Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич - Страница 25

Чуть забрезжило, пошел я. Тропу при дневном свете нашел быстрей, чем думал. И до стана оказалось — рукой подать. Пришел. Связчики мои еще спят. Разбудил я их, начал рассказывать свою историю. Они переглянулись между собой, и Митрофан говорит: «А мы твоего голоса не слышали и тебе никаких сигналов не подавали». — «Как же, говорю, так? А кто же в таком разе мне всю ночь откликался?» Они аж в лице переменились. «Хоть что думай, а только никто из нас с самого вечера с нар не подымался, ни на минуту избушку не покидал». Чтоб уверить меня, ребята побожились и крестами себя осенили. Тут уж и я побледнел. «Вот тебе и на! Люди спали себе преспокойно, а я на их голос спешил. Ведь в этом-то я ошибиться не мог, собственными ушами не раз слышал». Вижу, связчики мои совсем пригорюнились. «Давайте-ка, ребята, — говорит Митрофан, — мотнем отсюда, пока не поздно. Видимо, хозяин тайги в этих местах объявился. Он ведь, сказывают, под всякие голоса умеет подделываться: и под человека, и под скотину, и под птицу».

Я начал было отговаривать ребят, но не твердо, сам-то потрухиваю, хорошо еще, думаю, не задавил он меня в кочкарнике-то. Короче говоря, в этот же день ушли мы из пихтовой таежки. Но все-таки случай этот напал мне в душу. «Как же, думаю, так? Ни в бога, ни в черта я не верю, а тут вроде спасовал. Нет, так не пойдет». Рассказал я нашему фельдшеру Федору Терентьевичу Горбякову. Он засмеялся, говорит: «Ты, фатер, видать, выпил в этот день больше своей меры». Я говорю: «Капли в рот не брал!.. Всерьез тебе обо всем обсказываю, как ученому человеку, а не ради побаски». Тут уж и Горбяков призадумался. Пообещал он мне, как только случится ему быть в Дальней тайге, побывать вместе со мной у пихтового лога и самолично удостовериться насчет проживания в этих местах Вруна.

Года два ждал я, когда Горбяков соберется. Выпал наконец такой случай. Пожили мы с ним на стану, денька два-три, я ему и говорю: «А помнишь ли, Федор Терентьевич, слово ты давал, сходить обещался к пихтовому логу». — «Помню, говорит, веди». Ну, пошли мы. Ходок Федор Терентьич знатный, устали не знает. Пришли. Начали кричать. Эхо как эхо. Шумнешь громче — громче отзовется. Горбяков поднял меня на смех. «Я тебе, говорит, недаром тогда еще сказал, что был ты в тот раз под шурахом. А у пьяного, говорит, даже черти в бутылке целой компанией умещаются». Я, конечно, сконфузился, но все-таки сдаваться не имею охоты. «Давай, говорю, Федор Терентьич, дождемся ночи. Тогда то дело было ночью». Он говорит: «Что ж, давай». Теперь, дескать, все равно на стан нам до потемок не дойти. Остались. Шалаш сварганили, костер развели, чай сварили. Глядь, и ночь надвинулась. Он взял про всякий случай ружье и пошел прямиком к речке. Прошел час, два, а его все нет. Я уж от беспокойства места не нахожу. Как бы, думаю, на медведя он не нарвался. Задерет зверь — и конец нашему фельдшеру. Вдруг слышу: идет, сучья хрустят под ногами, листва сухая скрипит, птахи, всполошенные, в темноках мечутся.

«Едва-едва, говорит, нашел тебя. Отзываешься ты откуда вроде с другой стороны лога».

Я удивился его словам.

«А я тебя, Федор Терентьич, слыхом не слышал и с того часа, как ты ушел, даже для зевка рта не открывал».

«Не может того быть! Я тебе кричал: «Фатер, где ты?» — а ты мне в ответ: «Эге, Федор! Тут я!»

«Ей-богу, говорю, молчком сижу, как заговоренный».

«Что за наваждение! Пойдем вместе!» — загорелся фельдшер.

Ну, пошли. Двигались шаг в шаг. Когда затесались в самую гущу леса, начал Федор Терентьевич кричать: «Эй, кто это отзывается на мой крик? Назови свое имя!» Прислушались — откликается: «Иваном прозываюсь!» — «С кем ты живешь, Иван?» Отвечает: «Один живу!» Кричим ему: «Иди к нам!» Отвечает: «Иду к вам!» Ждем, ждем, нет никого. До рассвета мы прокоротали с Федором Терентьевичем. Ушли ни с чем. Уж какой знающий человек Горбяков, а встал перед такой загадкой в тупик. Вроде верить в лесного ему не пристало: как-никак немало обучен, лечит от всех напастей и ссыльных и крестьян, и не верить нельзя: сам, собственной шкурой все испытал. Вот, братец мой Гаврюха, какие чудеса сохраняются в нашей местности.

