Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/112
- Следующая
Слева над плечом Моржова поднималась высокая, мохнатая стена елей. Моржов вспомнил, как в таком же ельнике он писал свои пластины из цикла «Еловые стволы». (Капелла Поццо и Бьянко, два серебряных лота арт-аукциона…) Ёлки походили на монахинь, до пят закутанных в чёрное, с остроконечными клобуками на головах. Раньше Моржову казалось, что в женском монастыре и укрылся рай, когда в тайне от всех любовь молча и свирепо взрывает уставы и устои. Но после тех пленэров он понял, что всё это – враньё несостоявшихся сладострастников. В глубине ельника, как в тёмном монастырском подвале, было сумрачно, холодно, сыро. Все пути загромождали осклизлые валежины, что обросли бородами плесени и растопырили отточенные мёртвые сучья. Под густым оперением папоротника росли только нарывы мокрых мухоморов. Даже солнечный свет на дне ельника стекленел разводьями паутин, словно изморозью на зеркале, и уже не грел.
– А как там девки устроились? – спросил Моржов.
– Да устроились как-то. – Щёкин пожал плечами. – Хрена ли, они ведь третий день здесь уже. Шкиляиха всё подогнала: продукты привезли, газовый баллон для плиты на кухне, посуду одноразовую, волейбольные мячи, пластилин, блин, какой-то. Нашенским детям – ни шиша не полагается, они же ночевать здесь не должны, а америкосам купили спальные мешки, настольные лампы, полотенца, шампуни там всякие – в общем, комбижир ежедневно. В Яйцеве Каравайский нанял друидов, и они с Костёрычем подшаманили что надо: койки собрали, проводку проверили, сортир палками подперли. Полный щорс, короче. Теперь всё: ждём ваше сиятельство.
Моржов и Щёкин спустились по просёлку до отворота на подвесной мостик и завернули за остриё елового клина. Отсюда, с невысокого взгорья, Моржов и увидел Троельгу.
Лагерь стоял на зелёной полянке под вскинутым крылом ельника и был похож на глухариное гнездо или даже на древний бревенчатый кремль. Талка здесь изгибалась как-то совсем интимно – словно приобнимала поляну с лагерем. А справа и слева, будто родители, поднимались горы. Матушкина гора нежно волновалась бело-зелёными берёзовыми переливами и щебетала. Отцовская гора хмурилась ельником, в котором время от времени свистели и протяжно стучали поезда. Дальний проём выводил неведомо куда: там лучилось небо, пухли облака, что-то просторно зеленело и голубело, блестели какие-то мелкие искры, плыл и клубился свет.
В своей душе Моржов уже освободил место для Троельги. В силу хитроумности организации его натуры эта полость имела достаточно причудливую конфигурацию. И Моржов с изумлением почувствовал, что та Троельга, которую он увидел, легко и точно заполняет оставленные для неё объёмы, словно он заранее знал, какой эта Троельга будет.
Колеи просёлка изящным виражом дружно проскальзывали в ворота. Ворота представляли собою два железных столба с жестяным, в меру ржавым полотнищем, в котором трафаретом было прорезано: «Детский лагерь „Троельга"». Щёкин толкал к воротам моржовский велосипед, навьюченный рюкзаком, – словно вёл послушного ослика. Моржов шагал следом и чувствовал себя каким-то помещиком, боярином Ковязей, которому показывают его новую, только что купленную усадьбу.
Постройки Троельги располагались на поляне по углам воображаемого квадрата. Две стороны одного угла занимали два длинных жилых корпуса с крытыми крылечками. Здания из бруса были обшиты крашеной фанерой, которая сейчас уже покоробилась и местами облупилась. Под солнцем казалось, что домики стильно закамуфлированы жёлто-коричневыми сетями, словно штаб вьетконговцев. На противоположном углу квадрата громоздился тоже фанерный корпус кухни, к которому с одного бока приникала открытая веранда столовой, а с другого – хозяйственный пристрой. В третьем углу возвышалась скворечня водяного насоса над скважиной и железная шеренга умывальников. Дощатая дорожка вела к берегу Талки. На берегу белели какие-то былинные валуны. Сама Талка разлилась и обмелела так, что на длинных спинах островков уже топорщилась кудлатая трава.
Моржов освоился и устроился исключительно быстро. Жилые корпуса внутри были нашинкованы на пятиместные комнатушки. Моржов вошёл в первую попавшуюся и свалил рюкзак на панцирную койку.
– Девки, блин, все в одну каморку сбились, как стадо, – поведал Моржову Щёкин, отколупывая ключ на пивной банке.
