Рапсодия (ЛП) - Таласса Лаура - Страница 3

Я беру кусок хлеба из корзинки, стоящей посередине стола и придвигаю к себе чистую тарелку, в которую наливаю оливковое масло и бальзамический уксус. После обмакиваю хлеб в смесь и подношу ко рту. Откусывая хлеб, я смотрю на мужчину рядом. Его костюм скрывает брюшко, а на запястье Микки красуется Ролекс. В досье говорилось, что он бухгалтер. Я знаю, что они зарабатывают приличные деньги, и особенно в Лос-Анджелесе, но не вполне законны их методы.

— Почему бы нам не перейти прямо к делу? — говорю я, настраивая камеру на телефоне, чтобы записать нашу беседу. После чего достаю карманный диктофон и включаю его. — Я собираюсь записать наш разговор. Пожалуйста, громко скажи «да», давая согласие на эту беседу.

Микки сводит брови вместе, стараясь побороть чары. Но это бесполезно.

— Да, — наконец, говорит он сквозь стиснутые зубы. Парень не дурак, он может и не понимает, что с ним происходит, но точно знает, что собирается сделать. Он знает, что уже начал делать.

Получив его соглашение, я приступаю к допросу.

— Ты пользовался деньгами своей матери? — Его старой, смертельно больной матери. Мне и впрямь не стоило читать его досье. Не стоит вовлекать эмоции в дело, и всё же когда обстоятельства касаются детей и стариков, всегда заканчивается тем, что я прихожу в бешенство. Сегодня не исключение. Я откусываю хлеб, глядя на Микки.

Он открывает рот…

— С этого момента, и до конца нашей беседы, ты будешь говорить правду, — повелеваю я, и слова песней льются с губ.

Он закрывает рот, и что бы ни хотел сказать, оно так и остается невысказанным. Я жду, что он продолжит, но тишина. Теперь он не может лгать, это всего лишь вопрос времени, когда ему придется рассказать правду. Микки сопротивляется моим чарам, хоть это и бесполезно. Он начинает потеть, несмотря на спокойное выражение на его лице.

Я продолжаю есть, словно все нормально.

Микки покраснел.

— Да… как ты, мать твою… — задыхаясь, наконец-то, он произнес.

— Цыц. — И он сразу же замолкает. Что за придурок?! Крадет деньги у своей умирающей матери — милой старушки, которой не повезло лишь в том, что она родила этого неудачника. — Как давно ты этим занимаешься?

Его глаза блестят от гнева.

— Два года, — против воли, выдавливает Микки из себя, впиваясь в меня взглядом.

Я пока доедаю последний кусочек хлеба.

— Зачем? — наконец, спрашиваю я.

— Она их не тратила, а мне они были нужны. Я собирался всё вернуть, — говорит он.

— Да ты что? — Я выгибаю брови. — И сколько ты… одолжил?

Проходит несколько безмолвных минут. Румянец его на щеках становится все насыщеннее. Наконец, Микки произносит:

— Я не знаю.

Я наклоняюсь ближе.

— Дай мне свое самое смелое предположение.

— Может быть, двести двадцать тысяч.

Лишь от озвучивания такой цифры во мне вспыхивает гнев.

— И когда ты собирался вернуть матери долг? — задаю я ему вопрос.

— С-сейчас, — заикается он.

А я китайский лётчик.

— Сколько на данный момент денег у тебя на счетах? — спрашиваю я.

Он берет стакан воды и делает большой глоток, прежде чем ответить.

— Я хочу вложиться.

— Сколько?

— Чуть больше двенадцати тысяч.

Двенадцать тысяч долларов. Микки опустошил «карман» своей матери, и теперь живет, как король. Но за всей этой показушностью, у этого мужчины на руках всего лишь двенадцать тысяч. И я уверена, что вскоре и этих денег не будет. Такие мужчины — растяпы, и деньги, как песок, текут сквозь их пальцы. Я с разочарованием смотрю на него.

— Не правильный ответ. А теперь, — говорю я, сирена во мне призывает быть жестче, — где деньги?

Над его верхней губой выступает пот, Оскалившись, Микки произносит:

— Их нет.

Я выключаю камеру и диктофон. Моя клиентка получила того, чего хотела — признание. Плохая новость для Микки — я с ним еще не закончила.

— Нет, — произношу я, — это не так. Немногие люди, которые хорошо знают меня, заметили бы, что мой тон изменился. Микки снова хмурится в замешательстве. Я касаюсь отворота на его пиджаке. — Хороший костюм… очень хороший. И часы — Ролекс ведь не дешёвый?