Акимов так был увлечен рассказом Федота Федотовича, что даже забыл думать о Вонючем болоте.

— Своди меня, Федот Федотыч, в то место. Непременно своди. Если все так, как ты рассказываешь, то это же для науки редкий случай. Его надо изучить и объяснить. А если уж сказки, то и это интересно. Посмотрим, как рождаются фантазии. — Акимов чуть подмигнул старику.

— Уж что не сказки — руби мне голову на пороге. А сводить свожу.

— И не очень затягивай, Федот Федотыч. Жизнь моя, сам представляешь, неопределенная. Сегодня — здесь, а вдруг повернет судьба — и помчался добрый молодец в дали неохватные.

Акимов говорил с улыбочкой, выражался нарочно очень туманно и неопределенно. Но Федот Федотович вроде понимал его.

— А как же! При твоей нонешней жизни все может быть. Сейчас ты в Дальней тайге, а глядь, уже и в Царевом граде у дружков-приятелей. А там, может, и подальше куда судьбина забросит… — И получалось из слов Федота Федотовича, что он что-то знает про замыслы Акимова, хотя на самом деле старик ничего, ровным счетом ничего не знал, кроме только одного: за Акимовым охотятся стражники, и нужно его сберечь от них во что бы то ни стало.

Прежде чем уйти от Вонючего болота, Акимов сделал еще одну вылазку к пенькам. Припоминая запахи различных газов, с которыми ему приходилось знакомиться в лабораториях, он рассчитывал хотя бы приблизительно, по отдаленным ассоциациям определить, к какой группе газов можно отнести тот газ, который, найдя себе лазейку, вырвался на свет белый.

— Не задохнись, паря! И особо не вздумай с горящей папироской там оказаться. Бывали тут, на Вонючем болоте, такие пожары, что смрад чуть не до Парабели и Каргаска доползал. Будто и гореть тут нечему: мокрота кругом, а ведь как горело! Видать, от молнии загорало, а гасло от ливней…

Федот Федотович встал на лыжи. Едва Акимов тронулся, старик поспешил за ним. Видя, с каким жарким любопытством Акимов интересуется Вонючим болотом, Федот Федотович встревожился теперь за него. «Такой сунет голову под струю, глотнет разок — и готов. Нельзя мне его одного оставлять. Горячий парень. А где горячка, там и неразумство», — думал Федот Федотович.

Когда Акимов снова полез под корягу, откуда, по его представлению, проникал газ, Федот Федотович так и замер, готовый в любую секунду броситься на помощь Акимову.

— Уф-ф! — наконец поднимаясь, вздохнул Акимов, но в тот же миг приложил к носу пальцы и начал тщательно их нюхать.

— Да, вполне возможно, что продукт разложения, — пробормотал он, морщась и пряча руку в кожаную рукавицу. — Пойдем, Федот Федотыч! Спасибо. Придется нанести твое Вонючее болото на карту, а потом дать ученым, чтоб они над этим чудом голову поломали.

— А что же? Дело говоришь, — с внушительным видом согласился Федот Федотович, для которого слово «ученые» звучало довольно реально, незагадочно, поскольку полностью совпадало с обликом зятя Федора Терентьевича Горбякова.

По дороге на стан Акимов мысленно уточнял все обстоятельства и детали посещения Вонючего болота: рельеф местности, характер растительности, оттенки запахов. Тут ему потребовалась помощь Федота Федотовича.

— Расскажи мне, отец, что примыкает к Вонючему болоту с востока и юга. Ты там бывал? Знаешь?

— Бывал!

Федот Федотович чуть придержал лыжи, поравнялся с Акимовым. Когда идешь рядом, удобнее разговаривать, а шли они по ровной, малозалесенной равнине. Кедровник чернел впереди, и до него было не близко — можно вдоволь наговориться.

— Местность там серая, Гаврюха! Низина больше, кочкарник. Лес — шагу свободно не ступишь. Стоит стеной. С востока речка протекает. Петляет, как пьяная. То сюда ее кинет, то туда шибанет. В одном месте речка делится на два рукава. Вонючее болото как раз и поместилось между ними.

— Ты покажи мне, Федот Федотыч, на снегу, чтоб я мог потом на карту все это перенести, — попросил Акимов.