Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/112
- Следующая
– Не надо, – насмешливо сказала она, подумала и лукаво добавила: – Но ещё не всё потеряно, Борька. Лучше заходи ко мне просто так, без ремонтов и сертификатов. По-человечески.
– Ты мне дважды не дала, – честно сказал Моржов. – С чего это мне заходить к тебе в третий раз?
– Ой, не дуйся, пожалуйста, – понимающе попросила Юлька.
Если она надеялась, что Моржов по-прежнему хочет её, а потому и придёт, то, получается, при третьей аудиенции ему будет нужно стоять на коленях. Тогда бы, наверное, она ему всё же отдалась – в эдакой снисходительно-мемориальной стилистике.
Но Моржов не хотел на колени. У него просто ноги не сгибались в коленях. Если он не стоял на ногах – значит лежал ничком, пьяный или убитый. По-другому не бывало.
Когда упырей все оставляли в покое, они переносили свою жизнедеятельность на противоположный от Троельги берег Талки. Там они сновали в кустах и в траве, галдели, разводили огонь или рыли какую-то пещеру. Костёрыч и Щёкин, посовещавшись, решили, что на своём стане упыри, наверное, тайком курят и пьют пиво. Но всё-таки свобода представляла большую воспитательную ценность, чем кара за грехи, поэтому упыриный стан разогнан не был. Щёкин изредка совершал набег через реку, и всякий раз до Троельги доносился жуткий гвалт. Розка брала у Моржова бинокль и изучала упырей на расстоянии. Подслеповатый Костёрыч почему-то всё видел и так – вероятно, сказывалась его большая педагогическая практика. Сонечка, как обычно, своего мнения про упыриный стан не имела, а Милена считала, что чем меньше упырей, тем лучше. Она и без того каждый вечер перед отбоем проводила с упырями общий сбор, на котором выяснялись итоги дня. Традицию таких сборов Милена взяла из чьих-то воспоминаний о чьём-то участии в лагере каких-то американских бойскаутов.
Днём Костёрыч и Дрисаныч водили упырей в село Сухонавозово глядеть церковь. Упыри вернулись в каком-то ожесточённом состоянии духа, сразу откочевали на свой стан и долго, злобно жгли там автопокрышку, распустив хвост чёрного дыма от Троельги чуть ли не до Палестины.
– Всё-таки дети чрезвычайно восприимчивы, – сочувственно сказал Костёрыч, глядя за Талку на прокопчённых упырей.
После ужина Милена согнала всех воспитуемых на ежевечернее обсуждение итогов. Обсуждения проводились на берегу, у костра, в квадратно-бревенчатом круге. Милена справедливо постановила, что взрослым на этом мероприятии делать нечего. Однако Моржов из любопытства тоже присел на брёвнышко – боком и в сторонке. Милена не стала возражать. Ей, конечно, польстило внимание Моржова, которое она отнесла сугубо к себе самой. А кроме того, ей приятно было блеснуть перед Моржовым ловкостью в управлении упырями.
– Что ж, – сказала Милена упырям, – давайте посмотрим, успешным ли был наш сегодняшний день. Итак, традиционный первый вопрос: какое ваше самое сильное за сегодня впечатление?
Упыри сидели очень серьёзные, проникшиеся важностью импортной процедуры. Серёжа Васенин послушно размышлял, а Наташа Ландышева плела венок.
Моржов подумал, что в этот день на него самое сильное впечатление произвели Розка и Милена, когда они мыли головы в Талке. Они стояли по колено в воде и низко нагибались. У Милены была аккуратная, отглянцованная фитнесом попка, а попу Розки можно было сократить, хотя и так тоже было хорошо.
– Давай ты, Наташа, – предложила Милена.
– Пусть сначала эти скажут, – не отрываясь от венка, ответила Наташа, кивая на упырей.
– Тогда ты, Серёжа.
– Самое большое впечатление, – старательно начал Серёжа, – это что я узнал, что Пётр Первый запретил всем строить из камня, пока он строит Петербург, а здесь, в Колымагино, всё равно построили церковь, и старосту за это сослали в Сибирь.
Серёжина информация явно проистекала от Костёрыча.
– Так, хорошо, – согласилась Милена. – Теперь Ничков.
– А у меня не было впечатления! – возмутился Ничков. – В церкви свадьба была!
Ничков – обидчивый лидер упырей – не любил свадеб и похорон, где, как известно, посторонний человек не может быть в центре внимания. Без чужого внимания к его персоне любое событие для Ничкова проходило впустую.
– В церковь баб в штанах не пускают, – буркнул Гершензон.
– Ты хотел сказать – женщин, – поправила Милена. – Да?
