Цветочек аленький (СИ) - Шишкова Елена - Страница 37

Ольга досадно в след ведьме ругается, да словами такими, что женщине знать не должно. И в ярости неистовой забываясь, в след ведьме плошкой глиняной кидает, да в дребезги ее расколачивает. Собирая осколки, да пальцы ими царапая, кричит княгиня, богов проклиная. За сим занятием не благородным Ольгу Малфред, ключница ее, застает.

— Матушка, смилуйтесь, да разве ж можно словами срамными к богам обращаться? Пусть и к таким, которым жертв не приносим, а все одно озлобиться могут. А коль услышат, да проклянут? — Малушка, в ужасе рот ладошками прикрывает.

— Ведьма она, сама проклятая, да меня вслед за собой тянет! Пусть слышит, нечего скрывать мне. Коль хотят боги, они и без сказанного поймут все, а коли отвернулись, так и мольбы не помогут! — Словами, высказанными, княгиня успокаивается. То в молчанье гнев изнутри съедает, червем в сердце вгрызаясь, а то что с болью выговорено, от ярости лечит. — Ты почто явилась? Мне уроки вежества давать, али все ж дело имеется?

— Гонец от грека явился. Королеву Ругов требует, со мной беседу вести отказывается, лишь загадками потешается над простотой моей.

— Загадками? — Дивится Ольга, не замечала она ранее дерзости такой от послов византийских, что б над рабынями княжескими смеяться.

— Сказал, что вернул охотник волчонка в леса родные, и что ныне должок за медведем числится. — Малфред послушно слова гонца пересказывает. И чем больше говорит, тем темнее очи княгини становятся, тем колючий да злей взгляд из-под бровей кустистых.

— Что ж охотник цену свою назвал ли? — Не голосом, но шипением Ольга спрашивает.

— Не знаю, матушка! Молчит, окаянный, княгиню требует.

— Коль требует, то будет, негоже друзей дорогих ждать заставлять. — От улыбки той, что на устах княгини при словах тех является, вздрагивает Малфред, думая, что коли так друзей Ольга встречает, то не хотелось бы ключнице с ней дружбу водить.

Беспрестанно кланяясь, сбегает служка с покоев княжеских, от греха по дальше, решив на глаза сегодня Ольге не попадаться.

Как важен и напыщен тот, кто силы да власти своей не имея, величием господина прикрывается. Гонец, что от грека прибыл, из тех был, что гордо слово царское несет, да тех, кто от повелителя его хоть каплю зависит, за людей то и не считает. И как тут не кичиться почетом, что византийский престол на гонца возложил? К самой архонтессе русов с требами отправил, да такими, что нет у княгини выхода, окромя как склониться пред греком.

Для важности пущей гонец голову гордо задирает, да голосом таким, будто не донос читает, а яд в бокал сцеживает, требования выдвигает:

— Почтенный царь престола византийского — Константин Багрянородный, указом своим постанавливает….

— Не в том положение император ваш, что б мне указы рядить. — Ольга гонца прерывает. — А коли голову высоко задираешь, знать о шее своей не волнуешься?

— Вы не посмеете тронуть гонца из Царьграда! — Спеси своей не теряя, мужчина в глаза княгине смотрит, гнева не боясь. Ему по отбытию наказ дали, достойно держаться, чтоб мысли княгини смутить, да острастки навести.

— Ах, кто же сказал, что тебя трогать стану? — Ольга с место своего поднимается, бедрами двигая, словно лисица хвостом метет, к гонцу приближается. И, глядя в глаза, с расстояния пары локтей, тихим голосом княгиня говорить продолжает: — Места у нас дикие, леса глухие, да волки голодные. Кто знает, что может с гонцом приключится, который троп всех не ведает?

Мужчина намек понимает и, шумно сглотнув, уж с почтением читает:

— Царь византийский, в уплату долгов, что за помощь обещана, просит от Ольги всего лишь визита дружеского. Для решения проблем, да заключения союзов выгодных.

— Скажи царю своему, пусть ждет, до морозов прибуду. — Решением скорым удивленный, посол византийский с места срывается, поклоны отвешивать не забывая, исчезнуть с глаз архонтессы русов спешит.

Как только гонец из виду скрывается, Ольга, улыбаясь по хитрому, прислугу кликает, наставление давая:

— Собак спусти, что б гость дорогой задержаться в пути не надумал.

