Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/112
• Следующая

– Едут новосёлы, рожи невеселы, – пробурчал Щёкин, глядя в окно электрички.

Щёкин и Моржов ехали в Троельгу, сидя друг напротив друга на деревянных скамейках. Щёкин уже успел посетить Троельгу, отвёз вещи, а Моржов ехал впервые и волок с собой здоровенный рюкзак. Правда, шмотьё в рюкзак Моржов скидал как попало, потому что был разбит похмельем, словно Сталинград бомбёжкой.

Моржов не пил давным-давно и надеялся, что его организм забыл про похмелье. Но злопамятный организм ничего не забыл и воспроизвёл страдания тютелька в тютельку мукам былых алкогольных времён. Подобным же образом, видимо, невозможно разучиться кататься на велосипеде. Сколько бы лет ни прошло, а всё равно с велика (если залезешь) уже не сверзишься. Кстати, велосипед ехал рядом с Моржовым, уныло свернув набок рогатую голову. Он походил на облезлого оленя, жестоко разочарованного жизнью. Моржов купил велик недавно – всё у того же Лёнчика Каликина. Велик был откровенно краденым, но Моржов не боялся рассекать на нём по улицам Ковязина. Для себя он решил: если он наткнётся на хозяина, который опознает своё имущество, то сразу же отдаст велик да ещё и заложит Лёнчика, чтобы тот хотя бы раз получил за воровство по зубам.

Глядя в окно электрички, Щёкин тихонько и гнусаво напевал:

– В какой-то дымке матерной земля в иллюмина-тере…

Похмелье у Моржова получилось качественным, стойким. Моржов казался себе тяжёлым, будто бы, как Голем, был набит глиной до самой глотки. Но при определённом напряжении воли ещё можно было жить и без опохмелки, поэтому Моржов не опохмелялся. А Щёкин бесстыже и безжалостно пил пиво и сегодня уже не собирался останавливаться.

Электричка барабанила по окраине Ковязина. День выдался хмурым. Он мельтешил за окном, как чёрно-белое кино про колхозный быт. Облака походили на увесистые сельские задницы, собирающиеся всей своей тяжестью усесться на город Ковязин.

– Я недавно раскрыл тайну египетских пирамид, – вальяжно сообщил Щёкин, складывая ноги на моржовскую скамейку. – А заодно и причину Всемирного потопа.

Моржов молчал, разглядывая бетонный пароход элеватора, вздымающийся за дальними пакгаузами.

– Раньше бог давил людей жопой, – не смущаясь молчанием Моржова, поведал Щёкин. – Надоедят ему люди, он сядет на землю – и всех в слякоть расплющит. Тогда люди построили пирамиды, чтобы они впивались богу в зад и не давали садиться. Отныне бог был вынужден применять потоп. Правда ведь, что моя теория – это революция в исторической науке?… Хочешь опохмелиться?

– Не хочу, – сурово сказал Моржов.

– Понимаю, – кивнул Щёкин. – Вторник, первый рабочий день… А чего ты хочешь тогда?

За окном вдоль железной дороги корячились гаражи, заборы, ржавые будки, кирпичные развалины, поленницы, столбы, заброшенные насыпи, остовы комбайнов и грузовиков. Но за всем этим привычным безобразием горизонт как-то нехотя изгибался зелёными холмами Колымагиных Гор. Земля словно бы ещё не решила, быть ей кручами или долами, лиственной или еловой. Она смущённо колебалась, как девушка-подросток в первый раз на диком пляже: остаться ей в платье или же раздеться, обнажая ещё недозрелые округлости грудей и бёдер. И своё смущение, стянув купальник, она компенсирует матом и грубостью всех этих придорожных штабелей шпал, котлованов, свалок и сараев.

– Ты не поверишь, чего я хочу, – с чувством сказал Моржов Щёкину. – Я хочу, чтобы не было конца света.

Щёкин посмотрел на Моржова немного изумлённо и как-то затравленно, вздохнул, пожал плечами и назидательно изрёк:

– Жизнь – это кузница!

Электричка заклокотала и затряслась в торможении.

– Пошли, – сказал Щёкин, вставая.

Остановка «Троельга» приютилась носом в склон горы.

Двери раздёрнулись. Щёкин с рюкзаком прыгнул вниз, и Моржов по ступенькам скатил ему велосипед, а следом выбрался и сам. Электричка зашипела, захлопнула двери и толчками поползла вперёд. Отступать Моржову и Щёкину было некуда – под пятками щебень уже осыпался с обрыва кювета. Стенки вагонов ехали так близко от лица, что Моржов отвернулся.