Чары заставляют его мотнуть головой.

— Нет, — соглашаюсь я. — Видишь, у мужчин, как ты деньги просто не исчезают. Ты их… как ты это назвал? — Я подбираю слово, прежде чем щелкнуть пальцами. — Вкладываешь. Я немного отошла от темы, но это ещё не всё. — Я наклоняюсь ближе. — Мы отойдем от темы еще дальше.

Он округляет глаза. Теперь я вижу истинного Микки: не марионетку, управляемого магией, а того Микки, которым он был до моего появления в комнате. Некто хитрый, слабый. Он полностью осознает, что происходит.

— К-кто ты? — О, в его глазах плещется страх. Сирена не может устоять перед этим. Я тянусь к Микки и треплю его за щеку. — Я… я собираюсь…

— Ты будешь сидеть и слушать, Микки, — отвечаю я, — и только это ты собираешься делать, потому что теперь ты бессилен.

Май, восемь лет назад

Воздух на кухне танцует, словно я смотрю на мираж, и тут же появляется он, заполняя комнату, словно она его собственная.

Торговец.

Святые угодники, сработало.

Торговец стоит ко мне спиной. И я могу рассмотреть лишь добротные сто восемьдесят два сантиметра роста и длинные белокурые волосы, стянутые кожаным ремешком. Свист нарушает тишину.

— О, мёртвый мужик, — говорит он, уставившись на мою работу. А после подходит к телу, стуча тяжелыми ботинками по полу. Торговец одет во всё чёрное, футболка тесно обтягивает его широкие плечи. Мой взгляд падает на его левую руку, которая покрыта татуировками.

«Калли, во что ты впуталась?»

Торговец носком ботинка пинает труп.

— Хм, поправочка, почти мертвый мужик.

Я прихожу в чувства.

— Что? — Он не может быть еще жив. Страх, бегающий по венам, превращается в живое, дышащее существо.

— Это конечно будет стоить тебе больше, чем ты в состоянии мне предложить, но я всё ещё могу его спасти.

Спасти? Он что обкуренный?

— Я не хочу его спасать, — сказала я.

Торговец разворачивается, и я впервые хорошо рассматриваю его. Потом смотрю, и смотрю, и так и продолжаю смотреть. Я представляла мерзавца, но каким бы безнравственным ни был мужчина передо мной, он точно не мерзавец. Даже близко таким не казался. Таких великолепных мужчин, как Торговец, можно крайне редко встретить. Он не брутален, несмотря на сильный подбородок и холодный блеск в глазах. Его лицо симметрично, и в каждой черте присутствует мягкость, более свойственная женщинам. Высокие, выразительные скулы, порочный изгиб губ и серебристые глаза. Но он не выглядит женственным. Только не с такими широкими плечами, мускулистым телом и одеждой крутого засранца. Он просто красивый мужчина. Действительно красивый мужчина.

Он оценивающе обводит меня взглядом.

— Нет.

Я вопросительно смотрю на него.

— Нет, что?

— Я не веду дела с несовершеннолетними.

Воздух начинает вновь рябить, о, боже мой, Торговец уходит.

— Подожди… подожди! — Я протягиваю руку, кожа которой начинает мерцать. В последнее время такое часто происходило.

Торговец останавливается и смотрит на мою руку. В его глазах промелькнуло что-то неистовее восхищения и сильнее шока. Воздух вокруг него темнеет, и, я клянусь, что вижу что-то большое и кожистое за спиной парня. На так же быстро как появляется, это что-то исчезает.

Торговец прищуривается.

— Что ты такое?

Я опускаю руку.

— Прошу, — умоляю я. — Мне действительно нужно заключить эту сделку.

Торговец вздыхает, словно пытаясь успокоиться.

— Слушай, я не заключаю сделки с несовершеннолетними. Иди в полицию. — Несмотря на тон, он все ещё не сводит глаз с моей руки, теперь выражение его лица стало холодным и отстраненным.

— Не могу. — Если бы он только знал. — Прошу, помоги.

Он поднимает взгляд от моей руки к лицу и, стиснув зубы, морщится, словно здесь ужасно пахнет. Окидывает взглядом всё мое окровавленное, растрепанное великолепие. И еще громче слышен скрежет зубов. После он бегло осматривает комнату и задерживается на отчиме. Что он видит? Может ли сказать, что это несчастный случай?