Навсегда
(Роман) - Кнорре Федор Федорович - Страница 21

Едва проехав собор, она издали увидела, что банк открыт. Окна вымыты, двери распахнуты настежь. Так и есть! Недаром у нее щемило сердце.

Жив банк во всей своей силе! И как она могла, старая дура, поверить, что все ссуды и проценты, которые свинцовыми гирями висят на ней столько лет, вдруг сами собой слетят и унесутся, как сухие листья по ветру?

Не властная хозяйка хутора, а съежившаяся, испуганная старая крестьянка поднималась на крыльцо, стискивая заветную пачку кредиток в истертой сумочке. Старая крестьянка, приготовившаяся оправдываться и упрашивать, притворяться непонятливей, старей и покорней, чем она есть на самом деле.

В операционном зале банка не оказалось ни окошечек, ни перегородок, за которыми сидели обычно служащие. Юлия постояла, осматриваясь, среди пустого зала, покашляла, надеясь, что ее услышат, но никто не откликался.

Тогда она с опаской нажала на ручку двери и вошла в коридор, ежеминутно ожидая, что кто-то закричит на нее сердитым голосом. В коридоре тоже было пусто. Где-то за стеной слышалось неясное жужжание.

«Будь что будет, — сказала себе Юлия, — пускай накричат, обругают, прогонят, а дело надо выяснить». Она открыла еще одну дверь, переступила через порог и попятилась: у окна прямо к ней лицом стоял скелет.

Юлия машинально перекрестилась, стиснула зубы, но уходить и не думала. «Хорошенькие, видно, дела творятся в этом банке, — подумала она, — но меня не так-то легко напугать».

Она присмотрелась к скелету, и он показался ей немного кривоногим и жидковатым, вполне безобидным. И она вошла в комнату.

Чучела белки, совы и зайца со стеклянными глазами, стоявшие на столе, ее совсем успокоили. Потом она увидела в стеклянной коробочке маленький скелетик лягушки и нагнулась, чтобы рассмотреть.

Неясное жужжание за стеной вдруг перешло в многоголосый крик, смех и детский говор. Послышалось топанье множества ног, точно табунок жеребят промчался по коридору.

В открытую дверь заглянул бритый человек в очках и спросил:

— Вы что, мамаша, интересуетесь скелетами?

— Избави боже! — быстро проговорила Юлия, отшатываясь от лягушки. — Я только не пойму никак, откуда такие вещи завелись в банке?

— Тут не банк, а школа, как видите, — сказал человек в очках.

— Школа?.. Господи, а где же теперь будут принимать проценты?

— Какие проценты?

Юлия толково и коротко объяснила все насчет закладной, сроков платежей и на всякий случай два раза повторила, что не ее вина, если она запоздала со взносом.

Бритый все выслушал с интересом, протер свои стеклышки, чтобы лучше разглядеть Юлию, и сказал:

— Ну-ну-ну! Да неужели вам до сих пор никто не объяснил, как обстоит дело?

— Да говорили люди кое-что, — уклончиво пробормотала Юлия, — но мало ли что говорят люди.

— Значит, вы им не поверили?

— Да ведь как сказать? И веришь и побаиваешься. Потом совсем уж было поверишь и вдруг опять испугаешься. Пока своими глазами не убедишься, разве верить можно?

Учитель мягко положил ей руку на плечо:

— Так за чем же дело стало? Пожалуйста! Пойдемте. Вы посмотрите все, что вам захочется.

Он проводил ее обратно в операционный зал, по которому, играя в мяч, с веселым криком носились ребятишки.

Юлия остановилась, прижавшись к стенке, чтобы никому не помешать. По тем самым квадратикам пола, где прежде стояли столы чиновников, с топотом пробегало множество ног в туфлях, стоптанных башмачках и сапожках.

«Господи! — думала Юлия. — Они смеются и пробегают не запнувшись там, где мы в трепете и со свинцовым сердцем ждали, как приговора, пока объявят цифры, решавшие нашу судьбу… Сколько бедных крестьян входили сюда хозяевами и уходили бездомными батраками и нищими?! А они бегают тут, и смеются, и ничего этого не знают, благослови их боже!..»