Когда он повернулся обратно, электричку, как ведьму, с воем уносило в еловую перспективу. За железнодорожными путями из-под насыпи виднелись три шиферные крыши с антеннами и кирпичными трубами. Следом за крышами простиралась живописная неровная долина с лугами, перелесками, заплатами огородов и дальним селом, где над зеленью лип торчала свеча колокольни – прозрачная, словно ледяная. Облака расползлись ветхими лохмотьями, не в силах перекрыть такое огромное пространство, и над долиной кое-где сияла голубая нагота неба. Косые потоки света от невидимого солнца медленно подметали простор, словно дожди.

Похмельный Моржов неуклюже полез на велосипед, как пьяный моряк после рейса – на жену.

– Ты чего? – тотчас заорал Щёкин. – Я твой мешок поволоку, а ты с горки – и к девкам на автопилоте, да?…

– Жестокая сволочь, – пробормотал Моржов и нехотя убрал ногу с рамы.

Они перебрались через рельсы, и с другого края насыпи Моржов увидел склон горы. Прямо под насыпью параллельно железной дороге тащилось узкое, мятое и дырявое шоссе. С него вниз сваливался разъезженный просёлок. Здесь в косматых палисадниках стояли три выцветших щитовых домика. Склон горы был луговой, но слева на луг вторгался клин высокого ельника. Он тянулся до самой низины, где вихлялась и сверкала Талка, вся в рыжих отмелях и островах. Просёлок деловито спускался к речке вдоль елового клина и заворачивал куда-то за его угол. Напротив этого поворота через Талку перекидывался деревянный половичок мостика, подвешенного меж двух бревенчатых треног. Тропа с него убегала к дальнему селу и по-собачьи быстро терялась в полях.

– Это, значит, разъезд Троельга, а там село Колымагино, да? – спросил у Щёкина Моржов, припоминая карту области.

Щёкин рассматривал окоём суженными глазами.

– Неправильно говоришь. – Щёкин вдруг почему-то обиделся. – Я ведь здесь всё уже переименовал для удобства. Там, – Щёкин махнул рукой в сторону колокольни, – теперь село Сухонавозово. А это, – он указал на домики разъезда, – деревня Яйцево. Потому что здесь живут два очень крутых… э-э… друида. Ты их ещё увидишь.

– Что за друиды? – удивился Моржов.

– Друиды – это деревянные деревенские андроиды, – мрачно пояснил Щёкин.

Моржов вздохнул.

– А где наш пионерский лагерь? – спросил он как можно осторожнее.

– За лесом, – злобно сказал Щёкин. – Его вообще из цивилизации не видать. Полная блуда, короче говоря. Загнала нас Шкиляева в дырищу…

Они спустились с насыпи на шоссе, пристроили рюкзак на седло велосипеда и пошагали вдоль домиков разъезда. В палисадниках сушилось бельё.

– Я вчера придумал, как мне резко разбогатеть, когда меня выгонят из МУДО, – рассказывал Щёкин, за руль толкая вперёд велосипед. – Открыл новую профессию – идунахер. Это специалист, который ходит на хер. Открою свою фирму, стану первым и самым богатым идунахером Ковязина. Если кому-то надо кого-то послать на хер, он мне звонит. Я сразу приезжаю, он мне платит и посылает меня. За дальнюю дорогу буду брать двойные командировочные. Поначалу, думаю, учредить штат человек в тридцать. Потом, конечно, штат придётся увеличивать – спрос-то будет ажиотажный. Ну, затем филиалы по всему миру разбросаю… Разбогатею, выкуплю Троельгу и организую здесь корпоративный музей. Экскурсоводом возьму Костёрыча, с ним уже договорился. Он будет водить всяких японцев по Троельге и рассказывать, как всё началось с того, что Шкиляева послала меня сюда на хер.

Теперь они уже шли под гору по мягкой, песчаной просёлочной дороге с травяной холкой между колеями.

– Ехали медведи на велосипеде, – бормотал Щёкин. – А за ними педики на велосипедике… Слушай, у тебя же на велике на раме седулка приделана… Давай ты наденешь рюкзак и поедешь, а я на седулку сяду. Домчимся до лагеря за секунду, как Гагарины.

– Иди на хер, – мрачно сказал Моржов.

• Предыдущая
• 28/112
• Следующая