Тьма надвигается с Севера (СИ) - Шкиль Виктория - Страница 36

Дожёвывая на ходу черствую лепешку с вяленным мясом, Дарик с готовностью присоединился к исарианам, которые уже вовсю трудились, метаясь от верблюда к верблюду размахивая дубинками и страшно ругаясь, подгоняли ийланов, Последнее время чернокожие рабы демонстрировали строптивость, не то чтобы не выполняя приказания, но делали это крайне неохотно, как бы с ленцой, будто специально провоцировали на своё наказание. Не обращая внимания на грозные окрики надсмотрщиков, они стояли и переговаривались на своём щёлкающем языке, бросая на своих мучителей недобрые взгляды. Не помог даже рык полуорка, в ответ на который его одарили своей порцией недобрых взглядов, как будто уже видели его жарящимся на вертеле и прикидывали, какой отрезать себе кусочек от его прожаренной тушки. Для вразумления, Борагус треснул одного из рабов (самого здорового) по голове, но доброе убеждение вартанаком, безотказно действовавшее на ийланов прежде, в этот раз почему-то не сработало. Ийлан стойко выдержал хлёсткий удар по харе, смахнул вытекшую тонкой струйкой кровь из рассечённой кожи на щеке и вдруг резко бросился на полукровку. Это было неожиданно, но он не учёл скорости реакции самого бывшего наймита и налетел на качественный пинок, отправивший строптивого раба на землю. Не позволяя ему встать, Дарик несколько раз крепко приложил чернокожего сапогом по печёнке, сочтя на этом экзекуцию завершённой. Остальным ийланам демонстрации силы вроде как тоже хватило. Они резво разошлись и взялись за работу.

— Они чувствуют, что их родные места рядом и становятся неуправляемыми. — Раздался за спиной полуорка знакомый хрипловатый голос. Обернувшись, он увидел стоявшего позади него лекаря Хамида, который оказался невольным свидетелем короткой потасовки и выглядел теперь каким-то встревоженным. — Смотри за ними в оба глаза, мхаз. на Борагуса.

Дарик, заинтересовался, спросил почему. Об ийланах он знал не много, так как за всё время жизни в Атраване обращал на них внимания ровно столько, сколько обращают на бездомных собак, зная о них лишь то, что все они дикари, иноверцы и потому правоверный бохмич может делать с ними всё, что ему заблагорассудится. Хамид в ответ выказал удивление, что есть в Атраване живые, которые не знают таких элементарных вещей, но вредничать не стал — рассказал. Всё было просто. Ийланов отлавливали в аппенидских предгорьях, то есть очень недалеко от тех мест, где волей судьбы Борагус и Хамид сейчас обретались. И если в городах, дикари вели себя относительно послушно (испуг от большого города, плюс волшебный эффект удара палкой), то в пустыне за ними был нужен глаз да глаз.

— А то съедят? — неудачно съязвил Дарик, представляя как рабы полезут драться хоть на того же Митрасира. Тут-то их жизненный путь и закончится.

Хамид на остроту лишь покачал головой и оставил Борагуса в покое, повторив напоследок, известную бединскую поговорку, гласившую, что верблюда лучше привязывать. С Дариком он в этот день больше не разговаривал. Хамид боялся ийланов и шутка Борагуса о съедении задела старика за живое. Чтобы хоть как-то загладить обиду, Дарик выбрал подходящий момент и на одном из привалов подкатил к лекарю, попросив простить его, неуча, и снизойти до него, научив бединской грамоте. А если еще и писать на бединском научит, то будет вообще красота! Всё это полуорк снабдил изрядной долей тонкой лести, которая старику пришлась по вкусу.

— А ты хитрее, чем кажешься, мхаз. — Выдал он в ответ на просьбу полукровки. — И льстишь почти как царедворец. Где ты этому научился? Ладно уж… не знаю зачем тебе это надо, но я с удовольствием обучу тебя письму и чтению. Грамотность ещё никому не вредила.

Времени Хамид терять не стал и приступил к первым урокам этим же вечером. Борагус как школяр, старательно зубрил бединские загогулины, которые те использовали вместо букв, учась отличать их друг от друга по завитушкам. Дело оказалось сложным и хитрым, зато вечера теперь проходили с куда большей пользой для Дарика.