Гершензон промолчал, но презрительно скривился – мол, среди его окружения женщин нет, только бабы.
– Там у дядьки такая чашка на цепочках была, – сообщил своё буйный Чечкин, – из неё дым шёл. Он ей махал.
Чечкин, похоже, подразумевал кадило.
– А с колокольни из пулемёта стреляли, – добавил пиротехник Гонцов. (Видимо, к впечатлениям Гонцова примешалась история времён Гражданской войны, рассказанная опять же Костёрычем.)
– Все сказали, да? – недовольно спросила Наташа. – А мне, Милена Дмитриевна, больше всего понравилось платье у невесты.
Моржов отвернулся и приложил к очкам бинокль, разглядывая церковь. В свете заката пространство долины раздвинулось и стало рельефным. Казалось, что солнце, подглядывая, скосило глаза, а взгляд искоса всегда позволял увидеть новое – интригующее и запретное. Вечер обтягивал все выпуклые объёмы тенью, как наготу купальником. Телесно-розовая церковь стояла в гуще палисадников, словно пляжница, переодевающаяся в кустах. Округлости апсид походили на оголённую женскую грудь.
– Так, – уважительно кивнула упырям Милена. – Очень хорошо. Тогда второй вопрос: что из увиденного вы можете взять? Что пригодится вам в жизни?
– Я дома сделаю банку на верёвке, чтобы дымила, как у попа! – возбуждённо закричал Чечкин. – Она как граната будет, когда пойдём играть в войнушку!
– А что-нибудь более полезное?… – поморщилась Милена.
– Да ничо там полезного нет! – обиделся Ничков.
– В церковь бабам платок надо брать и надевать вместо юбки, – сказал Гершензон. – И на башку тоже. А то выгонят.
– А я узнал, что купола в виде шаров на ножке – это северный стиль, – поведал Серёжа. – Его к нам привезли переселенцы из города Вологда. Теперь я не буду путать такие церкви с обычными.
– А ты, Гонцов, какой сделал вывод? – Милена посмотрела на задумавшегося Гонцова.
– Если немцы опять приедут и война начнётся и если я буду командир, то я велю разведчикам сначала все колокольни подзорвать, – сказал Гонцов. – Только потом наступать можно.
Наташа Ландышева фыркнула.
– Чо ты на него ржёшь? – тут же вскинулся Ничков. – Сама-то какой вывод сделала? Вообще, наверное, никакого!
– Я, – высокомерно пояснила Наташа, – сделала вывод, что, когда я буду замуж выходить, я фату уберу назад, за спину, чтобы лицо было открытое.
Упыри дружно захохотали, хватаясь друг за друга.
– Паца, Ландышева замуж собралась! – заорали они. – За Пектусина, наверное!…
– Я вам не Пектусин! – строго возразил Серёжа Васенин.
– Зачем же смеяться? – урезонивала упырей Милена. – Все вы, когда вырастите, обязательно женитесь…
– Не женимся! – возмутились упыри.
– Вы за всех не говорите! – мрачно отрезал Гершензон. – Вы-то сама вот чего не женитесь? Женитесь вон на Брилыче. Он же вчера вас через речку на руках перетаскивал!
Брилыч – значит Борис Данилыч (в переводе с упырьского языка). Милена покраснела, избегая моржовского взгляда.
– Во-первых, женщины выходят замуж, а женятся мужчины, – деликатно сказала она. – А во-вторых, сейчас речь не про меня.
Моржов ухмыльнулся – образ Милены в его глазах напряжённо задрожал, пытаясь предотвратить превращение в мерцоид. Моржов давно заметил, что мало какая женщина может устоять при намёке на свадьбу, фату, венчание… Но сам Моржов, соблазняя девок, никогда не пользовался враньём о женитьбе. Не из-за какой-то там честности, а потому что в браке для него не было ничего эротичного. Моржов знал единственный момент эротики в супружестве – когда невеста стояла у алтаря. Но и здесь притягательность девушки для Моржова заключалась лишь в ожесточении соперничества. Причём вовсе не с женихом.
И не с богом. В бога Моржов не верил. Бога нет, он давно уже лопнул со смеху. В браке Моржову соперником была сама церковь. Это она придумала брак – способ отучения от вкуса победы. Это она сама хотела венчания с Моржовым – с виртуальным соитием в форме молитвы и с оргазмом в форме благодати. Её гонение на блуд было для Моржова гневом на супружескую измену, а вовсе не охранением общества, построенного из браков, как из кирпичей. А самым страстным супружеством было монашество. Поэтому брак для Моржова был концом любого интереса, и Моржов отвернулся от Милены, не мешая ей разбираться с упырями.
- Предыдущая
- 46/112
- Следующая