– Попозже расселим их поодиночке, – деловито пообещал Моржов, распечатывая рюкзак. – Иначе как же мы будем навещать их по ночам, чтобы подоткнуть одеялко?
– Расселять их только завтра можно, – предостерёг Щёкин. – Сегодня вечером – банкет, приедут мужья ихние. Могут разораться.
– Так ведь девки же все не замужем! – удивился Моржов.
Щёкин кратко пояснил, кого он имеет в виду под мужьями.
– А к Сонечке твоей тоже приедут? – спросил Моржов.
– Да хрен знает… – замялся Щёкин. – Про Сонечку вроде ничего не говорили… Вообще-то в черновике своих мемуаров я указал, что она девственница. Согласно современному состоянию научного знания, к ней никто не должен приехать. Разве что одноклассник какой-нибудь, но ему мы дадим по жопе.
– Как я тебе? – спросил Моржов, вытягиваясь перед низеньким Щёкиным во весь свой рост. – Правда, прекрасен собою?
Моржов переоделся в загородное платье. Оно состояло из длинной, как труба, оранжевой майки с надписью «Чикаго буллз» и длинных синих трусов до колен, из которых торчали бледные, жилистые, волосатые ноги Моржова, обутые в огромные кроссовки с вываленными языками. На животе Моржова висел здоровенный армейский бинокль. На голове во все стороны простиралась дырчатая панама, как у пограничника на заставе возле реки Пянж.
– Кошмар, – честно признался Щёкин.
За стеной домика застрекотал мотоцикл. Моржов тотчас зорко посмотрел в окно в бинокль.
– Это друиды прикатили, – пояснил Щёкин. – Будут насос чинить… Ладно, пошли пожрём, пока в столовке кипяток не остыл.
На улице, кажется, распогодилось. Моржов и Щёкин пересекли затопленную солнцем волейбольную площадку и вступили под навес столовской веранды.
Пока дети не приехали, питаться приходилось как попало. Моржов намял в ладонях пакеты со скоростной лапшой и рассыпал их по пластиковым тарелкам себе и Щёкину.
– Молодость, «Доширак»… – мечтательно бормотал Щёкин, заливая лапшу кипятком из огромного чайника размером с танковую башню.
Усевшись за длинный дощатый стол, Моржов и Щёкин стали смотреть на друидов.
– Мотоцикл «ижак», – сказал Щёкин. – В пятом классе я мечтал, чтобы у меня был такой же, только без коляски.
Мотоцикл стоял на солнцепёке возле умывальников и будки насоса. Из пузатой коляски торчали доски и канистры. Из раскрытых решетчатых дверок будки выглядывало круглое рыло электромотора – как хряк из хлева. Оба друида на карачках ползали по траве вокруг расстеленной тряпки; на тряпке лежали какие-то железяки полуразобранного механизма. Над друидами возвышались Розка и Костёрыч. Костёрыч, похоже, в чём-то оправдывался, виновато потирая руки, а Розка гневалась. Друиды матерно отругивались.
– Их позавчера Каравайский сюда притащил, – глядя на друидов, сказал Щёкин. – Фамилии у них – Чазов и Бяков. Или Бязов и Чаков. Но это не важно, потому что ты всё равно их друг от друга не отличишь. Потом сам убедишься.
Моржов нацелил бинокль на друидов и прислушался к спору.
– Да чего мы тут сделаем?… – донеслось до Моржова. Друиды поднялись с карачек и отряхивались. – Начальника своего зовите – он пусть и чинит, а мы не мудаки!
– У нас же дети завтра приезжают! – убеждал друидов Костёрыч. – Как же нам без насоса, без чистой воды? Ну, поймите нас!… Девушкам ведь придётся воду с речки вёдрами носить!…
– Так молодая же девка, здоровая!… – Один из друидов с уважением и даже с восхищением указал на Розку. – Не перегнётся!
– Ты свою бабу нагибай! – сразу ответила Розка, и Костёрыч что-то залопотал, успокаивая её.
Моржов уже широко шагал к друидам, двумя пальцами держа на весу раскалённый пластиковый стаканчик с чаем.
Один друид был низенький и лицом совсем бы походил на спившуюся бабу, но мешали блёклые гитлеровские усики. Другой друид, высокий, тоже был усат, но смахивал на испанского контрабандиста, который в ожидании оказии, не протрезвляясь, пару недель просидел в таверне самого низкого пошиба. Одеты оба друида были одинаково – в засаленные пиджаки поверх маек и в трико «с тормозами» – оттянутыми вроде галифе карманами. На ногах у Чазова и Бякова были низко обрезанные резиновые сапоги – у Бязова зелёные, а у Чакова – красные.
- Предыдущая
- 29/112
- Следующая