____________________________

[1] Теббад — сильный сухой жгучий ветер, несущий тучи песчаной пыли. Не такой опасный как самум, но тоже малоприятная штука.

[2] Устад — (бедин.) мастер. Уважительное обращение к более знатному человеку в Атраване. К старшему ещё и по возрасту, используется обращение «устад-ока».

Глава 8. Сказки не оживают

Как только хаммад встал на ноги (это произошло быстро благодаря стараниям Лиллис), он потребовал от Маандиба немедленно отвести его к старшему их селения, для серьёзного разговора, что тот и сделал. Балы были бохмичами салхитской ветви и главным у них был улле, ежедневно читавший проповеди в маленьком убогом бетеле, отличавшимся от остальных хижин земледельцев только своей внутренней обстановкой, с обилием циновок на полу, плетёной перегородкой — делившей «молельный зал» на мужскую и женскую половины, да высокой деревянной тумбой, на которой возлежал священный для каждого бохмича Хтабанс. Насколько ас'Хазир знал, все бетели бала выглядели точно так же, не зависимо от размеров их деревни, так как они пренебрежительно относились к роскоши, считая, что она только отвлекает их от общения с Аллуитом. Сораху такой аскетизм нравился, так как этим бала напоминали его самого. В его жизни никогда не было такого имущества, которым бы он по-настоящему дорожил. Зачем оно ему, ведь перед Аллуитом человек предстаёт голым — таким же, каким он рождается на свет и ценить следует только то, что очень трудно (или невозможно) заменить. Например, воспоминания или чувства, ведь если они утрачиваются их невозможно найти повторно.

Священника в «храме» не нашлось и его отправились искать за бетелем, где и обнаружили смиренно пропалывающим свои грядки. Вопреки ожиданиям, он не был стариком, но производил впечатление засушенного дерева: сухое костистое телосложение, жёсткое обветренное лицо и белёсая бородёнка, которая топорщилась в стороны, как сухая трава. Сораху и ранее доводилось слышать, что по законам бала, каждый правоверный обязан два часа в день уделять физическому труду, не зависимо от своего положения. Теперь он это увидел. Вот почему бала всегда сильны и крепки, и редко заплывают дурным жиром. Вот и улле, увидев гостей, с сожалением отложил мотыгу и повёл Маандиба и Сораха в соседствующий с бетелем квадратный дом — единственное двухэтажное строение в деревне, с выбеленными до синевы стенами. Заведя их в внутрь, он собственноручно налил им в глиняные чашки простой тёплой воды, от которой жители пустыни не имеют привычки отказываться. Пока Маандиб пил мелкими глотками, смакуя свою порцию, Сорах справился со своей и, поставив чашу на стол, принялся осторожно рассматривать здешнего улле.

— Что привело тебя, Маандиб? — спросил хозяин, дождавшись, когда его гость напился.

— Вот он, та причина, по которой я оторвал вас от дел улле-Ясур. — Извиняющимся тоном сказал брат Лиллис, для наглядности подтолкнув Сораха к улле. — Этого человека я подобрал в пустыне неделю назад. И он хочет вам кое-что рассказать, думает, что очень важное, хотя по мне, так он просто перегрелся на солнце.

— Вот как? — улле названный Ясуром бросил взгляд на неловко мнущегося кочевника. — Ну, тогда я слушаю тебя, Сын Пустыни.

— Я… — Сорах, замялся. Он мог себе представить, как смешно сейчас выглядит в глазах священнослужителя. — Я был в селении ваших соплеменников на Север отсюда… и… увидел, что оно обезлюдело. В нём больше нет живых.

— Источник иссох? — уточнил улле.

— Нет. Оно всё вымерло в прямом смысле. — Сорах вдруг перестал бояться, что его поднимут на смех и по мере того как он говорил, голос его делался всё увереннее. — И это не мор, — поспешно добавил он, видя, что улле-Ясур открыл рот для нового уточнения. — Я видел пустые дома и брошенные в песок вещи, но не находил ни единого следа их хозяев пока не откинул крышку с источника в деревне. Там лежало два трупа, они как будто спрятались там, когда ещё были живы.