Вот и осень в разгаре самом, на лугах и полянах в полесье зажигают костры свадебные, да поют песни душевные. Деревья, как жены бояр знатных, в золото обряжаются, цветами яркими с сарафанами девиц спорить желая. Леса густые грибницами обрастают, да кругами ведьмовскими. Бывало, идешь по тропинке, а она тебя к опушке выведет, на которой грибов видимо, не видимо, вот на радостях то дары леса собираешь, не замечая, как леший уж хороводить тебя начал. Оттого и зовут места эти кругом ведьмовским, что плутать тебе век на месте одном, как скоморошья кобыла по кругу ходя.

Все равно, хорошо на Руси в это времечко — урожай уж почти весь собранный, значит, в скором дни наступят праздные, а потом по весне и голодные. Ныне же свадьбы играют с размахом, о грядущем за зря не тужа, дома новым семьям отстраивают, где к зиме брюхатые женушки будут ткать для деток приданое.

Ольга мимо домов городских проезжает, так, что б людям на глаза не казаться. Нет желанья поклоны глядя, молодым за их счастье завидовать. Знает женщина, что судьба ее — жить одной до встречи с Оземом. Нет в жизни более мужчин ее, что часы и минуты красили.

О величии столицы византийской, часами может говорить тот, кто хоть раз причаливал к берегам Царьграда. Омываемый двумя морями, что соединены меж собой лазурными водами Босфора, Константинополь град уходит в высь зелеными холмами, с которых пустыми бойницами величественно глядят крепостные стены. Завораживая усталых путников, приковывают к себе взгляды густые туманы, что ведьмовской дымкой поддергивая верхушки деревьев, искажают очертания сероватого неба. Осень, уже вступив в свои права на землях Царьграда, усталой моросью капает на каменные мостовые, вымывая меж кладкой глинистую грязь. Кутаясь в промокший мех, стоит княгиня у капитанской рубки, в ожидание, когда корабль, скрепя отсыревшими за долгое плаванье досками, причалит к пристани, на долгие месяцы встречаясь с землей грека. Здесь уставший от длинной дороги "Красный петух", бросит на дно тяжелый якорь, позволяя портовым мастерам оттереть гниль и морскую зелень с деревянных боков, выморить корпус от вездесущих клопов и свежими красками обновить корму.

Сойдя с корабля, да попривыкнув маленько к тверди земной после утомительно долгой качки, вышагивает Ольга поступью степенной, по дорожке каменной к стенам дворцовым направляясь. Как и положено обычаями давними, почетных гостей встречая, вдоль тропинки к входу ведущей, с двух сторон стоят воины бравые, да челядь строится, в поклоне приветном склоняясь. Внимания на них не обращая, княгиня глазами ищет того, кто в палаты дворцовые проводить ее должен. А заметив, шаг ускоряет, от сырости промозглой быстрее скрыться надеясь. Вслед за Ольгой бредут караваном бояре, что мудростью стары; счетоводы, дружина да слуги — эти в телегах везут подарки. У двери в бурой мантии лисьей, что порядком от дождя истрепалась, их встречает логофет* византийский, не довольно брови хмуря. От того что гости северные к отливу прибыли, да не менее двух часов в порт зайти не могли, управитель, ожиданием мучаясь, слишком долго под дождем пробыл.

Деловито направившись к Ольге, не страшится логофет сопровождения ее ратного, да главы в приветствии не склоняет, словно не королева пред ним, а девка безродная. Княгиня, уважения к встречающему тоже не кажет, с горделивостью, лишь архонтам свойственной, мужчину разглядывая. Сухопар, да бледноват. Сразу видно не воин, но управитель знатный. Близ логофета стоят старые евнухи, пример с господина своего беря, не любезно к княгине приглядываются глазами черными, словно прицениваясь, сколько откуп за бабу потребуют, коль случится с ней что на чужбине. Переглядами потешаться кончив, провожают Ольгу со свитою в зал, где их примет царь византийский, но у входа останавливают, статус гостей принижая, приглашения ждать заставляют. Замечая смешки старых евнухов, что унижением русов упиваясь, за спинами их перешептываются, отправляет княгиня слуг своих восвояси, взмахом руки властной, а сама, не спросив позволения, смелой поступью в тронный зал не званной заходит. Слышит ропот идет меж прислугою, что покой дворца охраняет, но никто ей дорогу перекрыть не пытается, видно русских здесь все же боятся. Пред царем и главы не склонивши, Ольга речь свою начинает**: