал Кемаль. — Его спроектировал архитектор Хайруддин, ученик великого зодчего Синана. Но, испугавшись суровой угрозы султана Сулеймана, известного как Сулейман Великолепный, что он прикажет казнить его, если мост рухнет, Хайруддин сбежал. Проект Хайруддина воплотил в жизнь местный строитель по имени Мемед Карагоз.

— Впечатляет, — сказал американский лейтенант.

— А вам известно, когда был построен этот мост? — спросил его собеседник.

— Нет, — ответил Хью… — А вам?

— Конечно. В 1566 году и построен он из 456 каменных блоков. Тут есть загадка для нумерологов. Четыре, пять, шесть, красивый ряд цифр, не так ли? — сказал Кемаль, снял шляпу и посмотрел собеседнику в глаза. — Теперь сотни этих блоков лежат на дне реки.

— Да, очень жаль. Мост бомбил какой-то безумный генерал. Хорват.

— При чем здесь хорват… Важно, что этот человек на гражданке был кинорежиссером. Вы об этом знали? Но вы хорошо сказали: «безумный генерал»… — заметил Кемаль, глядя пронзительным взглядом серых глаз на молодого офицера. — Иншаллах! Не все генералы таковы.