Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена - Страница 16

(*Макошь — славянская богиня земли, дождя, урожая, ткачества. А так же богиня судьбы. — прим. автора)

Долго али коротко время течет, года отсчитывая. Минуло весен десяток, и вот уж братья Игоревичи вырастают, возмужав. И тоска в сердце Ольги поселяется. Во всем Улеб брата Святослава превосходит. И конный и пеший быстрей, да смелей. Меч в руках брата старшего веселее пляшет, и коли возжелает, сына ее родного от власти отстранить сможет, силой своей младшего оттолкнув. Не было различий меж детьми, покуда время не настало. Помнит Ольга, что не ее кровь в Улебе течет, а девки древлян, дочери Мала, что жилы ей тянула, покуда подле Игоря хвостом вертела. Думает княгиня сослать брата старшего тиуном земель Псковских. Достойна участь сына Игорева, да дружина не одобрит. Негоже первенцу тиуном быть. Не станут Святослава слушать, покуда жив брат Улеб. В тоске своей да раздумьях за советом к Владимиру приходит, что бы сомненья свои, в слова обличив, разделить печаль с любимым, да ответа дельного дождаться.

— Отправь Улеба в поход дальний, пущай уйдет, да не воротится. — Владимир Ольге предлагает.

— Да как смеешь ты, сына моего на смерть посылать? Аль по плахе голова твоя скучает? — Злым огнем глаза княгини горят, в ужасе от слов любимого. Владимир же сердится, как смеет Ольга после того, что было меж ними казнью его запугивать. Не доброе воин думает, проучить да место женщине указать, решая. Сама ему тайну открыла, забыв, где язык держать следует, за то и поплатится. Нельзя князю слабость проявлять, тем паче, что положение и без того шатко, Знает Владимир, чего Ольга боится. Власть потерять, да войну меж братьями посеять. Любой бабе свое дитя дороже жизни, а значит, больней всего их беды переживаются.

— Голова моя плахи не боится, тебе ли не знать, милая. А коли стращать меня надумала, то за помощью не ходи. Зачем тебе совет от головы тела лишенной? — С тем и был таков, уходит Владимир, княгиню рассерженной оставляя.

Подслушано из тайного разговора Владимира и Улеба.

— Поверь мне, княжич, смерти твоей княгиня ищет, сгубить тебя во славу сына своего — Святослава хочет. — Проникновенны речи воина, за живое правдой своей цепляют, но не хочет Улеб Ольгу винить бездоказательно. Не могла, мать его названая, злого возжелать сыну своему приемному.

— Как смеешь ты, служивый, княгиню земель русских в предательстве обвинять? Неужто забыл, кому слова эти говоришь?

— Зря ерепенишься, Улеб, никого в княжестве твои слова не стращают, ибо нет у тебя власти той, что брату твоему и мачехе дана. Ты Рюрикович по крови, первенец Игоря, а прав имеешь меньше матери брата младшего! — Знает Владимир, как словами играть, оттого, что б больней Улебу сделать, не княгиней Ольгу именует, а всего лишь матерью Святослава.

Горяча кровь юноши, больно в голову гнев бьет. Не вытерпев боли той, что слова Владимира приносят, ударяет Улеб воина, что было силы. Но не сердится служивый, лишь смеется над глупостью, да горячностью молодца.

В гневе, да раздумье, на коня княжич старший вскакивает, в поле уезжая, у ветра помощи просить. Он все знает, все слышит, все тайны людские мгновенно разнося, свои в секрете держит. Но не хочет ветер Улебу судьбу его нашёптывать, решение за молодцом оставляя. А какое решение быть может, коль четырнадцать весен тебе, да кровь победителей, воинов храбрых в жилах течет? Огнем жидким в венах ярость плавится, пульсом частым в голову бьет, на глупые поступки подвигая. Решает Улеб испросить совета у Владимира как быть. Не зря же полюбовник мачехи к нему с разговором явился, видать есть у него думы какие-то. Владимиру же того и надобно. Хочет братьев меж собой столкнуть, да так, что б Ольга в печали, да грусти к нему в объятья вернулась, да на плече рыдая, слова гнусные про казнь забыла, помощи да совета прося. Стал Владимир Улебу сказку рассказывать, о том, как мачеха его злая недоброе затевает, со света сжить пасынка желая, мечи уж по голову его точит. Но мудрый воин, жалея мальчика, решил рассказать, да совет дельный дать.