Она простояла у стенки до самого конца перемены, потом вышла на площадь и обернулась. В кабинете директора банка девочка поливала на подоконнике цветы, с усилием наклоняя двумя ручками стеклянный графин с водой.

— Ну, Ляонас, считай, что нам чертовски повезло! — говорил Станкус приятелю. — Попали мы в этот Ланкай как раз в такой горячий момент, когда людей берут без разбора!

Получив работу, они поселились вместе, сняв комнату у одинокой старухи, похожей, по убеждению Ляонаса, как две капли воды на ведьму.

Ляонаса взяли грузчиком на автомашину, а Станкуса в ремонтную мастерскую мелиоративной станции, которую недавно начали оборудовать.

Пока не прибыли крупные механизмы, в мастерской ремонтировали главным образом старые грузовики.

С первых же дней обнаружилось, что Станкус, немало поработавший на разных производствах и в разных странах, в общем никакой определенной профессии не имеет.

Много лет он только и делал, что с одного конвейера поневоле перебрасывался на другой, с химического завода — к станку-полуавтомату на заводе сельскохозяйственных машин, а в промежутках мыл окна многоэтажных домов, ухаживал за мулами или собирал клубнику. Он умел все понемногу, но ни одного дела не знал в совершенстве.

Старый мастер Жукаускас, к которому он попал помощником, сразу понял, с кем имеет дело, но все-таки оставил Станкуса у себя, дав о нем удовлетворительный отзыв, — отчасти, может быть, по слабости характера, а отчасти из сочувствия. Просто духу не хватило сказать худое слово, глядя, как этот солидный, уже за тридцать лет, человек изо всех сил старается сообразительностью скрыть свою неумелость.

К концу второй недели у старика немного отлегло от сердца. «Американ», как рабочие прозвали Станкуса, стал прилично справляться с работой. Видимо, беспорядочный универсальный опыт в конце концов ему все-таки помог, а человек он был от природы толковый. Старик, мучившийся втайне, не покривил ли он душой, почувствовал к «американу» неожиданную симпатию, которая, как известно, легче всего является к тем, кому ты сам помог.

Станкус с Жукаускасом разбирали неисправный мотор. Нагибаясь, чтобы разложить в порядке на доске сработавшиеся и замасленные детали, Станкус каждый раз чувствовал прилив странной дурноты и вялости.

Последние два дня ему что-то совсем паршиво стало, все время хотелось присесть и закрыть глаза, и он больше всего боялся, как бы мастер этого не заметил.

Такая уж чертовская удача преследовала его всю жизнь! Стоит устроиться на работу поприличнее, как что-нибудь случается. Он отлично понимал, что Жукаускас был им недоволен первые дни, и все ждал, что старый черт доложит начальству и его выставят за дверь. И надо же, чтобы теперь, когда все как будто обошлось, накинулась какая-то лихорадка.

Вдруг в глазах у него совсем потемнело, он пошатнулся и опасливо покосился, не заметил ли мастер.

Он заставил себя выпрямиться и, стиснув зубы, стараясь держаться как можно бодрее, вышел за ворота мастерской, — может, на свежем воздухе станет полегче. Машинально сунув в рот папироску, он чиркнул спичку, с трудом поднес ее к папиросе, но, не прикурив, с отвращением бросил на землю.

На солнечном припеке было томительно жарко, и от стены, ему казалось, пышет теплом, как от натопленной печи. Даже пыльная трава во дворе, по которой были разбросаны свежие белые щепки, казалась горячей.

Старый черт (ему был симпатичен Жукаускас, но про себя Станкус называл его «старый черт», потому что тот все-таки был мастер, начальство, и, следовательно, рано или поздно от него можно ожидать какой-нибудь пакости), — старый черт сию минуту заметит, что он болен, и прогонит в контору, и он не дотянет до конца недели, до получки. Потом, чего доброго, проваляется несколько дней и… прощай работа! Нет, до завтра он дотянет, хотя бы башка лопнула. А завтра суббота. Продержаться еще денек, а в воскресенье он будет весь день отдыхать… Надо будет попросить, чтоб Леонас обливал ему почаще голову холодной водой из ведра…

Три звонких удара железом о кусок рельса раздались на пустыре, где работали строители. Ага, обеденный перерыв. Нет, черт побери, он продержится на ногах до последнего гонга, не даст себя нокаутировать на последних раундах…