— Покуда не поздно, испроси у мачехи разрешения по странствовать, Русь поглядеть, да княжество себе для служения будущего выбрать. Сам же ступай по землям, соратников в помощь себе ища. Коли будет кому поддержать тебя, на месте и власть и голова твоя непутевая останутся. Как здесь закончишь, ступай в страны заморские. Сказывай направо да налево, о том, чей сын ты. Что брат твой не по праву Киевом княжит, да боле того, не он, а мать его у власти сидит. Пару весен минет и станешь ты мужем зрелым, к княжению пригодным, тут и ударишь по мачехе с братом со всех сторон. Я же здесь в дружине клич кину, что помощь тебе надобна. Любят воины угнетенных, тем паче, что люб им ты, с детства самого. — Складно Владимир говорит, но Улеб сомневается.

— Кто ж из князей заморских, речи мои слушать станет. Ольги они боятся, ей же меня и выдадут, стоит к воротам их прибыть.

— А ты крещение прими, скажи, что в Бога их единого веруешь. Ныне все на вере новой помешались совсем. Византию всю крестами утыкали. Защитят тебя греки, коли прознают, что и ты на груди под рубахой крест носишь.

Слушает Улеб Владимира. А подумав, решение принимает, и к мачехе с разговором серьезным отправляется. Но увидев, княгиню, смелость свою молодецкую безвозвратно теряет. Глядит в очи зеленые, что с любовью и ласкою на него всегда смотрят. Видит кисти белые, что с заботой и нежностью еще в колыбели его гладили. Не может Улеб придать, ту, что сыном его называет. Не верит, что сможет Ольга дурное ему сделать.

— Утро ясное, сын мой Улеб, с чем пожаловал ко мне, в час сей ранний? — Грустным шепотом княгиня спрашивает.

— С чем тоска твоя, матушка, связана? Словом, али делом не добрым обидели?

— Много бед у меня, да ты не тревожься. Посиди подле меня, дай наглядеться. — Смотрит Ольга на сына своего названного, с горькой думой, не зная, что делать ей. Дорог Улеб сердцу материнскому, хорошо бы решил он в дружинники двинуться. Только как проследить, что бы сердце его юношеское, среди воинов до предательства не очерствело?

— Не с тем разговором, что сейчас поведу, я шел к тебе, матушка. Но придя, вижу правду в глазах твоих, а значит верно сделал, что на глупости, дураком сказанные, не решился. — И рассказывает Ольге Улеб, как пришел к нему воин Владимир, с речами мерзкими, как просил его власть узурпировать, мать с братом от неё отстранив. — Не согласился я на речи его сладкие, матушка, верую, что не задумаешь супротив меня дурного ты. И что жить я смогу празднично и при брате моем Святославе.

Серчает княгиня, брови сдвинув сурово. Обняв сына названного, наказывает более с Владимиром не общаться. Сама же, яростью гонимая, в казармы направляется. Меч свой острый из ножен вынимает, издали Владимира с дружиной увидав, голосом зычным и властным выкрикивает:

— Преклонить колени на пути моем стоящие! — И послушно воины колено преклоняют, с ужасом и непониманием на княгиню свою смотрят. Ольга же, голосом злобой полным, спрашивает:

— Смел ты воевода, Владимир, сыну моего дурное в голову вкладывать? А хватит ли мужества в том признаться, али будешь доказывать, что на ухо Улеб тугой, оттого недослышав, понял неверно наставления твои?

Не верит Владимир, что сможет Ольга мечом воспользоваться, который в руках держит, ведь слова любви ему денно и нощно баба влюбленная шепчет. Оттого и отвечает княгине с улыбкой дерзкой:

— Только правду я сыну твоему сказывал, а уж выводы какие со слов тех он сделал, не моя вина.

— Помощь ему предлагал, дружину супротив Святослава настроить?

— Проверял я его, сможет ли на предательство решиться, коль силу за плечами почует. Коли стал бы советам моим внимать, тебе б обо всем рассказал. Но вижу теперь, что верен Улеб тебе и Святославу.